то ли во сне, уложил голову на свои колени и сам, собственноручно перебирал ее волосы, пока Кристина дремала.
– Как там мама? – спросила она в полусне. – У нее все хорошо?
– У твоей мамы сотня поклонников из самых сильных магов, которые пытаются соблазнить ее вот уже месяц кряду, – прошелестел над ее головой голос Ирна, тихий, убаюкивающий, как полуденный ветер над полем пшеницы. – Но она упорно нянчит человеческих младенцев, похищенных из колыбелей, и отказывается воспитывать из них лепреконов и брауни.
– А Варя как?
– Твою Варю я подумываю отправить куда-нибудь в пустыню, – звякнули колокольцы в смехе Ирна. – Там живут дикие люди, которые совершенно не верят в фейри, но уже придумали, как их ловить и потрошить. Мне это не нравится. Думаю, она им покажет, на что мы способны.
– Когда ты заберешь меня отсюда?
И снова Ирн промолчал, лишь проведя еще раз пальцами по ее волосам и рассыпав лиловую пыльцу, от которой она задышала размеренно и медленно, так и не дождавшись ответа.
Перед ужином Кристину отправили на водные процедуры. Ей совсем не нравилось заходить обнаженной в обществе других женщин в длинный коридор, в котором вечно висела взвесь водяной пыли, где в одном отсеке поливали струей душа Шарко, в другом обрызгивали циркулярным и восходящим душем, в третьем укладывали желающих в ванны с солью и маслом эвкалипта.
Вода пахла хлоркой, шлепки неловко скользили по кафельному полу, а люди вокруг только и делали, кажется, что пялились на Кристину.
Из-за беременности ей не разрешали некоторые виды процедур, и она была очень благодарна врачам за освобождение от того, что ей казалось разновидностью старинных китайских пыток. Но все равно старалась вжаться в кафельную стену, пропуская других вперед себя и надеясь, что в этот раз ее минует ежедневное унижение.
Вот только с феями стало гораздо веселее.
Циркулярный душ вдруг окрасился в разные цвета и стал выстреливать длинные струи под бодрую музыку, ловко попадая ими в самых противных теток, которые всегда шептались за спиной Кристины.
Шланг от душа Шарко вырвался из рук медсестры и стал гоняться за бодрой женщиной в теле – та визжала и носилась кругами.
Из взбурливших ванн вырвались водяные кони… ну как – кони. Пони. Маленькие пони-келпи, которые игриво приставали к самым молодым пациенткам, поддавая под зад головами, а потом утаскивали за собой обратно в ванные, где еще долго бурлила вода и раздавались вздохи и стоны.
Кристина давно столько не смеялась. Она уже и забыла, когда последний раз так открыто хохотала без задних мыслей. Где-то в другой жизни.
Там, в ней, все было куда понятнее. Школа, колледж, будущий институт, мама, Варя, учителя. Глупые проблемы которые казались ей концом мира. Разве можно смеяться, когда у тебя контрольная на четверку написана? Когда на следующей неделе доклад сдавать? Когда у мамы температура? Когда у самой прыщ на щеке – красивый, вулканический. И с ним надо идти на контрольную, а потом на день рожденья к Дашке.
Сейчас все в жизни было гораздо страшнее, тревожнее и непонятнее. Фейри, Алексей, черте во что превратившаяся Варя, беременность непонятно от кого, санаторий-тюрьма… и все же она хохотала, наконец разрешив себе это. Пусть даже над глупостями вроде бегающей от душа тетки.
Шум воды, визг, собственный смех сливались в гулкое и чуть-чуть ватное ощущение нереальности. Кристине казалось, что она погружается на дно моря, где в отдалении звучит эхо голосов с поверхности и липнет к лицу водяная паутина.
Густой пар поднимался от ванн, разноцветный – малиновый, желтый, голубой.
Мир как будто чуть-чуть отдалился, оставляя ее одну среди разноцветных облаков и брызг воды.
Кристина завертела головой, ища малюток-фейри – что они еще устроили?
Но их не было видно.
Никого не было видно, словно она осталась одна среди пара и воды.
И почему-то совсем не удивилась, когда из облаков пара перед ней возник Ирн.
Не удивилась, но все равно быстро закрылась ладонями, пряча от него то, что он и без того видел, но…
Сам он был обнажен, и Кристина жадно поедала глазами его гибкое стройное тело. Бледное – но благородной бледностью, словно он был изваянной из каррарского мрамора статуей авторства Микеланджело или Родена. А скорее не ими, а теми, у кого они учились ваять – в снах, которые забывали наутро.
Шрамов, которые она видела раньше на его коже, больше не было.
Он казался совершенным.
Прочерченные мышцы груди и живота, стройные ноги, длинные пальцы, прямой нос – она любовалась им, не прислушиваясь к внутреннему голосу, который взывал к ее стыду.
Разве стыд – смотреть на статуи в музее?
– Ты красивый, – сказала она неожиданно для самой себя. Но это ведь опять сон? Во сне можно многое.
Он ничего не ответил. Только подошел к ней совсем близко. Можно было не смотреть вниз, где его красота античной статуи разбавлялась отнюдь не античным размером и положением члена. Хотя почему-то ей показалось, что если бы статуи были с эрекцией, это выглядело бы еще красивее.
Ей захотелось потрогать его.
Ирн сам взял ее руки. Одну – открывая маленькую еще девичью грудь, которая скоро изменится, набухнет в ожидании. Вторую – убирая от низа живота и втягивая трепещущими ноздрями пряный запах женщины.
Положил их себе на грудь. К сердцу.
Его взгляд – самого совершенного создания в мире – искрился таким восхищением, когда он смотрел на нее, что Кристина резко вдохнула и не хотела выдыхать. Хотелось плакать от этого ощущения какой-то невероятной любви и радости, которую она обретала рядом с ним.
– Я ведь замужем, – прозвучало это глуповато. Но ведь правда?
– Ты отдала мне сердце, ослушавшись своего мужа. Значит – это уже неважно.
– Я верю в бога. В нашего, христианского бога, а ты…
– Был до него и буду после. Он на тебя не обидится.
– Если я… С тобой… – Кристина чувствовала волну тепла, приливающую к коже и не могла произнести то, что рвалось с языка. – Это буду уже не я.
– Наоборот. Это будешь как раз ты.
В ответ она сама привстала на цыпочки, потому что он не склонялся перед ней, и коснулась губ.
И мгновенно, еще до того, как она разорвала поцелуй, ей захотелось еще.
Привыкание с первого же прикосновения. С первого жеста, с первой мысли о том, что ей – можно.
– Как я хочу любить тебя, – сказал он с такой жаждой и силой, что у Кристины в ушах зазвенело от прилившей к лицу крови. –
