Кто-то шел тем же маршрутом. Угорь не сразу это заметил. Вернее, поверхностная проверка всех, кто попадал в поле сумеречного зрения, была доведена до такого автоматизма, что Евгений мог позволить себе не отвлекаться на каждого прохожего или жителя окрестных домов. В случае чего – подсознание забьет тревогу, подозрительный объект нальется красным цветом, запульсирует на общем фоне. Тут и захочешь пропустить – не пропустишь. Если же сумеречное зрение не обнаружило ничего опасного и подозрительного – значит, и приглядываться к объекту нет необходимости. Однако, как бы ни был задумчив дозорный, обычное, человеческое зрение раз за разом фиксировало фигуру человека, который уже долгое время двигался впереди, будто заранее угадывая каждый поворот, намеченный Евгением. И было что-то знакомое в том, как косолапит и оскальзывается этот человек, когда идти приходится по льду, как сильно топает, если нужно подниматься в горку, как балансирует руками…
Угорь прибавил шагу, но нагонять и приближаться вплотную пока не стал. Удивительно! Меньше всего он ожидал встречи здесь и сейчас. Еще удивительнее то, что человек и не искал встречи. Он не надеялся случайно столкнуться с дозорным, не рассчитывал перехватить его посреди привычного маршрута. Человек был сам по себе, он брел, не торопясь и не глазея по сторонам, не испытывал досады и нетерпения, которые непременно проявились бы в походке и жестах. Человек просто шел, словно совершал вечерний моцион. Зачем же? Почему? Для чего?..
Впервые Евгений чуть не пошел на сделку со своей совестью. Впервые едва не потянулся к человеческому сознанию, дабы найти ответы на все вопросы. Впервые едва не позволил себе без служебной необходимости покопаться в памяти человека, чтобы удостовериться в том, что еще совсем недавно причиняло боль, бередило душу, а теперь было загнано в самый дальний ее уголок, отгорожено стеной, фактически замуровано.
Ему казалось, что он уже отпустил ситуацию. Ему казалось, что он уже научился справляться с болью. Ведь прошло несколько дней – а он все еще жив! Более того – он в полном рассудке, работоспособен и даже строит планы на будущее. Наверное, все дело в том, что подсознательно он с самого начала был готов к такому финалу.
А сейчас увидел – и заметался. Зачем, почему она идет по тем местам, которые они вдоль и поперек исходили вдвоем?! Ведь уже ясно, что ничего не выйдет, ничего не получится! У нее своя жизнь, у него – совсем другая судьба, судьба Иного. Их ничего не связывает, ничто не объединяет! Ей следует забыть и идти своей дорогой, а не повторять их совместный прошлогодний маршрут!
Она все-таки что-то почувствовала и обернулась. Остановилась и подождала, пока он дошагает до нее и остановится в паре метров.
– Добрый вечер, Вера.
– Здравствуй, Женя.
«Личину», что ли, нацепить? Нельзя, нельзя показывать, как растерян он, как волнуется, как злится! Впрочем, даже не пользуясь сумеречным зрением, он видел, как растеряна она сама, слышал, как колотится ее сердце, как рвется она и не может преодолеть оставшихся до него двух-трех шагов.
– Поздновато для прогулок. Что ты здесь делаешь? – сглотнув, выдавил из себя он.
– Дышу свежим воздухом, – проговорила Вера.
«Вспоминаю», – проговорили ее глаза.
– Будь осторожнее. В темноте много кто может повстречаться.
– Я постараюсь, – ответила она.
«Я знаю, что ты знаешь про гостиницу, – ответили ее глаза. – Это была ошибка и глупость! Мне нет и не может быть прощения».
– До свидания, Вера, – пробормотал он, делая шаг вперед.
– До свидания, Женя, – тихо откликнулась она, тоже делая шаг.
Их лица оказались близко, совсем близко.
– Всего хорошего, – шепнул он, случайно касаясь ее облачком пара, сорвавшимся с губ.
– Всего доброго, – донесло облачко, сорвавшееся с ее губ.
…Целоваться на морозе посреди улицы – не самая разумная затея. Во всех смыслах этих слов. Однако они целовались и не могли остановиться. И что-то подсказывало Евгению, что до чтения вожделенных сказок он дойдет только утром.
* * *
Дико хотелось спать, однако он не мог позволить себе потратить еще больше времени. Первым порывом было пролистать сборник и найти ту самую сказку, о которой говорил Артем. Тем не менее Евгений заставил вести себя так, как и положено настоящему исследователю: начать с самого начала и не пропускать ни одной мелочи, планомерно двигаясь к концу.
«Однажды Бохоли-Хара остановился на ночлег у гостеприимного нойона Икирита.
– Чем можешь ты удивить мои глаза и порадовать мое сердце? – спросил нойон, когда Черный шаман разделил с ним трапезу и попробовал вина.
Бохоли-Хара встал посреди шатра и хлопнул в ладоши. Ослепительное сияние окутало шамана. Свет был таким ярким, что нойону пришлось закрыть глаза руками, дабы уберечь их от слепоты. Когда же он отнял ладони от лица, в шатре перед ним стояло сразу два Бохоли-Хары. Они оба говорили, и смеялись, и двигались, и вели себя как два разных человека.
– Если многоуважаемый нойон Икирит сумеет определить, который из нас настоящий… – проговорил один шаман.
– …его ждет награда, – продолжил второй шаман.
Луна успела на целую ладонь подняться над степью, а хозяин все ходил между двумя шаманами, задавал вопросы, трогал их одежду, волосы и плечи, но так и не смог понять, который из них настоящий. А когда признал свое поражение, один из шаманов превратился в орла и взмыл в небо, а другой поблагодарил хозяина за трапезу и отправился спать…»
«В ту пору некий свирепый демон, превращаясь в черного ворона, выклевывал глаза у новорожденных детей. Разгневался Черный клокочущий господин, опрокинувший отца своего, что кто-то ослепляет детей, и устроил демону ловушку…»
«Три дня и три ночи камлал Черный клокочущий господин, становясь то орлом в небе, то медведем в лесу, то гагарой в камышах болотных, а потом сел в свой бубен и поднялся в нем, как в лодке, на седьмое небо…»
«Нойон Икирит был бездетным. Обратился он однажды к Бохоли-Харе с просьбой сотворить ему сына-наследника. Бохоли-Хара знал, что только тэнгрии могут решать, кого наградить наследником, а кого оставить бездетным. Но знал он и другого шамана, который шел против воли тэнгриев. «Если ему можно – то почему нельзя мне?» – подумал Бохоли-Хара и выполнил просьбу нойона. Едва ребенок сделал первый шаг, съел первую миску бараньей похлебки, сказал первые слова и убежал играть с другими детьми, явился к Бохоли-Харе Черный клокочущий господин и проговорил громовым раскатом: «Разве не знал ты, что награждать людей потомством дозволено только тэнгриям и мне?» Бохоли-Хара, поняв, что в открытом бою ему соперника не одолеть, спрятался на дне озера – но нашел его там Черный клокочущий господин. Тогда Бохоли-Хара взмыл в небо – но нагнал его Черный клокочущий господин. Тогда Бохоли-Хара скрылся в лесах и болотах самоедских, но и там настигла его погоня. «Плясать тебе на этом камне тысячу лет! – повелел Черный клокочущий господин. – Если первым сотрется камень – обретешь ты свободу. Если же сначала сотрутся твои ноги – уменьшится сила других шаманов. Сотрешься до пояса – вполовину слабее станут шаманы. Сотрешься до черепа – станут они обычными людьми, а шаманство уйдет из этого мира, как уходит весной снег из степи…»
«…И пришел тогда к скале тридцать третий шаман. Это был старый Моргон, который знал Бохоли-Хару и не желал ему такой судьбы. Стал он думать, как вызволить Бохоли-Хару, как избавить от наказания. Не успел придумать – явился Черный клокочущий господин.
– Знаешь ли ты, старик, что тридцать и еще два шамана приходили до тебя, чтобы снять заклятье с Пляшущего?
Старый Моргон знал это, но решил, что сумеет одолеть злодея. Достал он бубен с колотушкой, ударил раз – задрожал воздух, ударил другой – затряслась земля, ударил третий – вышла из берегов река, ударил четвертый – сошел с неба огонь в виде молнии.
Захохотал Черный клокочущий господин.
– Этим-то ты хочешь напугать меня, старик?
И понял Моргон, что ничем не одолеть злодея. И взмолился он:
– Взываю к тебе, Великий Дог, Первый Шаман! Восстань и помоги Пляшущему шаману!
Подошел к старому Моргону Черный клокочущий господин, поднял его над головой и выжал, как выжимают мокрый халат, а выжатое бросил под ноги Бохоли-Харе, чтобы в пляске своей размолол он в муку тело того, кто осмелился звать на помощь Дога…»
Все оказалось так просто и настолько очевидно, что оставалось только диву даваться, почему никто не сообразил раньше. Сказка – ложь, да в ней намек? Еще какой намек, причем не один!
Аккуратно и последовательно выписывая себе в тетрадку самые важные моменты, Угорь одновременно укладывал в голове новые данные. Итак, и Бохоли-Хара, и Клокочущий умели создавать копии людей и себя самих. Копии визуально и тактильно неотличимые, самостоятельные, умеющие двигаться и разговаривать. Как долго мог просуществовать такой дубликат, в сказках не говорилось. Но даже если два-три дня – это многое меняло. Собственно, меняло практически все. Изначально Угорь, как и все прочие, подходил к вычислению Хозяина, имея на руках ошибочные исходные данные. Он полагал, что Каскет не может находиться у всех на глазах, приняв чей-то облик, и одновременно – в небе, в образе парящего орла. Это само по себе сокращало количество подозреваемых, ограничивая их круг теми, кто прятался в общине, за магическим щитом. Теперь же получалось, что на роль злодея годится кто угодно – и Аесарон, и Сибиряк, и Лиля, и Химригон.
