– Пауль! – Кристиан не сдержал удивленного возгласа, и услышавший его мальчишка выронил недогрызенное яблоко.
– Кристиан! А ты откуда тут?! Перегрин сказал, мы едем туда, где…
– Перегрин? – Тут уж к изумлению послушника присоединился и Микаэль. Выпрямившись в седле, он с сомнением разглядывал парня в плаще. Нет, совсем не тот…
– Это я, – произнес незнакомец знакомым голосом.
– Он, – подтвердил Кристиан и добавил совсем уж странное: – Так ведь и думал, что не двое вас.
Тут заговорила баронесса, и ее голос заставил Микаэля обернуться к женщине. Глянул – и обомлел.
– Кто ты такой?! – Ульрика фон Йегер сжалась на спине своего гиганта-жеребца, точно подбирающаяся для прыжка волчица. И указывала она на юношу в потертом дорожном плаще не пальцем, а обнаженным мечом – прямым и необычно тонким, почти лишенным гарды. Кончик клинка заметно подрагивал… Господь всемогущий, да она же напугана! Пауль, бросившийся было навстречу Кристиану, попятился, с испугом глядя то на страшную фрау, то на послушника, то на своего приятеля.
– Что ты такое?!
– Позволь мне войти в твой дом, – со спокойным дружелюбием сказал Перегрин. – И я расскажу тебе все.
– Позволить войти?! Тебе?!
– Я расскажу, кто ты. И как случилось, что ты стала собой.
Едва ли кто-нибудь, кроме Ульрики, понял, о чем он говорит. Но Девенпорт со значением хмыкнул, когда под недоуменными взглядами спутников баронесса медленно опустила меч.
– Вот так, – выдохнул плотогон Отто Дункле, движением багра направляя бревно, и толстенный ствол послушно ткнулся в берег. Теперь его надо вытянуть из воды, но это уже забота работяг с лесопилки, а не плотогонов. Дункле посмотрел на небо: солнце едва перевалило за полдень. Пришлось сегодня попотеть, но управились даже раньше, чем рассчитывали.
Последние плоты с делянок в верховьях Финстера пришли еще в прошлом месяце, и на лесопилках каждый работал за троих, чтобы поспеть к окончанию сезона. Основную массу леса уже распустили на доски, но в запани[83] еще оставались бревна: неделю назад артель Белого Леннарта напортачила – плоты разбились, смешались, да и сама запань пострадала. Так что вот уже седьмой день все шаттенбургские плотогоны рвали жилы, разбирая чертов завал.
Припадая на левую ногу, подошел Леннарт. Крепкий, жилистый, он был, казалось, весь свит из канатов и выглядел неутомимым, но во взгляде светло-серых глаз читалась усталость.
– Спасибо, дружище, без твоих ребят нам бы не справиться.
Отто пожал протянутую руку, потом чуть улыбнулся:
– Ничего, сочтемся еще.
– Обязательно, – серьезно кивнул Леннарт. – Причем прямо сегодня вечером. Я с лесопильщиков по даллеру на нос сверх обещанного выдавил.
– Это ты умеешь.
– Ну а как же! Так вот, приходи сегодня со своими в «Свинью и часовщика», отметим. Что скажешь?
Дункле усмехнулся. Против пирушки он ничего не имел – будет здорово отдохнуть после очень непростой недели, съесть большую миску айнтопфа[84], тушеной капусты со шкварками и свиной рулет, да чтобы к каждому блюду по краюхе ржаного хлеба и по кувшину пива на нос. Ох, аж в животе забурчало! Но если Белый думает, что кто-то из артели Дункле выложит за пирушку хоть вшивый геллер…
– Все за наш счет, – словно прочитал его мысль Леннарт. – Мы ж люди с понятием.
– Тогда по рукам! – улыбнулся Отто.
Распрощавшись с Леннартом до вечера, Дункле махнул своему помощнику:
– Собирайте инструмент – и в город. Я вперед пойду.
От запани до Шаттенбурга меньше двух вэгштунде, это если по дороге. Но Отто и не думал выбираться на разбитый телегами проселок – напрямки через лес быстрее. Таким путем ходить охотников не много: наломаешься, пока влезешь на косогор, да и через густой лес пробираться то еще удовольствие – пеньки, коряги, кусты. Но после жаркой работы и в предвкушении пирушки плотогону хотелось тишины.
В орешнике на косогоре Отто собрал пару горстей орехов и ел на ходу: забрасывал в рот, крушил скорлупу крепкими зубами, вдумчиво жевал ядра. Шел неторопливо, отводя ветки в сторону остро отточенным жалом багра. Вокруг жил своей обычной жизнью осенний лес: в отдалении дробно стучал дятел, шуршала осыпающаяся листва. И странный звук, похожий на придушенный вскрик, вплелся в эти звуки диссонансом.
Плотогон замер, напрягая слух. Вот хрустнул сучок, за кустом орешника дрогнула тень, и снова донесся придушенный стон, оборвавшийся глухим звуком удара.
– Кто здесь? – нахмурился Дункле. – Выходи!
Движения в орешнике не было. Уж не почудилось ли ему?
И откуда так мерзко тянет тухлой рыбой? Двигаясь медленно и осторожно, Отто обошел куст.
– Ну-ка, в сторону! – не предвещающим ничего хорошего голосом сказал он двум мужикам, с виду самым обыкновенным крестьянам. Возможно, он отнесся бы к ним с большим уважением, если бы не увидел, что у их ног лежит связанный, как гусь на Рождество, ребенок. На голову маленькому пленнику был надет мешок.
– Мы ее так и нашли, – сиплым голосом сказал один из мужиков, испуганно глядя на покачивающееся жало багра. Ладонь его перехватывала грязноватая тряпица, по которой расплывалось алое пятно, и Отто готов был поставить даллер на то, кто именно укусил проходимца за руку. – Теперь вот в город несем…
– И даже мешка не сняли? Не такой уж я и дурак, – скрипнул зубами Дункле. – Развяжите-ка ее, живо!
Мужик с сиплым голосом, по-прежнему не отводя взгляда от багра, дрожащими руками начал было распутывать узлы, но второй остановил его. Он бросил под ноги Отто две монеты: золотые кругляши мягко упали на ковер из желтой листвы.
– Бери и забудь, что видел. Не твое это дело. Проваливай.
Плотогон прищурился, качнул багром.
– Развяжи ее, – процедил он. – И молись, чтобы девочка была жива, выродок.
– Зря, – качнул головой мужик… и выдохнул: – Убей!
Накатила волна тошнотворной вони, словно рядом выплеснули бадью с рыбьими кишками, и Отто повернулся, уже понимая, что неверно оценил, откуда исходит главная угроза, но больше ничего не успел: его отбросило назад, и растопыренные, словно когти, сучья кряжистого дубка больно рванули правый бок плотогона. Дункле рухнул на землю, ткнулся лицом в палые листья, но тут же заставил себя подняться. Сквозь выступившие слезы он увидел страшенную тварь: белесое, цвета рыбьего брюха, тело, безглазая морда, из-за толстых вывернутых губ алым хлыстом выскальзывает острый язык…
Отто Дункле был сильным и добрым, но не слишком умным человеком. И, наверное, именно нехватка воображения помогла ему не удариться в панику при виде чудовища.
– Пресвятая Дева, оборони! – прошептал он, подхватывая багор.
Резкий выпад, которым плотогон выбросил вперед свое страшное оружие, сделал бы честь лучшему из императорских копейщиков. И удар достиг цели: острие с хрустом пронзило бедро твари. Увы, вернуть багор обратно Отто уже не смог: издав оглушительный вопль, чудовище вырвало окровавленный наконечник из раны и взмахом руки-лапы переломило древко в два пальца толщиной. Перехватив обрубок древка на манер дубинки, Дункле ударил вновь, но дерево столкнулось с предплечьем твари, словно с гранитной глыбой, а в следующий миг когтистая лапа одним стремительным движением вскрыла здоровяка-плотогона, как кролика. Обливаясь кровью, Отто рухнул на колени, потом кулем повалился на бок и больше уже не поднялся.
Затухающим взором он видел, как двое мужчин подхватили девочку и скрылись в зарослях. Следом за ними, припадая на раненую ногу, хромало бледное чудовище.
Дункле еще услышал донесшиеся издалека встревоженные крики – не иначе кто-то из его людей услышал жуткий вопль и теперь спешит сюда. Нужно дождаться, когда они появятся, чтобы рассказать…
Подступающий холод сменился ласковым теплом, тьма обернулась светом, и Отто перестал быть.
– То есть получается, он вам угрожал, – подвел итог фон Ройц, выслушав рассказ бургомистра о встрече с тестем. – Интересные дела.
Барон отпил вина и сунул в рот узкую полоску вяленой гусятины. Фон Глассбах пришел в «Кабанчик» аккурат во время позднего ужина. Однако от еды отказался, только налил себе воды, чуть разбавив ее вином, но так ни разу и не пригубил.
– Я бы сказал, что он угрожал не только мне, – сказал Ругер, кривясь, как от внезапной зубной боли.
– Ну и мне, конечно. Пусть обиняками, но все-таки. Впрочем, как раз это меня не удивляет: в конце концов, я человек посторонний и вольно или невольно, а вашему родственничку насолить успел. Почему бы и не поставить чужака на место, в самом-то деле… Надежные люди у него, я так полагаю, есть?
– Да уж найдутся. Не тот Вернер человек, чтобы на такие дела в одиночку идти.
Барон прожевал еще полоску гусятины. Отменный вкус, надо будет сказать повару, чтобы потом у Хорна спросил, в чем его секрет.
– И вы ждете, что я вам помогу. Так?
