– И вы ждете, что я вам помогу. Так?
– Мне кажется, я вправе рассчитывать на это. Ведь мы, в каком-то смысле, сидим в одной лодке.
– Тут не поспоришь, – пожал плечами барон. – Хотя, признаться, меня это не слишком радует.
– Да и меня тоже. Вот только не всегда бывает так, как нам хочется: случается, что не мы правим обстоятельствами, а они вонзают в нас шпоры.
– Да вы философ, Ругер! – Фон Ройц фыркнул. – И вот эта новость уже куда приятнее, чем…
В дверь постучали, настойчиво и быстро. Барон откинулся на спинку кресла.
– Что случилось?
В комнату из коридора шагнул Гейнц Шеербах, и лицо у него было встревоженным.
– Сюда идут горожане, – быстро сказал он. – И их много. Очень.
Барон и бургомистр переглянулись.
– Что ж, – сказал фон Ройц. – Пойдемте узнаем, что привело сюда столько достойных людей.
Народ валил во двор, и с каждым мгновением людей становилось больше. Сквозь ворота они пройти уже не могли – там толпа образовала плотную пробку, но все новые и новые «гости» лезли через забор: легко взлетали подростки, тяжело переваливались взрослые мужчины, карабкались даже женщины из тех, что побойчее. Толпа колыхалась, словно чаша двора была до краев наполнена тягучей вязкой жидкостью. Людей прижимало к амбарам, сараям, бревенчатым стенам «Кабанчика», лишь около крыльца они образовали полукруг, не решаясь, казалось, ступить за некую незримую границу. В руках у многих пылали факелы, и дымное чадное пламя бросало на лица жутковатые отсветы.
Бургомистр, зажмурившись, даже головой тряхнул: это было так похоже на недавнюю ночь, когда толпа заполнила его двор после гибели Мельсбахов. Но тогда он знал, что люди всего лишь ищут у него помощи и совета. Сейчас что-то подсказывало ему: в этот раз все будет иначе.
Гейнц Шеербах, один из шести человек, выстроившихся у крыльца, с тревогой оглянулся на барона. По его глазам было видно, что парень не уверен, удастся ли им удержать горожан. Все шестеро сжимали в руках ясеневые шесты – как и позавчера, на площади, но если станет жарко… Фон Ройц очень не хотел, чтобы дело сегодня дошло до мечей.
Тут живая стена раздалась в стороны, и четверо дюжих мужчин внесли во двор длинный, явно тяжелый сверток из рогожи. Даже в сумерках было видно, что по плотной грубой ткани расползлись темные пятна. Следом за четверкой здоровяков шли еще двое: отец инквизитор Иоахим и какой-то незнакомый Ойгену плешивый старик. Был тот перекошенным – левое плечо выше правого, и этого не мог скрыть даже добротно пошитый тапперт.
– Это и есть ваш любезный тесть? – негромко спросил фон Ройц.
– Он самый, – почти прошептал Ругер, и барон поразился ненависти, звучащей в голосе тихони-бургомистра. А купец смотрел на зятя холодными рыбьими глазами, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
В десятке шагов от крыльца плотогоны опустили свою ношу на землю. Тут же инквизитор вскинул руку, усмиряя толпу.
– Горе пришло в наши дома! – начал он без всяких предисловий. – Болью и ужасом полнятся сердца наши, ибо еще одного славного сына сегодня лишился наш город!
«Наш город, наши сердца…» Барон только фыркнул, но горожане, похоже, принимали слова святоши за чистую монету. Возможно, потому, что не видели, как черты отца Иоахима искажает хищная улыбка – улыбка, а отнюдь не печать скорби.
– Взирайте, люди!
По команде инквизитора могучие носильщики развернули рогожу и как могли высоко подняли свою страшную ношу: тело мужчины с развороченным животом, в разорванной одежде, бурой от засохшей крови.
«Проклятие! – подумал Ойген. – Это же тот малый, что защитил Кристиана! Скверно!»
Над площадью прокатился вздох ужаса, люди отпрянули, крестясь.
– Печать зла легла на город! – продолжал тем временем отец Иоахим, и голос его разносился далеко за пределы постоялого двора. – Нет спокойствия в домах и на улицах, в полях и лесах: всюду честного и праведного поджидают зло и лютая смерть! И вы знаете, кто причиной тому!
Последние слова он выкрикнул, глядя прямо на крыльцо, где стоял, скрестив руки, барон. Теперь каждый горожанин должен припомнить, что страшные события начались после приезда императорского посланника. И задуматься: а может, никакой он не посланник? Ведь грамоты его видел только бургомистр. А что, если никаких грамот и нет вовсе? Что, если Ругер фон Глассбах в сговоре с чужаками?
Ойген готов был поставить кошель золота против пуговицы, что именно такие речи ведут сейчас несколько неприметных человечков, верткими рыбешками скользящих сквозь толпу и жарко шепчущих в уши то одному, то другому. В нужный момент из-под курток появятся длинные ножи и топоры, загудят в воздухе ременные петли пращей. И тогда отец Иоахим избавится от рыцаря короны, а Вернер окончательно зажмет Шаттенбург в своем кулаке. Эти двое нашли друг в друге достойных партнеров.
Он бросил быстрые взгляды по сторонам – слева бургомистр уперся ладонями в брус перил (небось надеется перекричать священника, да только не может выбрать миг, чтобы вставить хоть слово), справа застыл, сжимая тяжелую ручницу, один из бойцов Девенпорта.
– Поглядите на этого достойного мужа! – С губ отца Иоахима уже едва ли пена не летела. – Он возвысил голос, поднял руку в защиту слабых и был повержен диавольскими происками!
Барон не мог не признать: инквизитор хорошо подготовился к своей речи. И ведь как удачно совпало, что погиб именно этот бедолага, вставший на защиту послушника. Тут поневоле призадумаешься, не ждет ли та же судьба любого, кто заступится за незваных гостей? Ну а раз так – может, вздернуть чужаков поскорее, коли от них одни беды?!
Именно так сейчас должны думать набившиеся во двор «Кабанчика» горожане, именно об этом – фон Ройц был уверен – говорят в толпе заводилы Вернера. А значит, еще несколько мгновений – и в свете факелов блеснет первый клинок, толпа хлынет вперед, сминая тонкую цепочку охраны, и…
– Не испытывайте страха! Ибо меня ведет воля Создателя, и нет мне преград! Не устрашат меня ни козни врагов, ни громы небесные! Идите же за мной, люди, и мы вместе…
«Сейчас!» – понял Ойген. Двигаясь стремительно и уверенно, он выхватил у стоявшего рядом бойца ручницу и на миг прижал рдеющий конец фитиля к запальному отверстию. Над двором прокатился оглушительный грохот.
Если бы инквизитора и в самом деле поразил гром, сожгла сорвавшаяся с темного неба молния, горожане удивились бы куда меньше. Отец Иоахим хватал ртом воздух, будто вытащенная на берег рыба. Руки его подергивались, губы кривились – он пытался еще что-то сказать, но мешала засевшая в животе здоровенная, размером с орех, свинцовая пуля. Крови на темной сутане видно не было.
Наконец глаза священника закатились, и он мешком осел на землю. Тяжелым взглядом фон Ройц обвел двор.
– Отец Иоахим переоценил свои возможности, – произнес он в полной тишине. – Но грех лежит не только на том, кто возвышает себя над прочими, но и на тех, кто покорно идет за лжецом, грозя расправой посланнику помазанника Божьего. За свою гордыню этот человек заплатил кровью. Кто из вас хочет узнать цену своей дерзости?
Горожане переглядывались, переминались с ноги на ногу – единый монолит, всего лишь несколько секунд назад спаянный общим желанием требовать и карать, рассыпался, распадался, таял. Теперь нужно кинуть им пряник. Хотя и кнут далеко убирать не след.
– Я знаю, что вам страшно. И мы делаем все, чтобы отвести угрозу от города. Дело непростое, но нам оно по силам. Если же кто-то встанет у нас на пути…
Глядя в глаза купцу Вернеру, фон Ройц демонстративно протянул руку к своему дружиннику. Сообразительный парень тут же подал ему мешочек с порохом, и барон начал неторопливо набивать крупчатую смесь в еще теплый от выстрела толстостенный, сваренный из железных полос ствол. Вложил суконный кружочек пыжа, втолкнул тяжелый шарик пули… и толпа дрогнула. Сначала по-одному, а потом и группами люди начали исчезать с площади. Вернер, смерив последним ненавидящим взглядом зятя, а потом и рыцаря короны, неровной подпрыгивающей походкой тоже направился к воротам. Очень медленно фон Ройц опустил ручницу и повернул голову к бургомистру, который так и стоял, вцепившись в перила.
– Ну, дружище Ругер, в этот раз пронесло. Однако сдается мне, снова они так не ошибутся. Не удивлюсь, если завтра «Кабанчика» просто подпалят со всех углов и, когда мы начнем выбегать в одном исподнем, встретят нас дубьем.
Фон Глассбах открыл было рот, собираясь что-то сказать, когда со стороны ворот донесся громкий крик: «Получай!» – и мгновением позже нечто твердое и тяжелое врезалось в голову барона.
Кровь хлынула, заливая глаза. Прижав ладонь к ране, Ойген покачнулся, попытался разглядеть того, кто швырнул камень, но смог сосредоточить плывущий взгляд лишь на распростертом теле отца Иоахима. Вспомнился вдруг разговор, который они вели в возке по пути к Шаттенбургу.
