были подписаны – как объясняла она сама, для того чтобы если кто что-то и брал, то только то, что может сам опознать. Частично поэтому Ксандер и решил попросить её напрямую, сомневаясь в том, что духи Адриано так уж верно дадут ему представление об искомой вербене.
– Никак не пойму, почему вас, северян, так тянет на всякую траву, – пожаловалась тем временем целительница. – Другое дело, если масляную пирамидку на голову – вот это, я понимаю, настоящие духи, и не выветриваются! Хотя конечно, у вас тут совсем не так тепло…
Ксандер представил себе, как ходит по окрестностям с вымазанной растаявшим маслом шевелюрой, вздрогнул и поспешил забрать благоухавший мешочек, рассыпаясь в благодарностях, к которым его маленькая учительница испытывала слабость.
– Духи, значит? – улыбнулась она, когда он забирал из её пальцев мешочек. – А вы знаете, как они делаются, кстати?
Ксандер понятия не имел и приготовился уже мычать что-то невразумительное под проницательным взглядом бездонно-тёмных глаз, когда выяснилось, что ответа от него никто и не ждал.
– Ничего, научитесь, – утешила его Мерит-Птах, всё ещё лукаво улыбаясь. – Дело молодое. Когда же, в самом деле, вам ещё и… делать духи, как не сейчас.
***
Следующими в списке – и, собственно, замыкающими – были загадочная бриония и цветки папоротника. С цветками папоротника было совсем плохо, несмотря на то, что он знал, где был по крайней мере один.
—… и передай Ксандеру привет, – услышал он, подходя к двери спальни сеньоры.
Тот, кому этот голос принадлежал, был, пожалуй, единственным человеком в семье Альба, от кого такие слова Ксандера бы не напрягли. Может быть, после событий прошлой ночи такое можно было бы услышать и от дона Луиса, но приветов серьёзный наследник дома Альба никому никогда не передавал. Зато его сын не видел в этом ничего неподобающего.
Дон Фелипе встретил Ксандера своей солнечной широкой улыбкой, едва тот перешагнул порог, и сам пошёл ему навстречу. Должно быть, он приехал тоже прошлой ночью и успел отдохнуть, потому что его привычная хромота была еле заметна: вечером или от усталости он куда заметнее припадал на раненую четыре года назад ногу и не мог порой обойтись без трости. Целым в родовое гнездо он, впрочем, тоже не являлся: сейчас его правая рука была вся перебинтована и на перевязи.
– Вот и сам герой, – радостно заявил он и тут же посерьёзнел. – Ты вчера спас моего отца, Ксандер. Спасибо.
Ксандер молча поклонился. Отвечать на такое было особенно нечего.
– Смотри, что Фелипе мне подарил!
Он повернулся и замер. Белла торжествующе и при этом бережно держала в ладонях – огонь?
Нет, никогда свет от огня не бывает таким – умиротворяющим, как закатное солнце, добрым и притягательным, так что Ксандер, сначала было шагнувший назад, и думать забыл о том, чтобы отшатнуться подальше. Прищурившись, он разглядел в этом золото-алом сиянии цветок о нескольких длинных лепестках, размером, пожалуй, с его кулак. Заодно Ксандер увидел, что цветок не висел в воздухе между ладонями Беллы, а чуть покачивался в хрустальной склянке.
– Цветок папоротника, – гордо заявила Белла.
– Вы же вчера сказали, что ходили за ним, – улыбнулся Фелипе. – А дядя Франко сказал, что вы соврали.
– Мы и правда соврали, – призналась Белла со вздохом, не отрывая глаз от цветка.
Ксандер её понимал: ему и самому не хотелось отводить взгляда от его сияющей красоты.
– Даже если бы и нет, его найти-то нелегко, – уточнил Фелипе. – А вот мне посчастливилось, и я подумал – мне-то он зачем, на самом деле, я хотел его не себе, разве что дяде Алехо… ну неважно. А тут услышал, что вам сказал дядя Франко, и подумал: а ну как он утром придет тебя ещё пробрать, Беллита, а тут и окажется, что цветок-то есть! Хорошо я придумал?
С точки зрения Ксандера, лучше просто было некуда. Белла тоже расцвела, но тут же усомнилась:
– А если не придет?
– А ты на завтрак цветочек приволоки, – подмигнул ей Фелипе. – У него-то самого в этом году такого нет, я точно знаю!..
Какое-то время Белла только что не спала со склянкой в обнимку – таскала её с собой всюду, то и дело любуясь, а ночами устраивала её в изголовье. Но через пару недель склянка переместилась на полку, пусть и на почетное место, а к тому времени, как им пришла пора ехать в академию, и Белла отчаянно собиралась, стараясь не забыть ни одной ценной вещи, склянка с цветком и подавно мало её занимала. Вспомнила она о ней только накануне отъезда, оглядывая комнату в поисках забытого, но когда дон Фернандо категорически отказал ей в просьбе взять ещё и это, огорчилась она несильно и ненадолго.
Скорее всего, цветок так и стоял где-то там в её покоях, но от мысли, что его надо будет красть, и тем более у Альба, его передергивало. От отвращения ли перед воровством, от страха ли – он воочию себе представил, как его застанут со светящейся склянкой и что сделают – разбирать он не стал. Лучше было найти другой путь.
К несчастью, мало того, что треклятая трава цвела только в летнее солнцестояние, так и собирать её надо было по-особому, и хранить тоже с немалыми церемониями. Одно хорошо: будучи правильно хранимыми в специальных же стеклянных колбах, цветки как минимум год сохраняли свою силу, хотя сейчас, в середине зимы, это было слабым утешением.
Бриония свечением не отличалась, а где её брать, Ксандер понятия не имел, поэтому себе на всякий случай её в меру умения перерисовал из книги: вдруг случайно попадется в том же лазарете или, опять же, у ван Гельмонта.
Впрочем, стоило признаться, что к нидерландскому – это слово он с наслаждением сказал вслух, пусть и негромко – алхимику Ксандера влекло не только их общее дело. Пару дней назад он принял выданное ему приглашение и пришел, хотя бы для того, чтобы отвести от себя возможные подозрения. Это ему удалось: ван Гельмонт совершенно ничего странного в его визите не увидел и даже обрадовался. Последнее сначала заставило Ксандера насторожиться – ему совершенно не улыбалось выслушивать очередные выкладки на тему того, как ему предстоит принять корону и вывести их народ из пленения, – но эти-то соображения, как выяснилось, были от нидерландского ученого очень далеки.
– Это хорошо, что вы заинтересовались химией, и естественно, учитывая, что
