вы хотите быть врачом, – рассуждал ван Гельмонт, ласково поглаживая дремавшего крокодила. – Но помните всегда, что это только первая ступенька к познанию науки о преобразовании… или, если угодно, наиболее яркая иллюстрация, почему я её и люблю использовать. Но как портрет – это ещё не сам человек, а лишь представление о нём, так и иллюстрация – далеко не весь предмет, понимаете?
– Наверное, не совсем, – признался Ксандер.
– Прекрасно, что вы это осознаёте, – обрадовался тот. – Видите ли, алхимия – это действительно… нет, наука тут неверное слово – скорее, учение или путь преобразования, но не окружающего мира в первую очередь, а себя. Только изменив себя, созрев внутренне, придя в гармонию с собой и миром, можно взаимодействовать и с миром, в том числе наилучшим образом.
– Звучит как то, что вообще мы делаем в Академии, – заметил Ксандер осторожно, но его ремарка никак профессора не огорчила, а даже, напротив, опять порадовала.
– Именно! Да, если хотите, магия – это и есть… нет, не алхимия, и даже не часть её, а её эффект. Чем более цельным и гармоничным становится человек, самыми разнообразными путями, тем более отзывчив к нему мир, а именно этот диалог, по сути, мы и зовем магией.
– И этому учат?
– А вот тут у нас закавыка, – улыбнулся ван Гельмонт. – Этому научить невозможно. Каждый нащупывает, находит, видит, узнаёт свой путь сам, и каждый сам формулирует для себя, зачем именно ему этим путем идти. Всё, что я могу, всё, что может любой из нас – это дать вам пищу к размышлению и инструменты поиска.
– Например, книги?
– Ни одна книга не сделает вас алхимиком, это не механическое действо, – вздохнул профессор. – Но да, начать в вас нужный процесс мышления могут и книги в том числе. Или нет. Это уже будет зависеть от вас. Вы хотите попробовать книги?
– Да, – отозвался Ксандер с энтузиазмом, которого на деле не чувствовал; более того, в нём шевельнулось смутное беспокойство при воспоминании о титанических инкунабулах академской библиотеки. Однако ван Гельмонт достал из дальнего шкафа вовсе не их, а два свитка, которые, впрочем, держал так бережно и любовно, что Ксандер поневоле заинтересовался.
– Их написали мои учителя, – произнес алхимик с благоговением. – Да, да, юноша, именно так. Конечно, я сюда попал в куда более взрослом возрасте, чем вы, но… собственно, если хотите знать, этим меня и соблазнили: возможностью учиться у них. Господин Иоанн учил меня не больше полувека, наверное, – он немного нахмурился, припоминая, но потом махнул рукой, – а вот госпожа Клеопатра оставила нас не так уж давно, да…
Ксандер принял свитки и осторожно развернул самое начало – и тут же вскинул глаза на ван Гельмонта, поражённый. Имя Клеопатры Алхимистки не много ему говорило, но вот Иоанн Грамматик прославился далеко не только алхимией!
– Но ведь, – тихо сказал он, – они же… они же умерли!
– Теперь да, – вздохнул ван Гельмонт.
– Нет, я имею в виду, что вообще!
По губам профессора скользнула улыбка.
– Как вы думаете, – вкрадчиво сказал он, – сколько мне… хотя нет, лучше так: сколько лет вашей наставнице, многознающей Мерит-Птах?
Ксандер вызвал в памяти облик учительницы, но это ему помогло мало.
– Она сказала «много», – беспомощно сказал он.
– Попробуйте угадать.
– Пятьсот? – сказал Ксандер наугад, готовясь к тому, что его засмеют. Ван Гельмонт в самом деле рассмеялся.
– Милый мой, – сказал он, чуть отдышавшись, – госпожа Мерит родилась в XXVII веке до Рождества Христова! Пятьсот? Добавьте к вашей догадке четыре тысячелетия – и вот тогда будет точнее!
Ксандер почувствовал, будто перед ним распахнулась бездна – бездна времени, пространства и неисчислимых поколений, и из этой бездны ему подмигнули подведенные сурьмой глаза его наставницы.
– Но… как? – выдавил он из себя. – Господин ректор же говорил, что нигромантия…
– Настоящий ученый, – строго сказал тут же посерьёзневший, даже помрачневший, ван Гельмонт, – живет столько, сколько зов истины держит его в этом мире. Пока мы ещё чувствуем, что можем найти ответы здесь, мы ищем их. Смерть иногда приходит, это правда, но каждый раз мы с почтением говорим ей, что её время – и наше – ещё не пришло.
– И так можно… вечно?
– Вечным не бывает ничего, – снова чуть улыбнулся профессор. – Рано или поздно приходит на ум такой опыт или такой вопрос, который здесь не решить – и тогда смерть становится нашим ассистентом, и мы уходим с ней рука об руку искать истину дальше. Это, если угодно, тоже алхимия: пока нам нужно быть живыми или точнее, пока нашему разуму нужно быть вот в такой форме существования, мы живём.
Ксандер помолчал: его мозг всё ещё пытался осилить эту информацию.
– Но наверняка тут тоже есть тонкости, – наконец сказал он, вспомнив лекцию ректора.
– Конечно, – согласился ван Гельмонт. – Целых две. Первая – в том, что это нельзя сделать намеренно. Вы наверняка подумали о том, что если бы всё было так просто, любой бы нашёл способ задержаться на этом свете, из раза в раз говоря смерти «нет» – и это правда. Но учёный вовсе не говорит смерти «нет», просто «не сейчас». Про смерть нельзя забыть – но её нельзя и бояться, а заодно – и придавать ей слишком большое значение. Это как еда и сон: вам же случалось забыть про них, если вас что-то очень захватывало? Так и тут. Но это же не подделаешь: если вы скажете себе «забудь», вы только больше будете думать о том, что решили забыть, правда?
Ксандер кивнул.
– А вторая?
– А вторая – в том, что это невозможно делать… в миру. Подумайте сами: если у вас есть семья, друзья, да просто люди, подвластные смерти в куда большей степени, и которых вы в какой-то момент начинаете хоронить, вы становитесь чутки к течению времени, стареете, сами ждёте смерти. Думаю, поэтому во все века считалось, что мудрец рано или поздно должен уйти в уединение – ну или в сообщество себе подобных, как наша академия.
Ксандер кивнул ещё раз.
– А вот нигромантия и тому подобное, – сурово добавил ван Гельмонт, – это совсем другое дело! Вот это истинное неуважение, даже презрение и при этом страх перед смертью, это желание получить власть над тем, что человеку должно быть неподвластно. Там тоже можно купить себе долгую, очень даже долгую жизнь – но покупается она совсем не истиной, а куда более грязными методами, о которых упаси вас все силы мира узнать!
– Точно, – прошептал Ксандер, только тут осознав, что прижимает к груди заветные свитки как родные. – Спасибо, минхеер профессор.
