темную, как омут, гладь.
И тут его передёрнуло, словно от холода: он вдруг понял, насколько же опасно их предприятие. Нет, отказаться от него он бы не смог, как не смог бы отказаться по доброй воле от самого себя, да и само это чувство опасности было завораживающим, словно он правил утлой лодкой в бурю – но и игнорировать его он не мог.
На его счастье, сегодня у него не было занятия в лазарете, но оставшиеся два урока он отсидел, будто на раскаленных угольях. В какой-то момент он поймал на себе пристальный взгляд Одили и изобразил ей успокаивающую улыбку – точнее, постарался, и, судя по тому, как она подняла бровь, попытка была неудачной. Но подходить и расспрашивать она не стала, наоборот – утащила с собой Беллу, едва кончились уроки. За это Ксандер был ей от души благодарен – вот уж перед кем он точно не хотел бы сейчас отчитываться, так это перед сеньорой.
Он еле дотерпел до положенного часа, когда уже багровое солнце коснулось краем начинающих темнеть гор. Пиренеи были всё-таки южными горами, и небесное светило мчалось на отдых так, будто за ним гнались. Дрожа от волнения, он постарался ронять веточки омелы в отвар как можно размереннее, и успел уронить последнюю за мгновение до того, как солнце скрылось окончательно.
Знаки вспыхнули в последний раз – и погасли. Ксандер снова заглянул в котелок, в спокойное, как зеркало, варево, уже зная: яд Бранвен ему удался.
Когда он выбрался из своего укрытия, бережно прижимая к груди результат своих трудов – ту часть его, что вместилась в заранее пожертвованный Катлиной хрустальный пузырёк, – обнаружилось, что в Академию наконец пришла зима.
Хотя она пришла вот так, ночью, но ему подумалось, что пришла она не крадучись, а спокойно, с достоинством спустилась наконец с вечно заснеженных горных пиков, и вот теперь властно вступила в права, которые никто не думал оспаривать. Может быть, такая мысль пришла к нему потому, что мороз не набросился на него с порога, а забрался под довольно-таки тёплую куртку постепенно, ласково и неумолимо. А может быть – потому, что падал снег, в бесшумной, безветренной тишине, мягко и лениво кружась в воздухе прежде, чем лечь под ноги суховатым, колюче-блестящим ковром.
Спешить было особенно некуда, поэтому он пошёл размеренным, как снегопад, шагом, поглядывая на припорошенные деревья и размышляя, куда лучше бы подлить вышедший приворотный яд: в кофе или, может, в воду, которую Белла всегда держала в спальне? С кофе надо было подгадать, она часто варила и сама, а вода – какая вода, в самом деле, если яд на вине, и вовсе даже не белом?
В таких размышлениях – впрочем, вовсе не тягостных, а даже весёлых, как будто речь шла о показывании фокуса, – он добрёл до самых входных ворот Башни Воды, и тут наконец опомнился, оглянулся – и замер.
Башня Воды отозвалась на ледяное дыхание севера с восторгом – во всяком случае, нарядилась по-новому так, будто предназначалась в новую резиденцию Снежной королеве. Вода во рве замерзла ровным зеркалом, ивы оделись в искристый иней, струи родников и фонтанов обратились словно в хрусталь, а водопад над мостом стал огромным, как триумфальная арка, ажурным порталом изо льда.
Вокруг не было ни души, лишь внутри самой башни гостеприимно светились окна, и улыбнувшись, он пошёл на их огонек – и только шагнув в ворота, увидел, что он был в зимней ночи не один.
В белом безмолвии танцевала Одиль.
В пушистом от снега воздухе не было слышно ни единой ноты, ни единого её шага – она же была легка и грациозна, как падавшие снежинки, и он не ушами, но словно внутренним каким-то слухом улавливал такую же весёлую, тревожно-лукавую мелодию, которую вели кокетливые скрипки. Она танцевала, то ли закрыв глаза, то ли просто не обращая на него внимания, вся в чёрном, с точёным величием лебедя и гибкостью кошки. Но вот она закружилась, поднимая юбкой белый вихрь, и наконец замерла – в торжествующей позе фарфоровой статуэтки.
И рассмеялась, подбегая к нему своей летящей походкой – точнее, не к нему, а к уже изрядно припорошенному полотенцу, брошенному на низкие ажурные перила.
– А ты припозднился, – сказала она, с наслаждением вытирая лицо и шею заснеженной тканью, которую не позаботилась отряхнуть. – Я думала, все уже там. Обычно в это время уже никого нет.
– Занятия, – ответил он на невысказанный вопрос. – А что это за танец?
Она напряглась, опустив полотенце и сверля его пристальным взглядом.
– Ты слышал музыку?
– Не совсем. Ритм же… и, – добавил он, когда она чуть поникла, – то, как ты танцевала, это было… задорно даже.
Она провела полотенцем по лицу, словно стирая огорчение.
– Профессор Мендиальдеа сказал, что самое лучшее, чтобы никто не мог проникнуть в мысли – это заполнить их белым шумом, стихами или музыкой. Лучше музыкой, потому что она скорее про эмоции, чем осмысленные слова. Вот я и пробую, – она обвела рукой двор. – А тут снег, и решила заодно размяться.
– Красиво, – одобрил он.
– Спасибо, – улыбка снова скользнула по её губам. – А музыка – я думала о Россини. Напевать не буду, не бойся!
Он рассмеялся в ответ – сейчас эта перспектива его совершенно не пугала – и подал ей руку – не церемонно протянув, как любили иберийцы, а крендельком, как дома на сельском празднике. Она перекинула полотенце через плечо и руку приняла.
– Люблю танцевать, – сообщила она. – Петь тоже, но это чревато, а танцем никого не заколдуешь хотя бы.
– Не согласен, – улыбнулся он, вспомнив её полет ночной тени среди кружащихся снежинок, и увидел, как изогнулась её бровь.
– Комплимент, от тебя, Ксандер Молчаливый? Всё чудесатее и чудесатее!
Она чуть сощурилась, но тут же её худые плечи дрогнули, дав ему немедленную индульгенцию от чересчур пристального взгляда.
– Пошли греться, – решительно заявил он, – а то у тебя уже губы синие.
– Правда? – она потрогала их бледными пальцами, как будто могла проверить цвет на ощупь, и тут же её передёрнуло новым приступом дрожи. – Черт, и в самом деле холодно! Бежим!
Внутри Башни, несмотря на её ледяное наружное великолепие, было даже жарко, или так показалось с мороза: в каждом помещении, где они прошли на пути в столовую, пылало по камину, а на стенах коридоров и лестницы появились гобелены. Одиль умчалась наверх по лестнице, обещав присоединиться вскоре, а Ксандер пошёл в столовую, откуда
