Дара – знака, выражения его воли, согласия стать её неотъемлемой частью и забыть навсегда… Но что?
Он глянул вверх, сквозь толщу воды, и увидел – за прихотливым муаром неутомимых волн в неверном свете луны – ясный как звезда свет маяка. Где-то там, среди спящих садов, ветряных мельниц, сложивших паруса кораблей, его ждали, за него молились, на него надеялись.
Нежные руки морских красавиц стали настойчивей, песня громче. Он почувствовал, как неодолимая сила моря медленно, но верно понесла волны прочь, назад от берега. Час выбора настал. Он мог уйти с отливом, мог повёлевать отливом, стать отливом – и спящая в нём мощь поглотит его навсегда, а свет маяка и молитвы больше не будут иметь над ним власти…
Он рванулся наверх, вырываясь из тесных объятий, а когда когтистые руки впились в его тело – властно позвал вновь. Стихия бесновалась, не желая подчиняться, но он собрал всего себя, всю свою волю в кулак, не давая морю ускользнуть из узды. Наконец хватка воды ослабла, будто разжались невидимые пальцы, и могучая ладонь покорно и печально вынесла его на песчаный берег, где он упал, задыхаясь и хватая ртом благословенный воздух.
Тут вдали победно и гордо ударил колокол, пробуждая землю – его отвоеванную у моря землю и её упрямых трудолюбивых людей. И сердце его билось в такт этому звону радостью и торжеством.
…Он сидел на камне, и рядом валялись совершенно сухие ботинки. И кроме них и аккуратно заткнутых в них носков он больше не видел ничего. Моря не было тоже. Но он кожей чувствовал его присутствие, правда, не снаружи, а изнутри, будто его и стихию связало единой цепью. Только её грозная мощь больше не грозила захлестнуть его, но отзывалась, пожалуй, послушнее.
Что делать с этим послушанием, он, впрочем, не знал.
Ничего, время разобраться будет…
Время! В памяти снова всплыли слова ректора д’Эстаона, а ведь он понятия не имел, сколько прошло того времени, и успевает ли он ещё выполнить приказ. Он торопливо натянул носки и обувь, огляделся и пошёл наугад.
А ведь если он ослушается здесь, он даже не успеет позвать на помощь. Он слышал рассказы об этом месте. Далеко не все получали доступ в Академию, но и не все выходили живыми по ту или эту сторону. Может быть, Трамонтана не хотела лишних жертв, но вовремя найти удавалось не каждого…
– Нет!.. Только не Ксандер!
Он вздрогнул, как от удара, от этого захлебывающегося крика из темноты, и рванулся опять вперед, даже не сразу поняв, что бежит. Где-то рядом плакала и кричала мама, звала его, оплакивала его, а он…
…А что он мог, когда ему не исполнилось и десяти? Он беспомощно смотрел, как мама, его бесстрашная грозная мама глотала слёзы и пила успокоительное зелье, заботливо сваренное старой Лоттой. Он мог только стоять рядом и слушать, обмирая от горя и ужаса, покорно прижимаясь к ней, когда она стискивала его до боли в объятиях.
– Пожалуйста… Пусть они оставят нас в покое! Скажи ему, этому чёрному иберийскому псу, пусть убирается! Я не отдам ему моего мальчика…
Мама снова всхлипывала, клацая зубами о край бокала, а папа молчал, растерянно поглаживая её вздрагивающие плечи. Но и папа, его спокойный благоразумный папа не мог тут ничего и, когда он попытался улыбнуться сыну, улыбка вышла горькой гримасой.
– Теперь ты старший, Ксандер. Тебе придется.
Старший. Нет. Единственный. Уже два дня, как единственный. С того самого часа, когда чёрный человек с сухим и жестоким лицом вошел в их дом и сказал им, что Мориц никогда не вернется. По его словам, брат неосторожно обращался с артефактом, но Мориц никогда не был неосторожен, и Ксандер понял внезапно и остро, что брата погубили проклятые иберийцы и теперь хотят забрать его.
С того дня весь оставшийся месяц до его отъезда мать плакала, когда думала, что её никто не видит. Отец хмурился и сыпал наставлениями, а домашняя прислуга смотрела на молодого господина с жалостью и перешептывалась вслед. Старая Лотта качала головой и совала Ксандеру в карманы сладкое, быстро осеняя мальчика крестом и шепча молитвы. Но это ничего не меняло. Они не могли ничего, и он не мог ничего, только одно – подчиниться и ждать того дня, когда чёрных псов Альба пожрет огонь ада.
А когда, наконец, чёрный человек – дон Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба и первый из грандов Иберии – шагнул в дверь, ведущую его домой, на юг, с ним ушел и Ксандер, и рука герцога лежала на плече фламандца.
Они вышли в напоенный солнцем зал, и герцог повёл Ксандера, которого ни разу не назвал по имени, только «юноша» и «принц», в просторный сад, где под одним из апельсинов сидела, прислонившись спиной к стволу, худенькая девочка лет десяти. Увидев герцога, она отложила в сторону свиток и встала, с любопытством разглядывая гостя, и стало видно, что по росту она Ксандера пока обгоняла: вровень с ним она стала только тогда, когда присела в легком реверансе.
Ксандер представлял себе эту встречу несколько не так. Его воображение рисовало будущую госпожу тощей девицей с чёрными углями в глазницах, отвратительно одетую в безвкусное платье, напоминающее кремовый торт. Тощей она была, но на этом схожесть заканчивалась: пожалуй, она была даже симпатичной, хотя Альба, как все жуткие монстры, не могут быть симпатичными – это мнение он составил ещё в раннем детстве, внимая объяснениям отца о навязанном вассалитете. Однако девочка на одержимое иберийским дьяволом чудовище никак не походила. Он смутился и не сразу заметил, что брови сами собой озадаченно нахмурились.
– Здравствуйте… сеньора.
Клятву он выучил наизусть ещё вместе с братом.
Отвечай, как положено, делай, что положено, и жди, шепнуло изнутри голосом Морица.
– Принц Ксандер ван Страатен, – изрёк герцог голосом, наполненным эмоциями не больше, чем треск костра. – Исабель, моя внучка.
– Очень приятно.
Она протянула руку. Спохватившись, Ксандер склонился в коротком поклоне, коснувшись губами этой бледной руки. Как бы то ни было, с этой девчонкой ему предстоит провести много времени, потакая её капризам. Вдох-выдох. Всё решено заранее. Это просто. Делать только то, что нужно. И никогда не волноваться.
– Я также счастлив знакомству, сеньора.
Отвечай, как положено…
– Буду рад служить вам.
– Исабель покажет вам дворец, принц, – герцог убрал тяжёлую, горячую ладонь
