– …Знаешь, а я родителей во дворце поселил, – сказал он вдруг невпопад. Утерев губы, добавил: – Пусть лучше со мной живут.
– И правильно, – согласился Кадмил. – Родители всегда поближе должны быть.
Они помолчали, слушая далёкие отголоски музыки и редкие выкрики.
– Эвника больше не сердится? – спросил Кадмил.
– Она сразу простила. Ещё тогда.
– Хорошо.
Луна плыла над самым краем Акрополя, словно катилась по его каменной спине. Пахло дымом и морем, вечерний ветерок нёс прохладу со склонов Парниса.
– Тебя больше не мучают эти твои приступы гнева? – произнёс Кадмил чуть погодя.
– Нет, – Акрион собрал в пригоршню рассыпанные по орхестре лавровые листья. – Наверное, дело в сестре. В её жертве. Проклятия больше нет, эринии исчезли. И гнев исчез.
Он смял в кулаке горькую зелень.
– Сдаётся мне, это ваша общая заслуга, – проронил Кадмил.
– Может быть, – комок листьев отправился в короткий полёт, рассыпался и тут же канул в темноту.
– За Фимению, – решительно сказал Кадмил, поднимая мех. – Хоть меня и убила, всё равно славная была девчонка. Думаю, Аполлон её забрал в Элизиум. Всё-таки его волю исполняла. Оракул самого Феба не может томиться в Аиде.
Акрион кивнул. Они выпили и снова погрузились в молчание. На агоре неровно и весело пели в несколько голосов «Мели, мельница». Кадмил послушал и начал тихонько подпевать.
В небе пролетела сова – настоящая, не иллюзорная.
– Ну, скажи теперь, что это добрый знак, – усмехнулся Кадмил, глядя вслед птице.
Акрион махнул рукой:
– Ты и сам можешь наколдовать себе знаки. Хоть сову, хоть лебедя. Хоть целую священную рощу.
– Это всё Мелита, – проворчал Кадмил. – Она в этом даже сильней, чем Локсий. Что угодно изобразит. Без неё, конечно, представление вышло бы курам на смех... Только вот картины со скульптурами не умеет делать. Как думаешь, никто не заметил, что у Аполлона и Афины одно лицо?
– Ничего не одно лицо, – возразил Акрион. – Совсем разные. Очень ловко получилось.
– Здорово, если так, – хмыкнул Кадмил.
Вино забулькало в кожаном сосуде.
– Ты так и не восстановился? – негромко спросил Акрион.
Кадмил закряхтел:
– Каждый день подзаряжаюсь пневмой. Толку – чуть, но всё же потихоньку начинает помогать. Золотая речь вот сегодня малость прорезалась. Невидимым могу сделаться на минуту. Утром раба напугал до икоты. Он в комнату зашел, меня не заметил, убираться начал, а я как пёрднул...
Акрион прыснул со смеху, и Кадмил захохотал следом. Хохот разнёсся по театру, эхо ответило десятком голосов, и на миг показалось, что над шуткой смеются невидимые зрители.
– У меня, видишь ли, другое восстановилось, – сказал Кадмил, снова делаясь серьёзным. – Я семью вспомнил. Всех: отца, маму, брата, сестрёнку. Знаю теперь, как их звали. Да, и… Слетать хотел на развалины. Но не слетал.
Акрион внимательно посмотрел на него. Лицо Кадмила, наполовину скрытое тенью, неожиданно показалось совсем юным.
– Зачем тебе? – спросил Акрион. – Развалины… Они ведь… Ну, от такого только тяжелей будет. Нет?
Кадмил потёр шрам на горле. Приложился к меху, поболтал, сделал ещё глоток.
– Хочу отстроить город, – сказал он спустя минуту. – Заново.
– Коринф?
– Да. Коринф.
Акрион повёл головой:
– Непростое дело.
– Всё равно, – Кадмил перегнулся и сплюнул с орхестры. – Бог я или нет?
– Ну, в общем, можно считать, что бог, – Акрион несмело улыбнулся. Ему не давала покоя одна мысль, и, похоже, сейчас как раз настал момент, чтобы прояснить положение вещей. – Кстати, а что с прочими? С теми, кто, ну…
– Ты о Батиме? – Кадмил с досадой причмокнул. – Мы с ними так и не сумели связаться. Ни единой весточки оттуда. А ведь они с лёгкостью могли шагать между мирами. Были бы живы – точно подали бы сигнал. В общем, боюсь, никакого Батима больше нет.
– Это плохо?
Кадмил повернул голову. Даже в скудном лунном свете было заметно, как округлились его глаза:
– Шутишь? Это катастрофа! Там же вся производственная база! Ископаемые, промышленность, все дела.
– Я не знаю, что такое промы... промышленность, – признался Акрион.
Кадмил хмыкнул:
– И не узнаешь теперь. И дети твои не узнают. Может, внукам повезёт... Короче, мы отброшены лет этак на двести назад. Или на триста. Или больше. Многие технологии просто невоспроизводимы – здесь, в земных условиях. «Лира», например. Передатчики. Записывающие жучки.
– Вы ведь долго живете, – возразил Акрион. – За тысячу лет можно разобраться, как всё работает.
– Разобраться-то можно, – скривился Кадмил. – Да вот запасных частей, если что сломается, на Земле не найти. Есть, например, такой батимский минерал – называется «кинар». Локсий как-то говорил, что вся его передающая аппаратура использует… Как их там… Да, эффекты перехода. Которые проявляются только в этом самом кинаре. На Земле такого нет. И чем заменить – неизвестно.
Они оба выпили.
– И мой костюм... Верней, костюм Мелиты – мне-то он сейчас без надобности, – Кадмил пожал плечами. – Его тоже не сделать на коленке.
– Ну, значит, Золотой век наступит немного позднее, – примирительно сказал Акрион.
Кадмил отмахнулся:
– И без того дела пойдут неплохо. Мы же больше не сливаем пневму на нужды Локсия. Сейчас начнём работу. Проведём в Афины свет, воду горячую в бани. Машины построим... Весело будет, обещаю.
– С тобой-то скучно вообще не бывает, – засмеялся Акрион.
– Н-да, – Кадмил покрутил головой, разминая шею. Потом зачем-то быстро оглянулся и сказал негромко: – Знаешь, недавно я хотел завязать с враньём. Вообще не лгать никому. Достало. И что ж? Всё сегодняшнее выступление – один грандиозный обман. Мы ведь с Мелитой – не подлинные боги Эллады.
Он откинулся назад, опершись на руку.
– Всё сегодняшнее выступление – грандиозная правда, – Акрион поднял палец и покачал им в полутьме. – С небольшой долей обмана. Думаю, Гермесу, как богу плутовства, это позволительно.
– Гермесу… – Кадмил издал смешок. – Какой я, на хрен, Гермес? Даже неловко теперь, что так долго выдавал себя за олимпийца. И сегодня опять назвался его именем. Врал, зная, что на меня смотрит Аполлон и вся компания! Не разгневались они? А, как считаешь? Ещё превратят меня в паучка, как Фаланга…
Он помолчал, глядя вверх, туда, где Луна, докатившись до статуи Афины, застыла, словно балансируя на вершине копья.
– Мне вот чего думается, – продолжил он медленно. – Может, это настоящие боги покарали Батим? Может быть, Локсий и его сородичи просто достигли какого-то предела. Переполнили, так сказать, чашу божественного терпения.
– Кто молится о ветре – накличет шторм, – нейтрально сказал Акрион. Он хотел отпить ещё вина, но вино закончилось.
«Теперь он на самом деле верит в богов, – мысли текли неторопливо, с приятной тяжестью. – И я тоже. По-другому верю, крепче прежнего. Вот почему Аполлон не явился напрямую к Локсию или Кадмилу. Вот почему он предстал перед Фименией. Ни Локсий, ни Кадмил – тогдашний Кадмил – не были готовы услышать Аполлона. Да я и сам не был готов. Молиться и ждать, что тебя спасут – это ещё не верить. Верить – это открыть богу сердце. Боги обращаются лишь к тем, чьё сердце открыто. Чтобы дать людям алитею, Аполлон выбрал себе пророчицу с самой чистой душой. И через неё научил эллинов противостоять Батиму».
Кадмил крякнул и завозился, подбирая затекшие ноги, чтобы встать.
– Шляпу я свою просрал, – посетовал он. – Снова.
– Утром поищем, – утешил Акрион, поднимаясь следом. – Найдётся.
– Да пёс с ней, – возразил Кадмил. – Вот старая, что в Вареуме осталась – её жалко. Особенная была. Счастливая.
– Это та, которую ты ещё в Эфесе носил? – Акрион нахмурился, припоминая. – Такая потрёпанная?
– Точно.
– Не очень-то она счастливая, – заметил Акрион. – Тебя в ней вообще убили.
– Твоя правда. Но всё равно жалко. Пойдём-ка в аппаратную. Здесь комары, а там я еще кувшинчик припас.
