…А девушка взяла у ближайшего к ней примата острый кинжал, осторожно срезала единственную жёлтую розу, тщательно удалила все острые шипы с её стебля, и аккуратно воткнула – розу себе в причёску, кинжал – себе в сердце. И упала бездыханной…
Долго стояли бандерлоги над мёртвым девичьим телом, стояли и скорбно молчали. Потом похоронили девушку, а над её могилой поставили каменную часовню. Городок же нарекли – Сан-Анхелино. И стали все и повсюду – с искренним пылом и рвением – выращивать жёлтые розы.
А ещё через некоторое время, как-то сам собой, родился один милый и симпатичный обычай: когда мужчина хочет предложить девушке или женщине руку и сердце, то он ей дарит жёлтую розу. Если она согласна, то цветок принимает и бережно пристраивает в свою причёску. Вот здесь всё только и начинается….
Видимо, дух невинно убиенной Анхелины Томпсон так и не нашёл покоя, всё бродит по городку и его окрестностям, да и вмешивается, ни у кого не спрашивая на то разрешения, в дела любовные. Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные и сугубо меркантильные, то тут же раздаётся негромкий хлопок, и виновник впадает в самый натуральный летаргический сон. Нет, не навсегда, каждый раз по-разному, видимо, в зависимости от степени нечестности. Кто-то десять минут спит, а кто-то полтора месяца.
Ну, и с женщинами и девушками, которые принимают цветок без должных на то оснований, то есть, без настоящей и искренней любви, происходит то же самое.…Бывает, правда достаточно редко, что засыпают оба, и жених, и его потенциальная невеста. Одна брачующаяся пара полгода проспала. Потом несостоявшиеся супруги почти одновременно – с разницей в три часа – проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, рассмеялись по-доброму и стали закадычными друзьями.
А ещё иногда происходит следующий природный казус: девушка втыкает в свои волосы жёлтую розу, принесённую кавалером-ухажёром, а над Сан-Анхелино неожиданно загорается-вспыхивает яркая, многоцветная радуга. Это означает – по уверению знающих людей – что всё хорошо, и Святая Анхелина благословляет этот конкретный брак …
– Красивая история! – Ник не знал, что ещё и сказать.
– Требуется слегка уточнить, – не согласился его полосатый и дотошный напарник. – Получилась – очень красивая История…. Эй, там, Наверху! Приём-приём! – громко закричал Кот. – Спасибо Вам, на этот раз! Нормально придумали, молодцы!
– И думали совсем недолго, всего-то лет сто пятьдесят, – чуть слышно, себе под нос, пробормотал Ник, лукаво подмигивая Коту.
– Не стоит благодарностей! – равнодушно пророкотало с Небес. – Исполняйте порученное!
Девушка сама шла им навстречу. Тоненькое породистое лицо, белокурые волнистые волосы, наполовину скрытые капюшоном тёмно-синего плаща, и глаза – голубые, огромные, печальные. До чего же огромные, Боги мои! До чего же – печальные…
– Здравствуйте, Кот! Приветствую вас, благородный Ник! – будто морской прибой прошелестел мелкой галькой о прибрежный песок. – Вы мне принесли вести от Них? Давайте же скорей! Давайте! Я любое решение приму с искренней радостью и полной покорностью…
Анхелина взяла протянутые бумаги, пробежала по ним взглядом, перечитала несколько раз и подняла глаза на пришедших. До чего же огромные глаза, Боги мои! До чего же – счастливые…
– Прощайте, Кот! Прощайте, благородный Ник! – прошелестел морской прибой мелкой галькой о прибрежный песок. – Я готова, Господи! Пусть всё состоится! Пусть! Только о розах моих, пожалуйста, позаботьтесь…
Мгновенье, и прекрасная Анхелина Томпсон исчезла, растворившись в Небытие….
– Вот так-то оно, добрый мой Ник…, – печально и мудро вздохнул Кот. – Вот ещё, не успел тебе сказать. На могиле Святой Анхелины, в просторной часовне, поставили белоснежный камень, а на нём – выбили такое простенькое стихотворение:
Жёлтое солнце в её волосах.
Утро над быстрой рекой.
И о безумных и радостных снах
Ветер поёт молодой.
Жёлтое солнце в её волосах.
Жаркий полуденный зной.
И о мечтах, что сгорели в кострах,
Ворон кричит надо мной.
Синее море, жёлтый песок.
Парус вдали – одинок.
Ветер волну победить не смог,
И загрустил, занемог.
Жёлтая роза в её волосах.
Кладбище. Звёздная ночь.
И бригантина на всех парусах
Мчится от берега прочь.
Камень коварен. Камень жесток.
И, словно в страшных снах,
Маленький, хрупкий жёлтый цветок
Плачет в её волосах…
– Красиво и справедливо, – печально, в унисон другу вздохнул Ник. – Бывает на этом свете всякое, чего и приснится никому – на этом конкретном свете – не может. Да и на всех прочих…. Никому и никогда, безвозвратно и навсегда…
Проснулся он от того, что кто-то вежливо и одновременно настойчиво тряс его за плечо.
– А? Что? – Ник сел на койке, торопливо провёл ладонью по лицу.
– Там начальство прибыло, – заговорщицки подмигнул ему сержант Агафоныч. – Вас требует в кабинет. В срочном порядке. Одевайтесь. Может, помочь с ботинками? – коротко кивнул головой в сторону младшего сержанта, стоящего рядом.
– Сам справлюсь, – пообещал Ник, а уже через две-три секунды понял, что это будет сделать очень непросто: левая рука, в сгиб локтя которой что-то вкололи, практически не сгибалась, пальцы шевелились с трудом.
А ещё в голове и в душе царила странная апатия: было на всё, абсолютно на всё, наплевать. Наплевать и забыть навсегда…
«Видимо, вкололи что-то психотропное, качественно парализующее волю», – между подозрительно-прямых извилин мозга проползла одинокая и равнодушная мысль. – «Одно только странно: почему до сих пор не появился Ануфриев? Марьяна же ему звонила…».
– Ладно, помогите уж, – отринув останки гордости, попросил Ник. – И с ботинками, и с курткой…
Перед выходом из камеры на его руках защёлкнули наручники.
– Начальство велело, – словно бы оправдываясь, сообщил Агафоныч.
Кабинет подполковника Старко разительно отличался от кабинета старшего лейтенанта Лёни: просторный, светлый, белый подвесной потолок с импортными светильниками, стены, обшитые тёмными дубовыми панелями, итальянская офисная мебель, над шикарным письменным столом – поясной портрет Президента в затейливой раме.
«Солидно и богато!», – мысленно констатировал Ник. – «Попахивает пошлым и самодовольным барством…».
Ник – по скупому знаку-кивку Агафоныча – устроился на стандартном табурете, стоящем в дальнем углу кабинета. Седоусый сержант – всё с тем же автоматом на плече – дисциплинированно замер в двух метрах. Лейтенант Лёня осторожно присел на самый край хрупкого стильного стула, положив перед собой на широкий стол скромный картонный скоросшиватель. Подполковник же, не обращая на вошедших никакого внимания, продолжал что-то сосредоточенно и увлечённо записывать золочёным «Паркером» в толстую тетрадь, низко склонив голову и выставив на всеобщее обозрение ярко-выраженные залысины.
