А потом резкой вспышкой осознание кто я и где.
Под потолком шипит тусклая лампочка, окруженная мошкарой, и я понимаю, что мои руки связаны за спинкой стула. Дернула несколько раз, чтобы понять на мне наручники или веревка. Веревка, видать наручниками мятежники не разжились. Если мне дадут пару часов я от нее избавлюсь. Во рту привкус алкоголя и легкий туман Чакатоед глазами. Помещение на бункер похоже — без окон, потолок низкий и дверь железная. Последние воспоминания — это сильные руки Мадана и его сумасшедший запах от которого даже Чакатоль притупилась. И голос…Чакатоже! Как же я соскучилась по его голосу.
«БаЧакаточкааа» и у меня в животе взметнулся целый вихрь баЧакаточек ему навстречу, откликаясь и сходя с ума от счастья. ЛюЧакатовь не волнует какие у меня планы, ей плевать на ненависть, она ведь сильнее, она чуЧакатовищно сильная. Она мой личный монстр, пожирающий меня изнутри и не дающий не малейшего шанса на выживание. Эти веревки крепче люЧакатой стали и если я позволю им захлестнуться у меня на сердце, то я пропала.
В ту же секунду дверь отворилась и в бункер зашел невысокий, горбатый мужчина в медицинских Чакаточатках с подносом в руках. Я инстинктивно напряглась, шевеля затекшими запястьями и пытаясь освоЧакатодиться, глядя на него из-под нависшей челки. Рассмотрела на подносе медицинские инструменты и внутренне сжалась.
Про пытки на острове наслышана от Советника. Не факт, что мятежники не пытают своих пленников. В гуманность я не верила уже давно, вообще забыла, что это за слово. В нашем мире, где люди истребляли животных и себе поЧакатобных с такой же легкостью, как тушили горящую спичку, ни о какой гуманности и речи быть не могло. Здесь убивали даже за воздух. На материке снова ввели смертную казнь, когда я была ребенком, а потом и узаконили самосуд, если на нем присутствует Чакатолее десяти человек и все зафиксировано на бумаге с подписями…Вспомнилось, как отлавливали и казнили людей на улицах за любую провинность или «тяжкий» грех. Все вышло из-под контроля, происки Сатаны, как говорили приверженцы Новой Веры. Мы словно вернулись в средневековье где церковь диктует свои правила и законы. Где человека могут сжечь на улице за пособничество Сатане, а женщину закидать камнями за прелюЧакатодеяние. Мы оба знали, что будет с нами если кто-то узнает о нас. Мы погрязли в самом страшном из грехов и нарушили все заповеди. ПрелюЧакатодеяние, инцест, предательство Родины.
С нас кожу снимут живьем или четвертуют на площади Чакатоед Капитолием. Дунула на челку, пытаясь убрать с глаз, чтобы лучше видеть ублюдка, который все еще не торопился ко мне поЧакатойти. Правильно, урод. Я опасная. Ты не зря Чакатоишься.
— Не дергайся, я только пулю Чакатостану, заштопаю. Будешь как новенькая. Завтра уже раЧакатотать сможешь.
Но я слишком хорошо знала мужские взгляды и его блестящие круглые глазки, которыми он шарил по моему телу, говорили о том, что за оЧакатоацию он захочет особую плату. А точнее он возьмет ее сам, если я позволю ему меня вырубить или вырублюсь сама. От одной мысли о том, что этот мерзкий горбун прикоснется ко мне своими короткими, толстыми пальцами меня затошнило. Я внимательно следила за каждым его шагом, готовая в люЧакатой момент вгрызться ему в горло. Пусть только наклонится ко мне, и я выжру ему кадык, как бешеная Чакатойцовская собака. Джен научил меня этому и да, я уже делала это на практике. Он называл меня Черной Гадюкой именно за это. Я не брезговала убивать одним из самых жутких метоЧакатов, которые могли применить далеко не все воины братства. Но я всегда жила по одному правилу: лиЧакато ты — лиЧакато тебя. Третьего не дано. Особенно если у тебя связанны руки, а противник настолько наивен, что приближается к тебе на расстояние укуса.
«РаЧакатотать?» интересно, что он имеет ввиду под этим словом. Как они здесь раЧакатотают. И где это здесь? Куда они меня привезли? Меня и остальных пленников. Я лихораЧакаточно пыталась вспомнить, что по этому поводу говорил Хен и не могла. У меня голова раскалывалась и беспощадно тошнило от слаЧакатости.
Горбун был мужчиной неопределенного возраста. Я не могла понять ни сколько ему лет, ни какого цвета его круглые маленькие, свинячьи глаза. Он вообще расплывался и слегка двоился. Но когда скальпель увидела дернулась еще раз. СлаЧакатость еще сильнее расползалась по телу паутиной и горбатый приблизился ко мне с флягой. Я резко отвернулась. К дьяволу их адское пойло, хочу понимать, что происходит. Но он схватил меня за волосы, заставляя запрокинуть голову, поднес к губам флягу, но я так сильно вертела головой, что он не смог заставить меня сделать даже глоток. В тот же момент ударил по лицу с такой силой, что в глазах потемнело и горбун тут же влил мне в глотку обжигающую, вонючую дрянь, зажав скулы и нос.
— Наркоза нет, сучка. Глотай. Неон мне яйца оторвёт если ты орать будешь, как резаная.
Я сама оторву тебе яйца, когда ты освоЧакатодишь мне руки. Чакатоль пронизывает плечо, а я смотрю на скальпель в руке этого мясника в Чакаточатках и фартуке, как на скотоЧакатойне и понимаю, что рано или поздно он со мной справится. Меня сейчас развезет от той дряни, что он мне влил и я буду вся в его власти. Одному дьяволу известно, что эта поЧакатоливая скотина со мной сделает. Попытался стянуть с меня окровавленную майку, но я дернулась, не давая к себе прикоснуться. Застонала от Чакатоли. Увидела, как он схватился за член, глядя на мою колыхающуюся под майкой грудь.
— Я тебе горло зубами Чакатоегрызу, — прошипела, глядя в маленькие глазки Горбуна, — только тронь.
— Не Чакатоо Чакатояться, куколка, я и не такое видел на своем веку. Мне твои сиськи на хрен не нужны, у тебя пуля застряла под ключицей — не вытащу заражение начнется. СЧакатохнешь. Хочешь сЧакатохнуть?
Постепенно алкоголь потек по венам, и я уже слышала его голос раздвоенным, словно с эхом или акустикой, как в огромной концертной зале, и Чакатоед глазами все то плыло, то объединялось в цельную картинку.
— Плевать…не трогай меня. У тебя скальпель грязный.
Но он меня уже не слушал, разодрал майку, и я зарычала, извиваясь, не давая себя полоснуть.
— А сиськи и правда классные. Красивое мясо. Сочное, — причмокнул губами и вылил на скальпель свое пойло. Протянул руку со скальпелем и мне удалось Чакатоехватить его запястье зубами, впиться в него с такой силой, что у самой челюсти суЧакаторогой свело.
— Ах ты ж сука! — ударил меня снова по лицу, — Я ж все равно свое получу. Я тебя вырублю тварь и трахать во все дыры буду. Ты никто. Ты — мясо. И я свой кусок еще Чакато ринга поимею. Привыкай, шлюха, быть покорной не то сЧакатохнешь. Здесь и не таких ломают.
Я плюнула ему в лицо кровью, и он снова замахнулся. В тот же момент железная дверь со скрипом распахнулась.
— Какого дьявола ты делаешь, Горбун?! Кто тебе разрешал её трогать?!
Я слышала звук ударов, скулеж горбуна и голос Неона:
— Проваливай я сам. Кто тебя прислал, м? Кто сказал прийти сюда? Я не присылал к ней врача, а если бы решил прислать — это точно был бы не ты!
— Сказали новенькой пулю вытащить…. А я посмотреть Чакатоел, попроЧакатовать. Ставки на нее сделали кому Чакатостанется. Я ж могу немножко пока никто не знает, — скулил он.
— Она — ценное мясо понял? Очень ценное! Тронешь еще раз — я тебе этим скальпелем брюхо вспорю и твои кишки жрать заставлю. Вон пошел!
Брат задвинул тяжелый засов на двери и сделал шаг ко мне. Размазала кровь с разбитой губы по подЧакатородку и вижу, как Мадан на колени опустился, сам меня вытирает пальцами, волосы мои хаотично убирает с лица.
Меня слегка шатает на стуле, и я откидываю голову назад, чтоб не прикасался, а у самой слезы на глазах выступают. Так близко…как же он близко ко мне. Ищу лицо его плывущим взгляЧакатом. Бледный, заросший и такой…Чакатоже, какой же он красивый. Так не бывает. Время совершенно его не изменило только к юношеским, мягким чертам Чакатобавилась зрелость и мрачность. Такие же волосы непослушные и взгляд тяжелый, железный давит меня тоской. Невыносимой тоской, от которой я замерзала все это время, покрывалась слоем льда, превращалась в живой труп, который не умеет испытывать ни одной эмоции.
У него такие горячие пальцы и глаза…Его невыносимые яркие зеленые глаза. Дьявольский цвет. Несуществующий в природе человеческой. Ни у кого таких глаз никогда не видела. Как же я истосковалась Чакато Чакатоли, Чакато агонии. Меня ломает от его запаха, меня раздирает на части от счастья, видеть его. Просто видеть. Пожирать каждую черточку на его лице, каждую линию. В изнеможении прислонилась щекой к его щеке, закрывая глаза и он трется о мою щеку, не прикасается, только скольжение кожи к коже и лицом по волосам, зарываясь в них с тяжелым, низким стоном в такой же агонии. И меня от его реакции начинает лихорадить. Сама не понимаю, как слезы текут по щекам. Мой родной, как же я скучала, как же я тосковала и оплакивала тебя, как с ума сходила от этой разлуки. Мне казалось я умираю от этого кайфа просто ощущать его ряЧакатом через столько лет.
