Через три квартала, когда плотный поток встречного воздуха проветрил обоим федеральным агентам их разгоряченные головы, и к ним вернулась способность здраво рассуждать, Сергеев ослабил хватку на руле и сбросил скорость. Иванов открыл было рот, но Сергеев метнул на него грозный взгляд и сказал:
— Не говори ничего, ладно? Просто помолчи некоторое время.
Иванов дернул плечом и отвернулся. Сергеев, сощурившись от ветра, смотрел вперед. Две крутых волны разбегались от носа катера и возмущенно бились в стены домов. За пристанью Сергеев сверился с компасом, взял курс на юго-восток и вновь поддал газу. Город остался за кормой.
Иванову не сиделось на месте; он опять взял в руки криоконтейнер, повертел и засунул его в багажное отделение в носу катера. Затем Иванов посмотрел на Сергеева, но выражение лица напарника по-прежнему не располагало к беседе. Иванов перебрался с переднего сиденья назад, на корму, и уставился на город, уходящий в море. Иванов и сам не понимал, чего опасался. Возможной погони? Нет, вряд ли. Погоня — дело понятное, простое: кто-то убегает, кто-то догоняет. Иванов ожидал какого-то неизвестного подвоха. Неприятности еще не кончились, он был уверен, так просто им не уйти.
— Да сядь ты, не суетись, — недовольно сказал Сергеев. Он тоже чувствовал беспокойство, но старался не показывать виду. — Что ты мечешься? Мы нашли то, что искали. Мы полным ходом идем домой. Вокруг — чистое море: ни ментов, ни бандитов, ни нахтфишеров. Даже волн нет. Что может случиться?
— Если б знать? — вздохнул Иванов.
И тут на полном ходу катер врезался в неведомую преграду.
«Я так и знал», — подумал Иванов, взлетая в воздух. Перед глазами промелькнуло небо, солнце, море. Потом Иванов сильно ударился лицом о воду, вода была очень жесткая и твердая как дорога. «Больно», — подумал Иванов, отчаянно барахтаясь, чтобы вынырнуть на поверхность, на воздух. Он выскочил из моря с плеском и брызгами, словно играющий дельфин, снова погрузился, снова вынырнул и задышал — хрипло, часто. Лицо горело, как после хорошей оплеухи, из носу шла кровь, в голове шумело.
Корма катера криво торчала из воды, винт еще вращался, но катер быстро тонул. Сергеева не было видно на поверхности. Иванов набрал в легкие побольше воздуха и нырнул с открытыми глазами. Глазам было больно под водой, и Иванов ничего не смог разглядеть в глубине.
«Водяных бы сюда», — пожелал Иванов, всплывая. Катер пошел ко дну. Иванов не знал, что ему делать теперь. Он плавал кругами на одном месте, среди радужных разводов разлившегося топлива, и ждал, что из моря вот-вот вынырнет Сергеев и скажет, что дальше.
Сергеев вынырнул — с чужой помощью, сам бы он вообще вынырнуть не смог. Аутримпс и Аудра поддерживали федерала с боков. Они, казалось, не прилагали никаких усилий, чтобы удержаться на воде. У Сергеева была разбита голова, его лицо было залито кровью. Но Иванов обрадовался, что его напарник жив и снова с ним.
— Сергеев, ты как? — спросил он.
Сергеев на мгновение взглянул на Иванова мутными глазами и вновь поник разбитой головой.
— Он пострадал от удара, — сказал Аутримпс. — Рана на голове неглубокая. Других повреждений, насколько я могу судить, у него нет.
— А что случилось с катером? — спросил Иванов. — Я думал, мы наскочили на мель, но здесь такая глубина…
— Мы же предупреждали вас, что голову Копфлоса нельзя вывозить из города, — укоризненно сказал Аутримпс.
— Ну, — сказал Иванов.
— Вот вам результат, — сказал Аутримпс.
— Понятно, — сказал Иванов, хотя, на самом деле, он так и не понял, что случилось с катером. — Куда ж нам плыть?
— Никуда плыть не нужно, — сказал Аутримпс. — Мы уже оповестили спасателей, они скоро прибудут. Вы сможете продержаться на воде до их приезда?
— Но вы же не позволите нам утонуть? — Иванов посмотрел на Аудру, ища сочувствия.
Аудра едва заметно улыбнулась, но ничего не сказала в ответ.
Катер спасателей подобрал Иванова и Сергеева через двадцать минут и отвез обратно в Северную Венецию.
ЧЕРНЫЙ ДЫМ ИЗ ВЫСОКОЙ ТРУБЫ
— Такие, блин, кегли, — сказал Климент Пряхин, вытряхнув из красно-белой пачки «Мальборо» последнюю сигарету, прикурил от зажигалки «Зиппо», а пустую сигаретную пачку бережно спрятал в карман — на память.
— Какие кегли? — спросил Лаврентий Жребин. — Ты о чем?
Он щеголял в солнцезащитных очках, хотя очки ему в полутемном вестибюле крематория были без надобности. На улицу ни Жребин, ни Пряхин, облаченные в черные костюмы, не выходили — слишком жарко. Неизбежин, и тот держался в тени нависавшего над входом козырька, смотрел на улицу, сверкавшую отражением полуденного солнца, ждал.
— Да я все о том же, — сказал Климент Пряхин, затянулся, выпустил из ноздрей пахучий табачный дым и продолжил: — Вот смотри: как, значит, голова Копфлоса покатилась, так полегла уйма народу. Вчера одних только ментов одиннадцать человек побили…
— Двенадцать, — поправил Лаврентий Жребин. Он, как шахматный слон, сосредоточенно гулял из угла в угол, стараясь ступать только по черным кафельным плиткам. — Еще один мент вчера вечером в больнице помер.
— Я и говорю — кегли. — Климент Пряхин понизил голос и, покосившись на черную спину Антона Неизбежина в светлом прямоугольнике дверного проема, добавил: — Кремировать нужно было этого Копфлоса сразу — и всех делов.
Лаврентий Жребин тоже покосился в сторону Антона Неизбежина, но от комментариев воздержался.
Антон Неизбежин медленно повернулся, и Климент Пряхин тут же загасил недокуренную сигарету, а Лаврентий Жребин замер, ступив на белые шашечки.
— За работу, — сказал Антон Неизбежин.
К крематорию причаливал первый катафалк…
Гондольер-новичок проплывал без пассажиров по улице мимо крематория. Если бы этого гондольера увидели Иванов или Сергеев — они были бы очень удивлены, узнав в нем своего бывшего коллегу Подручного. Гондольер, без натуги орудуя тяжелым веслом, негромко запел одну старую песню, вряд ли ее слова помнил кто-либо еще:
— На этой улице нет фонарей,
Здесь не бывает солнечных дней,
Здесь всегда
светит луна.
Земные дороги ведут не в Рим,
Поверь мне и скажи всем им:
Дороги, все до одной, приводят сюда,
В дом вечного сна,
Дом вечного сна,
Мой дом вечного сна —
Крематорий!
Мартын Задека проснулся посреди ночи в холодном поту. Сердце билось едва-едва, и не хватало воздуха. Тяжело дыша, Задека повернулся на спину, нашарил на прикроватной тумбочке упаковку с лекарством, проглотил две таблетки и до самого утра лежал без сна.
