class="p1">– Спасибо – не курю. Бросил.
– А я, с вашего позволения, закурю.
Он поджёг кончик папиросы и с наслаждением затянулся.
Эх, прав был Марк Твен, когда писал: «Бросить курить легко, сам сто раз бросал». Видать, настоящий Быстров был конкретным курильщиком. Меня при виде папиросы и запахе табачного дыма чуть не затрясло от возбуждения.
Моё возбуждение не укрылось от Шмакова.
– Может, передумаете? Берите папироску.
– Лучше – не надо. Сорвусь, – признался я.
Чекист выпустил густое кольцо дыма и тут же разогнал его рукой.
– Дело хозяйское. У меня от махорки горло дерёт, приходится покупать папироски у нэпманов. Цены, как понимаете, кусаются.
– Понимаю.
– Что вы делаете в Петрограде? – начал расспросы Шмаков.
– Взял отпуск по ранению, приехал, чтобы помочь сестре. Её мужа, преподавателя военшколы Александра Быстрова, арестовали по обвинению в убийстве. Сестра попросила, чтобы я разобрался во всём.
– То есть веры органам советского следствия у вас нет? – прищурился Шмаков.
– В следствии работают люди, людям свойственно ошибаться, – обошёл я этот немного провокационный вопрос.
Мой ответ Шмакову понравился. Он одобрительно кивнул.
– И как успехи?
– Да пока никак, – пожал плечами я. – Я в Петрограде всего ничего, вхожу в курс дела.
– Неужели вы как работник уголовного розыска не понимаете, что ваша игра в пинкертонов может помешать следствию? – насупился Шмаков.
– Следствие считает, что собрало все улики, материалы скоро пойдут в суд. Так что сомневаюсь, что мне удалось хоть немного помешать этому процессу.
– Хорошо. Надеюсь, что ваши действия, товарищ Быстров, не выходят за рамки уголовного кодекса.
– Никак нет. Я законы не нарушаю.
– Тогда оставим эту тему. Расскажите, как вы оказались в Летнем саду.
– У сестры возникли проблемы с квартирой. Её мужа арестовали, жилтоварищество захотело отобрать комнату. Я отправился в военшколу, где работал её муж, чтобы урегулировать ситуацию.
– Удалось?
– Да. Начальник отдела снабжения товарищ Рышковский сказал, что пока мужа сестры не осудили, никто не имеет права лишать его семью занимаемой площади.
– Так и есть, – качнул подбородком Шмаков. – Что было дальше?
– Я вышел из военшколы и почувствовал за собой слежку. Её вёл молодой человек по имени Тарас – я так понимаю, что он занимает должность секретаря начальника военшколы.
– Простите, а как вы поняли, что за вами следят?
– Слежка велась крайне непрофессионально. Думаю, Тарасу нечасто приходилось этим заниматься.
Шмаков вздохнул.
– Да… хромает у нас покуда это дело. Спецов не хватает.
Этой фразой он невольно подтвердил мою догадку, что Тарас работал на ГПУ.
– Я скинул «хвост»… простите, избавился от наружного наблюдения и сам пошёл за Тарасом.
– А он, выходит, этого даже не понял? – хмыкнул Шмаков.
– Как видите, да.
– Зачем вы стали за ним следить?
– Ответ лежит на поверхности: я работаю в губрозыске. Если мной кто-то настолько заинтересовался, что пошёл по пятам – я просто обязан узнать, почему это произошло, – изложил я свою позицию.
– Продолжайте.
– Тарас привёл меня к пруду Летнего сада. По его поведению я догадался, что он кого-то ждёт, и не ошибся. Оказывается, у него была назначена встреча с товарищем Маркусом.
– Стоп! – заволновался Шмаков. – А откуда вы знаете товарища Маркуса?
– Познакомились в поезде, на котором я прибыл в Петроград. Товарищ Маркус ловил некоего Фёдора Капустина по прозвищу Капуста. Капуста и его подельник вступили в перестрелку с сотрудниками ГПУ. Я оказался поблизости…
– И кончил Миху Копчёного, – договорил за меня Шмаков.
– Я не знаю имени и прозвища того человека, – признался я.
Шмаков шутливо хлопнул себя по лбу.
– Что же я сразу не догадался! Маркус рассказывал мне об агенте губрозыска Быстрове, который так ему помог в тот день… А я как-то не догадался сложить один к одному. Не сразу понял, что это вы. Сами понимаете, Быстров – фамилия не из редких. У нас как минимум двое Быстровых работают.
– Ничего страшного, – улыбнулся я.
– Ну, а того урода, который стрелял в наших товарищей, знаете?
Сначала я хотел покривить душой, сказать, что не знаю – но потом подумал, что чекисты смогут выяснить, кто меня провёл в военшколу, и тогда доверие к моим словам будет разрушено.
– Да. Это преподаватель той же военшколы, в которой работал муж моей сестры, Птахин Вадим Борисович. Я его встретил случайно у сестры. Он показался мне подозрительным.
– Почему?
– Вынюхивал, как обстоят дела с мужем сестры. Я решил, что он мог быть замешан в убийстве.
– Ещё что-то удалось о нём выяснить?
– К сожалению, нет. Не хватило времени, товарищ Шмаков.
– А перед смертью он ничего вам не рассказал? – внимательно посмотрел на меня чекист. Я с выражением полной искренности на лице пожал плечами:
– Увы, товарищ Шмаков. Рана была слишком серьёзной. Ему было не до разговоров.
– Жаль, – вздохнул Шмаков и потушил окурок в пепельнице. – Его слова могли бы нам помочь. Мне нужно отлучиться ненадолго – побудьте здесь, пожалуйста. О том, что ничего трогать нельзя, надеюсь, предупреждать не надо.
– Не надо, – подтвердил я.
Шмаков отсутствовал минут десять.
– Звонил в госпиталь, – сказал он. – Товарищу Маркусу сделали операцию. Врачи буквально выдернули его с того света. Говорят – будет жить!
– Спасибо за хорошие новости, – обрадованно произнёс я.
– Это вам спасибо, товарищ Быстров!
– Извините, а можно задать один вопрос? – спросил я.
– Попробуйте, – сухо произнёс Шмаков.
И опера, и чекисты предпочитают спрашивать, а не отвечать на чужие вопросы. Тут я его полностью понимал.
– Удалось схватить Капустина?
Шмаков помрачнел.
– Ушёл гадёныш. Есть сведения, что его видели в Петрограде, но где он залёг – неизвестно.
Общение с чекистами затянулось почти до полуночи, мне пришлось ещё несколько раз повторить показания, подписать необходимые бумаги, а потом Шмаков приказал доставить меня домой на служебном автомобиле.
Когда Катя открыла двери, я увидел, что её глаза полны слёз.
– Жора, ты где пропадал столько времени?
– запричитала она. – Я так испугалась за тебя! Думала, что сгинул и больше не вернёшься.
– Извини, сестрёнка! Дела.
– Пожалуйста, не пропадай так надолго. Я себе места не нахожу.
– Не буду, – засмеялся я.
– Ты голоден? Пойдём, я накормлю тебя ужином.
За едой я рассказал ей обстоятельства встречи с Александром.
– То есть он вынужден молчать, чтобы его не обвинили в заговоре? – ойкнула Катя.
– Да.
– Но он же может сказать, что наотрез отказался принимать в нём участие и только слово чести не позволило ему обо всём рассказать. Я понимаю, что за это полагается наказание… но ведь оно гораздо меньше, чем за убийство, – вскинулась сестра.
– За недоносительство по уголовному кодексу ему могут дать год тюрьмы, – подтвердил я. – Вот видишь! – обрадовалась сестра.
– Погоди, – попросил я. – А кто может
