Катриона гадала, случайно ли усы Эдвина точно такие же, как у актера. Он делал вид, что выше моды, посмеиваясь над ее кимоно и короткими стрижками, но и сам бывал чуточку франтоват.
«Тебе бы тоже захотелось утонченности, — сказал бы он, — проведи ты четыре года в заскорузлой от грязи форме».
Война многое объясняет.
Паркер ринулся прочь от актеров. Бэрримор, принимая широкие ступени дома 221Б за подмостки, поклонился галерке. Толпа зевак бурно зааплодировала. Директор свирепо сверкал глазами и бормотал насчет кнута, когда компания вернется в Штаты.
— Вы, технический консультант, — обратился Паркер к ней. — Что не так в этой сцене?
— Мне бы не хотелось об этом говорить, — уклончиво ответила она.
— Но это ведь то, для чего вы здесь, верно? Это та треклятая растительность на губе у Джона!
— Может, он так замаскировался. — Она пыталась быть великодушной.
Паркер горько рассмеялся.
— И адрес, — пискнула она. — На парадном входе должен быть номер двести двадцать один. А, и В, и, судя по всему, С должны находиться на дверях, выходящих на лестничные площадки.
Паркер помотал головой и зашагал прочь.
— Но я права, — сказала Катриона его спине.
Хотя они жили — вместе! во грехе! скандально! — в Сомерсете, в доме, который Эдвин унаследовал от своего имевшего сомнительную репутацию отца, в последнее время они больше времени проводили в лондонском съемном жилище, славной маленькой квартирке в Блумзбери, которую Катриона официально называла своим домом, чтобы у ее отца не приключилось сердечного приступа, ибо так он мог верить, что она проживает отдельно от Эдвина. В этот вечер, поставив на граммофон «Шепот» Пола Уайтмена, они обсуждали сегодняшний день за танцем, время от времени роняя стесняющие их предметы одежды.
— Старине Борегарду не о чем беспокоиться, Котенок, — сказал Эдвин ей на ушко. — На протяжении цепочки Холмс — Ватсон — Дойл — Жиллетт — Бэрримор исчезло все, что можно было счесть правдой или намеком на правду.
— В сценарии фильма не фигурируют члены «Диогена»?
Крепко поддерживая ее одной рукой за поясницу, Эдвин запрокинул ее назад. Ей часто казалось, что она вот-вот потеряет равновесие, но Эдвин всегда успевал вовремя поднять ее.
— Нет.
Они поцеловались. Песня закончилась. Они устроились на диване.
Позднее, обложившись турецкими диванными подушками, затягиваясь сигаретой в длинном мундштуке, в наброшенном на плечи кимоно, она снова вспомнила о задании.
— Наверняка после всех этих лет никому больше нет дела до проклятых планов Брюса — Партингтона.
Эдвин лениво рассмеялся. Он уже задремывал, тогда как она все больше просыпалась. Он утверждал, что наверстывает сон, упущенный за четыре года непрерывной пальбы.
— Таков закон, крошка. Секретность. Если бы все всё знали, началась бы массовая паника.
Она обдумала это.
— Тьма[45] слишком для многих стала привычкой, Эдвин.
— Ты зажжешь свет, Котенок. Ты у нас маяк.
Он погладил ее ногу. Она подумала, не ткнуть ли его горящей сигаретой.
— Негодяй, — фыркнула она.
Эдвин сел, бессознательно провел пальцами по своим (Джона Бэрримора) усам и приготовился слушать.
— Старые секреты, дорогой, — сказала она. — Их слишком много. А поверх них громоздятся новые.
— Нам просто нужно побездельничать еще несколько дней среди киношников, — ответил он, взяв ее за руку. — Потом, обещаю, мы найдем какое-нибудь славное дело с привидениями, жутко стенающую призрачную монахиню или замкового призрака в бряцающих цепях. Мы найдем этому объяснение при помощи сияющего света науки и разума. Мало-помалу мы изгоним тьму с этих островов.
Она стукнула его подушкой.
Чаще всего тьма действительно исчезала после их вмешательства. Но порой…
— Что еще нам нужно узнать про этот дурацкий фильм?
— Вообще-то, ничего. Я звонил Борегарду и сообщил ему все, что мы разнюхали. Он очень просил, чтобы мы присутствовали на следующей натурной съемке, представляя интересы нации.
— Интересы нации?
— Именно. «Голдуин компани» добыла разрешение снимать фильм в закрытых помещениях хранилища национальных коллекций, в подвалах Британского музея, — некую схватку между Холмсом и тем недоброй памяти профессором математики, — и мы должны быть там, присмотреть, как бы они ничего не сломали. Съемки будут идти всю ночь, после того как все сотрудники разойдутся по домам.
Катриона покачала головой.
— Я важная персона, — объявила она. — Я научный исследователь. Мое поле деятельности, где я публикуюсь и где меня хорошо знают, несмотря на юные годы, — исследование паранормальных событий. Я не возражаю, при определенных обстоятельствах, послужить своей стране в качестве более или менее тайного агента. Однако я категорически отказываюсь работать бесплатным ночным сторожем.
Он обнял ее, и она знала, что в конце концов сдастся.
— Неужели тебе никогда не хотелось узнать, что на самом деле хранится во всех этих тайниках? Мы сможем порыться в артефактах и рукописях, запретных для публики.
Это было нечестно. Он знал, что она не устоит перед таким искушением.
Она поцеловала его, вновь горя желанием.
— Ты будешь сиять во тьме, — сказал он.
Подвал был огромен, сводчатый потолок уходил вверх над заполненным ящиками пространством. Хотя кафельные стены были холодными на ощупь, в подвале было на удивление сухо. В одном из его концов незапакованная голова с острова Пасхи, задевая макушкой потолок, обозревала окрестности. Статуя была такой же длиннолицей и носатой, как и тот непривлекательный тип, которого изображал теперь классически красивый актер, сцепившийся в решающей схватке с эрзац-Наполеоном преступного мира.
— Похоже на подземную станцию метро, — заметила Катриона.
— Совершенно верно, умный Котенок, — согласился Эдвин. — Здесь и планировали сделать станцию «Британский музей», но строительство так и не было закончено. Компания обанкротилась. Большая часть линий была засыпана, но эту музей забрал себе под самые глубокие хранилища. Некоторые предметы слишком огромны, чтобы держать их в обычном подвале.
— Как глупо, — сказала она. — Ясно же, что подземной железной дорогой должна заниматься одна компания ради блага народа, а не соперничать и интриговать с конкурентами, которые источат всю землю под Лондоном, пока город не провалится.
Он не стал спорить.
Паркер воскликнул «стоп!», его усиленный мегафоном голос гулко раскатился по подвалу.
