Когда ужин был съеден, а глинтвейн готов, мы с ногами забрались на угловой кухонный диванчик и стали медленно смаковать приятно обжигающую пьянящую жидкость. При этом я держал кружку как обычно, а девушка обнимала двумя ладонями: она все еще не могла согреться.
— Ровно пять лет назад у меня умерла бабушка, — вздыхала Олеся. — В этот самый день. Это к ней мы ходили на кладбище. Она жила здесь, тут была ее квартира. На похоронах я присутствовала, но на кладбище не была уже года три, а вот сегодня вот решила сходить. Когда ты мне подарил любимые бабушкины цветы, я посчитала, что это такой знак. Последние дни бабушка стала мне сниться, но не в кошмарах. В минувшую ночь она энергично меня куда-то собирала, была такая радостная, возбужденная, испекла прозрачный пирог: его режешь, а внутри он делается ярко-красным. Притом, что при жизни она умела делать только шарлотку и печь блины. К чему это? Подруги советовали сходить к попу на исповедь, но я не хочу — я вообще не хожу в церковь. И звон колоколов меня раздражает. Как-то зашла с подругами в храм Всех Скорбящих, около нашей работы, так мне там стало настолько нехорошо, что я быстро ушла.
— Будь повнимательнее, — сказал я. — На улице, в метро, везде. А в церковь не ходи. Ни к чему это, не надо.
— Я же язычница и посему в церковь не хожу по любому. Надеюсь, что ничего плохого не произойдет.
— Ты — действительно язычница?
— Да, — кивнула она. — Вообще-то я крещеная, но меня крестили во младенчестве, и я давно уже утратила христианскую веру. А может, и не имела ее никогда. Не знаю. Сейчас я язычница. Верю в себя и природный разум, разную нечисть, и разумные силы. Считаю, что привидения, призраки и полтергейсты действительно существуют.
— А можно поподробнее? Меня всегда очень интересовало именно язычество, как древнейшая религия земли.
— Если очень коротко, то мы — язычники, веруем, что в природе все наделены душой. Вообще все, только души у всех разные. Это — первое. Второе — природа вокруг нас — это и есть божественное проявление творящих сил. Третье — творящие силы могут представляться, как пантеон богов и богинь. Четвертое — дуализм мира: черное и белое, добро и зло, жизнь и смерть, мужское и женское начала. Поскольку ничто в Природе не может существовать без своей противоположности, то же самое должно быть и у богов. Пятое — природа живет и развивается в круговороте времен года, а значит, и мы появляемся для того, что бы умирать и возрождаться вновь. И шестое — настало время для нас, идущих путями язычества, изучить эти древние традиции и вдохнуть в них новую жизнь.
— Что ж, вполне логично, хотя время нынче такое, что даже безвредные атеисты караются антипатией. Сам-то я вообще ни во что не верю, но эти пункты мне понравились. А вашей вере где-нибудь обучают? В Европе-то таких центров много, а вот в России?
— Этому нельзя обучиться в общепризнанном понимании, это должно исходить из собственной души. Это судьба. Иногда — передается по наследству, от матери к дочери, от бабушки к внучке… А обучающие центры… да у нас тоже есть такие. В Москве несколько. Но их немного, они небольшие и им тяжело. Они постоянно испытывают трудности и давление со стороны властей. Их травит официальная церковь. Поэтому обучение платное, все имеет цену. Отдача не может быть только в одну сторону. На чистом альтруизме очень трудно продержаться и далеко не уедешь. Такова жизнь.
— Веришь в судьбу? — удивился я.
— В судьбу… понимаешь, на самом деле все не так просто, и я полагаю, что вся наша жизнь — представляет собой огромный лабиринт, с тысячами разветвлений. Человек неизменно оказывается на распутье, и то, что он выберет — это и есть его путь. Но независимо от решения, лабиринт всегда конечен и дорога известна, а выход один — смерть. Я и ты, и вообще все когда-нибудь сдохнут, и моя мама тоже. И она не улетит на небо, а просто превратится в кусок разлагающегося мяса, как и я. Ты думаешь, я зверь? Я тупая?
— Немного цинично.
— Так и есть. А что такое цинизм? Не выношу сентиментальности, особенно, когда мужчина дарит цветы, ты уж извини. Я считаю, что это противоречит мужской природе. Ухаживания и всякие сюсюканья полагаю абсолютно бессмысленными. Нужно брать, если сможешь или завоевывать. Считаю, что женщина должна быть независимой, даже в браке, а брачный контракт важнее завещания. Мой характер очень противоречивый и противный. У меня тысяча отрицательных черт. Я непостоянна, но трудолюбива, импульсивна, раздражительна и до крайности настырна. Я — нетипичный овен. Не люблю очень веселых компаний, суетливости и излишнего беспокойства. Настроение у меня изменяется так быстро, что мои друзья временами считают меня странной и ненормальной Мой недостаток — гордыня и властолюбие. Я пессимист, именно с девизом «а что у нас плохого», априори считающий людей эгоистами. Всегда прислушиваюсь к разуму и собственной интуиции, и если за завтраком мне придет в голову, что сегодня кто-то отравится, то это обязательно произойдет. Еще я — настоящее проклятье автомобилистов. Со мной нельзя ездить в одной машине, потому что я всегда попадаю в аварии или они случаются где-то рядом. Если куда-то едете вместе со мной — пристегните ремни! Любимое для меня время суток — ночь. Не курю, хотя пыталась, не пью уже ничего, кроме красного столового вина и травяных чаев. Обожаю заниматься выпечкой. Под настроение люблю писать стихи, которые никому не показываю. Я кладезь бредовых идей, у меня сотни проектов единовременно, но лишь единицы довожу до победного конца. Мое окружение часто меняется, а мои занятия быстро мне надоедают. В людях уважаю наглость, целеустремленность и прагматизм. Очень ценю верность слову и обязательность. Обидчива и злопамятна, недругов помню с детского сада, поэтому лучше со мной никогда не ссориться. Я уничтожаю своих врагов.
Я сварил еще глинтвейн. Но нам тогда не хотелось думать о напитках. Мы просто говорили. На самые разные темы.
— Ты обещала рассказать, почему ушла из журнала, — напомнил я, допивая остывший уже напиток. Не выливать же. Я хотел сварить новую порцию, но Олеся отказалась.
— Раз обещала, то расскажу, — согласилась девушка. — А получилось так…
20. Рассказ
А получилось так. Примерно через полгода после начала работы в редакции, меня вызвал к себе сам Главный. Обычно Главный не снисходил до прямого общения с такими мелкими сошками, как я, но тут уж деваться ему было некуда. Дело происходило летом, в период отпусков, и работать стало практически некому. Журнал у нас был не очень большой, и положение тогда сложилось просто катастрофическое. Кто отдыхал, кто в разгоне, а кто по нахалке взял больничный и уехал к себе на дачу. Даже секретарша Главного отсутствовала.
