Подоспел казаровский конвой на двух машинах, включая конфискованный у Расправы джип; привезли себя и почтальона. Саша вызвался помочь Марье Петровне наносить воды, поэтому пропустил совет в Филях, все прения. (А то бы его пригласили совещаться.) Что-то нехорошо шло; Казаров звонил, отвечал на звонки, был со вчерашними пленниками подчёркнуто вежлив. Наконец заключили перемирие и поехали в Трофимки.
Расправа садится за руль и ведёт очень аккуратно, без удивления вглядываясь в дорогу. («Я не брал это бабло! – кричал вчера Василий Иванович, глядя Расправе в глаза. – Потому что я не идиот! Мне хватает своего – и геморроя в том числе. И Зотов не брал! Потому что Зотов как раз идиот, но в другую сторону! С принципами!») Полковник Татев на заднем сиденье прокручивает в голове всё то же самое, но выводы делает другие.
– Саш! Если бы тебе понадобилось стащить деньги у мафии, что бы ты сделал?
Саша оборачивается.
– Я?.. Я бы пошёл и удавился.
– …
– Мне бы никогда, никогда не понадобилось.
– Фу, какой ты трусишка.
– Ты это к чему? – говорит Расправа. – Считаешь, что Зотов не брал? Тогда как объяснить, что он их взял и повёз?
– Он мог их не красть, а, наоборот, спасать от кражи. Что-то случилось. Узнал слишком поздно. Никому не дозвонился. Узнал что-то такое, что не стал звонить.
– И кто нам, следовательно, нужен?
– Вот тот, кто его в последний момент предупредил…Саш! А ты знаешь, как, например, поступил бы я? Я сказал бы тебе, что родина в опасности… впрочем, нет, родина всегда в опасности и никого это не волнует… Я бы сказал, что лично я, твой друг Олег Татев, спасая родину от очередной опасности, очень сильно попал и подставился… и оборотни в погонах, капая слюною с клыков, бегут по моему кровавому следу… и дал бы какое-нибудь самое простое, безобидное поручение, ну там, ядерный чемоданчик перепрятать… А потом позвонил бы оборотням и, так сказать, перенаправил. Пока они тебя будут ловить да допрашивать —
– Прекрати его пугать.
– Вы обсуждаете способ, – неожиданно говорит Казаров, – а что насчёт причины?
– Два миллиона долларов – сами по себе причина.
– Я говорю, на что эти деньги пойдут?
– Я и отвечаю: на любые личные прихоти. Хоть тебе яхта, хоть революция.
– Олег… ты ведь про меня просто так говорил? теоретически?
– Конечно, теоретически. Я не такой пижон, чтобы в глаза рассказывать человеку, как именно собираюсь его развести.
– Яхта и революция – не равноценные вещи.
– Ах, Казаров, сколь многие с тобой согласятся! Хотя и не так, как ты думаешь.
– Олег, извини… А нет ли возможности не разводить меня вообще?
– Тебе это важно?
– Да. Мы, гражданские, придаём значение таким условностям.
– Правда? Не ты ли неделю назад рыдал у меня на плече, потому что кто-то на условности плюнул?
– Ну и что. Первый я, что ли? Каждый месяц что-нибудь такое Интернет взрывает. Это всё делается по глупости. По злобе. Без расчёта. Кто-то меня не любит, кто-то просто дурак. Но они не смотрят на меня как на какой-то шуруп, который нужно ввинтить, чтобы полка крепче сидела.
– А ты представляй, что на эту полку поставят какие-нибудь хорошие правильные книги.
– Хорошие правильные книги могут и в коробке полежать. Ничего им не сделается.
Казаров сидит сзади рядом с полковником Татевым и думает, возможно, о том, что эта сказочная машина везёт его к очередной смерти, о своих людях, оставленных на раздаче пенсий в Тихом Лете. (Начал – доведи до конца.) Жизнь, которую он прожил, приучила его не уклоняться, падает на тебя ответственность с неба или сам подбираешь её с земли. Сперва он ненавидел большевиков, затем – всех поголовно; он сам не помнил, когда ненависть сменил мрачный азарт – или наслоился.
К 1929 году от семьи… зажиточная была семья и торопилась с разделом в тщетной надежде избежать конфискаций… к 1929-му от семьи он получил восемь десятин пахотной земли, мельницу, лошадь и корову, а от советской власти – срок за фальши-вомонетчество. (Отбыл два года из пяти и никому не рассказывал, с какими людьми повстречался, вернувшись с Соловков, и что им пообещал.) Теперь ему всё равно, он любуется прекрасной техникой – а ведь ещё не видел ни нового оружия, ни новых самолётов, – изучает жизнь, в которой уже можно задуматься о стяжании новой мельницы или её эквивалента, – но, как видно, не все счета обнулились, и цепь превратившихся в игру предательств действительно может стать цепью – тяжёлой, кандальной, и хочет он свободы, а не мельницы, кто знает, может быть, хочет искупления, потому что XXI век – в газете и телевизоре, а люди вокруг него – сплошь привычные, прежние, и зреет у Казарова план сперва с этими людьми расплатиться, а уже потом сесть и припомнить, ради чего он когда-то собирался жить.
Они выехали из очередного лесочка, миновали луг и, на его краю, наспех сколоченную небольшую виселицу с повешенной собакой. К перекладине была прибита картонка с кривыми и нечитаемыми на таком расстоянии пояснениями.
– Жестокий народ, – сказал Расправа. – Пса-то за что?
Пёс был холёный, породистый.
– Такого, полагаю, хозяина пёс, что самого хозяина не повесишь, а повесить очень хочется. Не твои, Казаров?
– Нет.
– Кулаки? – осторожно спросил Саша.
– Кулаки, кулаки, – сказал Казаров с презрением. – Если у него в доме чисто и коровы хороши – вот тебе и кулак.
– Но тогда почему?..
– Не знаю. Не обжились пока. Обиды не забыли. По земле вопросы. Их же заставляют этими стать, фермерами. На отруба не все хотят. Кто-то хочет общину. А кто-то и к колхозу притёрся. Колхозы из трудпоселенцев хорошо поднялись.
– Почему вы сказали «их»? – спросил Саша, подумав.
– Потому что я на земле не останусь. Здесь притормаживай.
Административный центр Трофимок составляли магазин и почта, а ближайшие органы власти обосновались в соседнем селе Любочкино, и туда же перевели правление совхоза ещё в те времена, когда совхоз существовал. Школу то закрывали, то открывали, а рядом со школой лет десять назад построили церковь. («Вот и с церковью тоже: ходить ходят, но хотят своего попа, из репрессированных. Новые им не потрафили».)
Фельдшерский пункт, у которого они затормозили, стоял особняком и на другом краю деревни. Дом был старый, но поправленный, с новым крыльцом. На крыльце курил человек в белом халате: невысокий, плотный, уютный. Он пожал руку Казарову и с любопытством посмотрел на остальных.
– Ну что здесь? – спросил Казаров. – Будет сход?
– Будет. Только вам туда не нужно.
– Василий Иванович хотел приехать.
– Да какая за Василием Ивановичем сила? Шесть человек и два обреза?
– Мы пойдём поглядим. А профессора пока тебе оставим. Сохраннее будет.
