жалюзи, смотрю.
По противоположной стороне нашего тихого переулка снуют пешеходы. Туда, сюда. Обычная картина.
Так-то оно так – да не совсем. Пешеходы-то снуют, а прямо у стены, стоят трое и смотрят на наши окна.
Три особы женского пола. Пожилая строгая дама, девушка лет двадцати пяти да девчонка-подросток.
– Кто ж такие? – спрашиваю я, хотя успел уже и сам догадаться.
Майор отвечает: матушка журналиста, его молоденькая подруга и его дочка.
– Больше никого? – уточняю я.
И невольно выглядываю по переулку бордовое «Мурано»…
– Давно стоят? – спрашиваю.
Особы женского пола заняли позиции около десяти утра. В полдень перекусили бутербродами и чаем из термоса…
Гляжу на часы. Выходит, журналистовы женщины проводят пикет уже четыре часа.
– Так-так, – говорю я. – И чего хотят? Кто с ними встречался?
Сначала с ними беседовал дежурный по объекту. Пытался их урезонить и отправить домой. Потом к ним выходил капитан.
– Так… – я с любопытством смотрю на капитана.
Он пожимает плечами, крутит головой и отвечает, что женщины требуют отдать журналиста.
– Живого или мёртвого… – добавляет майор.
– Вот как? – удивляюсь я. – Требуют, значит.
Как меняется время. Разве лет двадцать назад они посмели бы стоять возле здания госбезопасности да требовать?
Изменилось время, изменились люди.
Время? А что такое время? Оно, время, меняется само или его меняют люди?
А если со мной случится что-то подобное, – мои будут стоять здесь, под этими окнами с требованием отдать меня, живого или мёртвого?
И вот я гляжу на этих женщин, а мои ребята – на меня. Я понимаю их чувства. Наши традиции, обычаи конторы – подсказывают очень простое решение. Женщин отправить домой, проведя профилактическую работу. Объявить им, что о судьбе журналиста нам ничего не известно. И – пусть ждут. Повезёт – вернётся. Нет – значит, не судьба. Да, так. У нас по-другому нельзя. Секретная операция, совершенно секретные материалы. И журналист – главный свидетель и участник.
Ребята всё это знают назубок. Они должны были всё сделать и доложить. Но – пришли ко мне. Они хотят получить приказ. Интересно, какой приказ они будут выполнять с удовольствием?
Я закрываю жалюзи, сажусь за стол.
– Взять подписку о неразглашении, – объявляю я. – Подписку о невыезде. Пусть сидит дома и не высовывается. Обеспечить прикрытие.
Мои правая и левая рука, майор с капитаном, переглядываются.
– Там дворник есть, – весело говорит капитан. – Приставим к нему человека.
– Это помимо прочего… – добавляет майор.
– До особого распоряжения, – ставлю я точку.
И ребята быстренько уходят исполнять. Судя по всему, мой приказ их совсем не огорчил.
Да, время изменилось. Плохо это или хорошо?
Я не знаю.
Но – надеюсь на лучшее.
Сосед. Жена зря говорить не будет
Когда привезли Димыча, я сразу вспомнил жёнины слова. Что добром всё это не кончится.
Мы как раз сидели с Нурали в беседке и спорили насчёт привычки ставить пустую бутылку на бордюр.
Нурали втюхивал мне, что не въезжает, как это можно: выпить пиво – и не бросить бутылку в урну. Хорошо, если дворник найдёт. А если разобьётся? Ребёнок, мол, ногу поранит или машина колесо пробьёт.
А я ему толковал, что это прикол такой. Шик. Выпил – поставил. И вот, стоит она, бутылочка, маленькая да красивенькая, – на бордюре. Разве не прикольно?
Не знаю, какой прикол! – горячился Нурали. – Такой красивый город Москва, зачем какие-то приколы с бутылками?
В общем, я его послал на три буквы, чурку тупую. Где ему понять московские приколы.
И тут как раз въезжают во двор чёрная «Волга» и микроавтобус. Выносят Димыча. И все его дамочки вылезают. Мамаша, значит, Наталья Николаевна, девчонка его, Лёлька, ну и Катерина, его последняя. Она заместо рыжей теперь.
Мы, конечно, с Нурали обалдели при виде Димыча. Он лежал на носилках худой, как палка. И полголовы – седая. Жуть.
Мы, значит, хвать за носилки, чтобы Димыча в квартиру притаранить. Но санитары там такие, что дай боже. Шкафы. И плечи как каменные.
Ну, ладно, мы не обидчивые, мы – следом.
Мамаша сначала косо глядела, но потом врубилась, что мы не сбоку припёку, а свои. Денег дала, послала в магазин.
Так вот и начали жить. Димыч первый месяц с тахты своей не поднимался. Кормили его с ложечки. Сначала все трое топтались: и мамаша, и Катерина, и Лёлька. Потом Наталья Николаевна стала пореже приезжать вместе с Лёлькой, и так вышло, что каждый день – Катерина. Утром – на работу, вечером – сюда, значит, к Димычу. Ну, а днём – я да Нурали.
Димыч как-то пошутил, что теперь он зарплату нам платить не может, так что вы, мол, ребята, не рассчитывайте, не разевайте хай на чужой каравай. Это не он, это уже я говорю.
Да мы и не рассчитываем. Просто мы к нему привыкли. А там, кто его знает…
Кстати, про компьютер он так не вспомнил. И у Нурали стоит, и у меня. Пацан мой в свои игры играет, а мне уже надоело.
В общем, так вот у нас и течёт наша жизнь. Я снова стал бомбить. Шестёрку свою наладил и по ночам сшибаю немного деньжонок. Через день, конечно. Потому что каждую ночь – никакой жизни не будет. А через сутки на третьи – как раз в самый раз по технике безопасности и защите труда.
У нас теперь во дворе второй дворник. То ли помощник у Нурали, то ли, наоборот, начальник. Здоровый такой парень, похож на тех санитаров, что Димыча привозили. Я его так и зову про себя: санитар. Я Нурали спрашиваю, дескать, кто такой и почему, а он темнит. Наверное, ЖЭК своего пристроил, а Нурали выгнать мочи не хватает. Чурекская мафия не дремлет. Так что в дворницкой мы теперь втроём сидим за чаем. Мы трое и сёстрёнка за своей занавеской. Я всё жду момента её прищучить, а Нурали, гад, меня не допускает. Меня не допускает, а против своего второго дворника, против санитара, гляжу, не возражает. Видал я, как они перемигивались с сестрёнкой. Спелись тут за моей спиной.
На прошлой неделе приезжал какой-то важный чин. В штатском, но сразу видно – генерал. Я как раз у Димыча был, а он заходит с двумя помоложе и так по-хозяйски – по квартире. И мне – с улыбочкой: мол, так ты и есть охрана?
Я не успел прикинуть, как ему ответить, чтоб оценил, а он уже – к Димычу.
Вынимает из кармана какую-то штуковину, круглую такую. С птицей.
– Вот, – говорит, – цел ваш талисман…
И начали они что-то перетирать.
Из кухни ничего не слышно, а выйти – не выйдешь, потому что молодые стоят. И вроде на тебя – ноль внимания, а ты понимаешь, что надо сидеть тихо и не рыпаться.
Ну, пошептались они и ушли. Я к Димычу заглядываю и вижу: не в себе парень. Молчит, туча-тучей, а рядом,
