– Слушай, а эта девка из библиотеки —
– Марья Петровна.
– Я и говорю. Девка тут зачем крутится?
– Марья Петровна считает, что при развитии истории лучше присутствовать лично.
– Понятно, сведения собирает.
– Не сведения, а свидетельства.
Саша обернулся, ища среди силуэтов застывшую угловатую фигурку, и подумал, что ничего Марье Петровне не должен, но если вдруг всё же что-нибудь должен, то вот это: не обсуждать её с Бруксом. Ни её надежд, ни её побуждений, ни её дружка. (Что, интересно, имел в виду Вацлав? И с каким презрением он процедил сквозь зубы это ласковое безобидное слово, сразу же превратившееся в «дружка» из дешёвых переводов слащавой американской эротики.) Марья Петровна не распространялась о своей личной жизни, и доцент Энгельгардт привык думать – если он вообще когда-либо об этом думал, – что полковник Татев упал с неба на пустую землю ожиданий, и ему не приходило в голову, что ожидающая земля, особенно такая богатая, непременно чем-нибудь, пока суд да дело, зарастёт, хотя бы бурьяном.
Саша неохотно смотрит по сторонам… охотнее всего он закрыл бы глаза и оказался в каком-нибудь другом месте… и вспоминает стихи, которые Леонид читал на Сашкином хуторе: «Мы шагаем через бездны к солнечным краям, Мир откроется чудесный радостным очам». Эти очи, простодушно выбранные пролетарским поэтом для красоты, торжественности и рифмы, тогда его тронули, а теперь раздражают. По крайней мере одной революции никогда не совершат широкие массы: в искусстве.
– Я ведь, ты знаешь, не привык среди статистов, – сказал Брукс. – Я тебе рассказывал.
– Помню.
– И конкретно тебе, при ответном движении, могу помочь. Чем бы сегодня ни кончилось —
– Вы меня, пожалуйста, извините, Брукс, – сказал Саша. – Никаких ответных движений я делать не буду. Чем бы ни кончилось.
– Ты уверен, что сегодня четверг?
– Ты на звонки не отвечаешь.
– Ну и что?
У полковника Татева руки, лицо и пальто чистые, без повреждений, если он и приложился плечом или коленом о забор и стену, следы не видны. Он стоит спиной к входной двери, привалившись к двери, опираясь на палку, а Климова стоит перед ним, не предлагая пройти, и он пытается вспомнить, в этих ли джинсах и белом свитере она была, когда он пришёл сюда в первый раз, в её нерабочую, как выяснилось, среду… выходной день, нерабочая одежда… пытается вспомнить и думает, что его учили запоминать такие вещи, и он их всегда запоминал, на всякий случай, он всегда обращает внимание на одежду, детали и теперь понимает, до чего расслабился. И говорит:
– Слишком этой ночью будет неспокойно.
– И ты прибежал меня спасать?
– Скорее спрятаться у тебя под кроватью. Дай пройти.
– Это всё чепуха, – говорит Климова. Она пожимает плечами, делает шаг в сторону, помогает полковнику снять пальто. – Сюда не придут. А если придут, меня не тронут.
– Вот и в семнадцатом буржуи так говорили. Толпа что сперва громит? Ментов и винные лавки. А потом бежит в богатые кварталы. Так, для революционного фасона.
Не спрашивая дороги, он идёт не направо, как обычно, а налево и обнаруживает кухню: блестящее, чистое, холодное пространство. Ни одной розовой ленточки. Никаких кастрюлек на виду. Кактус на столе.
– Кровать не там.
– Действительно. Ну, обойдёмся чем есть. Попить-то дашь?
Он садится за стол, спиной к стене, быстро озирается. Климова достаёт из холодильника стеклянную бутылку минеральной воды.
– Нет, хочу горячего. Ты знала, что у Зотова родственник воскрешённый?
– Да. Он много о нём говорил.
– И фамилию называл?
Климова включает электрический чайник.
– Фамилию?.. Сначала он говорил «этот человек». Потом – просто «он». Он был очень… расстроен?.. скорее, выбит из колеи. Да, сперва разозлился, потом растерялся. Как будто вся его жизнь развалилась. Как будто он узнал, например, что приёмный сын у родителей. Взятый в детдоме от каких-нибудь алкашей. Я говорила тебе, Зотов всегда очень старался, чтобы всё было по правилам. Чтобы всё было опрятно. У него был идеальный порядок – в документах, в жизни. Если бы Василий Иванович отпустил, он бы ушёл в настоящие структуры.
– Сбербанк-Газпром? Конечно. С распростёртыми объятиями. Василий Иванович, значит, не отпускал? Ага, а говоришь, пакетики. Нет, нет, только не зелёный. Я его видеть уже не могу.
– А потом, когда он привык и пригляделся… Это нельзя назвать смирением. Нельзя сказать, что он решил, что вот, прадедушка, какой ни есть… не отнесёшь на помойку. Он стал его… уважать? Нет, не знаю. Он стал о нём очень много думать. И под самый конец он перестал рассказывать.
– До чего он скользкий, этот Кошкин! – говорит полковник Татев с восхищением. Он проверяет, как заварился чай, кивает. – Всё сделал чужими руками – и от всех избавится. Даже меня обдурил. Я ему, конечно, не верил, но я не думал, что он так резко подставит эсеров. Кто же избавляется от эсеров, пока они добывают для тебя власть? – Он вертит в пальцах тяжёлую серебряную ложку. – Нет, я пью без сахара. Значит, пошли вопросы про деньги. Как они поделили эти деньги, Климова? Конфеток у тебя нет?
– …
– А теперь он говорит, что деньги пропали.
– Почему ты мне всё это рассказываешь?
– Наверное, потому что тебе это неинтересно. Так и тянет открыть душу. Почему ты мне соврала?
– Я тебе много врала. Что именно ты имеешь в виду?
– Директор музея к тебе давно не ходит. А вместо себя привёл нашего генерала.
– Он был не в форме. Так сразу и не скажешь, что генерал.
– Очень всё хорошо вышло. Так удачно всё вышло. Это лучше, чем музейные кражи и даже наркотрафик. У него террористическая сеть под носом, а он с блядьми прохлаждается. Вооружённый мятеж прямо за окошком. И предупреждали ведь, взрывчатку подбрасывали, в мэра стреляли… Может быть, это уже пособничество, а не простое служебное несоответствие? Я тут подумал, если мне родина на радостях отпуск даст и премию за проделанную работу, мы, может, съездим куда-нибудь? Белое море? Чёрное море? Поедем в Константинополь, Климова?
– Ты портишь мне настроение.
– Я привожу тебя в ярость. Это разные вещи.
– И куда мы так движемся?
– В никуда. Я готов рискнуть. Промурлыкай что-нибудь ободряющее.
– Промурлычь.
– Что-что?
– Нужно говорить «промурлычь». Плещет, блещет, машет, тычет, кудахчет, мурлычет.
– …Пучет.
– Нет, пукает. Если ты не имел в виду глагол «пучить». Но там другое окончание. Что теперь будет с родственником Зотова?
– Судьба генерала тебя не интересует?
– Мне она ясна. За один месяц потерять всех клиентов! – Климова смеётся. – Этот новый мэр, что о нём скажешь?
– Биркин? Нет. Думаю, что нет. Он всё с собой привёз, и вдобавок слишком трусливый. Наверное, любит ванильный секс.
