Придаёт ему сил, прямо сейчас, и чистая совесть. Порядочного человека Игорь Биркин не отдал бы на съедение, а вот такого… вот такой сам во всём виноват. Есть высшая справедливость в том, что коварный и замышляющий попадает под жернова, и никто не спешит за него заступиться. Это старая популярная ария из оперы «вор у вора», самые совестливые люди её знают и насвистывают, а Биркину даже доказательства не нужны, он собственными ушами слышал, как доцент Энгельгардт запальчиво сказал: «Прошу любить и жаловать.
Полковник Татев. Кровавая гебня. Оборотень в погонах. Мой друг». Ну да. Ну вот так. Стоит ли теперь удивляться.
– Меня удивляет, насколько это всё непохоже на политические беспорядки.
В политических вроде бы беспорядках на первый план вышел сильный уголовный элемент. Пока гражданское общество топталось вокруг своих костерков перед мэрией, его чёрные двойники пронеслись по городу. Биркин заглянул в полицейские сводки и увидел в них драки, поджоги, грабежи, выбитые окна. Избиение табуретками. Пятеро напали на наряд полиции и попытались отнять оружие. С двоих сотрудников сорвали форму.
– Чего они требовали?
– Снижения цен и советской власти.
– Зачем таким советская власть? Это настоящие уголовники.
– Конечно, уголовники. В силу чего считают советскую власть социально близкой. Да так оно и есть на самом деле.
Игорь Биркин – сын человека, которому советская власть дала всё; Игорь Биркин и Виталик Биркин – внуки человека, который советскую власть олицетворял; может ли Игорь Львович подтвердить, хотя бы молчанием, что его отец и дед – воровские авторитеты? Даже если он сам всей душой с Александром Третьим, требует ли от него Александр Третий предавать родных?
В странные, далёкие от земного минуты задумывается Игорь Львович о путях истории, и тогда тлеет где-то на сумеречном краю его сознания мысль, что Александру Третьему пришлись бы по душе советские семидесятые, он одобрил бы мощь страны, её богатство, размеры и достижения, мир, который наконец установился в умах и на просторах… Ещё большой вопрос, на чьей стороне, в отличие от своих самозваных наследников, он был бы в 1991-м. Биркин молчит. И видит, как по лицу специалиста расплывается улыбка.
Пока Саша Энгельгардт ждёт, считая часы… два-три дня, сказал Казаров, потерпи, никто на тебя не подумает… пока Саша ждёт, пока фон Плау обвиняет Вацлава, а Вацлав – Лихача, и специалист приводит в действие свой нехитрый подлый план, в тридцать четвёртой комнате проводят совещание за совещанием. Это одна нескончаемая, утонувшая в табачном дыму оргия, сладострастие прений. Пока кто-то спит или ест в уголку (хотя большинство привыкло есть, не прекращая состоящего из истеричных криков разговора), новые бойцы занимают место.
Выясняется, помимо прочего, что клоунской эскапады в ночь с четвёртого на пятое никто не хотел. Преждевременное, обречённое выступление; мало того, в общественном сознании Филькина революция сливается с бандитизмом, и уже побили на рынке двух анархистов в отместку за не ими сожжённый ларёк. «Было бы крайне нецелесообразно и печально, если бы наше стремление к объединению породило новый раскол», – сказал профессор Посошков в самом начале – и зря трудился.
Есть вещи, которые не меняются.
До семнадцатого года революционные партии ненавидели друг друга сильнее, чем самодержавие; в Советской России их взаимоотношения стали предметом насмешек ГПУ. «Взаимоотношения политических группировок между собой – крайне ненормальные, – докладывали уполномоченные своему начальству, – и если среди политических и говорят об едином фронте, так это только и остаётся в разговорах, никакого единения между группами нет и не будет. Сильно развивается фракционность, а недоверие не только к инакомыслящим, но и своим однопартийцам».
Бессмысленно было со стороны Ивана Кирилловича воздевать, фигурально выражаясь, руки, но он это делал, и в довершение всего сам не знал, зачем делает, потому что, как и все остальные, не доверял никому. Он имел достаточный опыт ссылок и в достаточной мере был им развращён, чтобы понимать, что за каждым в этой комнате, включая его самого, стоит густое облако подозрений и пересудов, каждый отбрасывает густую чёрную тень. Теперь уже очевидно, что пережитый шок их не сплотил. Большевики в глазах социалистов остались узурпаторами, а социалисты в глазах большевиков – господами, и так далее, у самой незначительной фракции свои гордость и программа, и хотя они все вместе сидят у разбитого корыта, корыто тоже не сплачивает никого.
Накануне этого балаганного, идиотского выступления в ПСР обсуждали вопрос о полной легализации либо уходе в подполье; может быть, кто-то таким образом заставляет на этот вопрос ответить. Но кто эти хитрецы? Люди из межпартийной БО чрезмерно просты, людям из ЦК нужно другое. Взаимотягостные контакты с новыми оппозиционными партиями уже всех, кажется, убедили, что, на свету или во мраке, рассчитывать придётся только на себя. Особенно это касается коммунистов, злорадно думает профессор Посошков, коммунистов из Думы XXI века, наконец-то всё всплыло.
– Всё заседают? – спрашивает дядя Миша у Кошкина, жестом предлагая тому убрать со стола шахматную доску.
– Заседают, – соглашается Кошкин.
Дядя Миша расставляет чашки, сахарницу, чайник; довольно щурит глаза.
– Поглядеть – шапка свалится.
– Похоже, я просчитался.
– Ты не просчитался, голубчик. Ты перемудрил.
– А что нужно было делать, Михаил Алексеевич? Сидеть в углу, ждать, пока эта нечисть страну подожжёт?
– Больше не хочешь коммунизма?
– Я не хочу коммунизма на развалинах. По тем же причинам, по которым вам перестал быть нужен парламентаризм. Или я ошибаюсь? – Он обеими руками трёт лоб и виски. – Почему их до сих пор не забрали?
– И не заберут. Разве что тебя да меня, радетелей сильной государственной власти. Пей чай, комбинатор.
– Все на свободе, – почти с отчаянием говорит Кошкин. – Что же они должны сделать, чтобы их арестовали, Кремль взорвать?
– От элемента город очистили – и то неплохо. Как ты теперь будешь оправдываться?
– Перед кем?
– …Ну а деньги?
Вопрос о пропавших деньгах всплывает и в тридцать четвёртой комнате и оказывается важнее идео логических разногласий. Не будет без денег ни честных выборов, ни бомб в министерских портфелях: политики в любых её проявлениях. Половина присутствующих охала и кряхтела, соглашаясь на экспроприации, и теперь чувствует себя хуже некуда: мало того, что пошли на сделку с совестью, так ещё и зря. «Как проститутки», – бормочет кто-то. Обманутые проститутки, которым не заплатили.
