— Лестно слышать это от тебя, — сказала я. — Твой народ славится искусством гламора.
— Малые фейри лучше владеют гламором, чем большой народ.
— Я видела, как сидхе заставил объедки казаться роскошным пиром и скормил их людям, — возразила я.
Дойл добавил:
— Фар Дарригу нужен лист с дерева, чтобы сотворить бумажную купюру, сухая галета — для пирога, обрубок ветки — для кошелька с золотом. Для гламора нужна опора, или он не подействует.
— Да, у меня точно так же. — Подумав, я добавила: — Как и для всех сидхе, чьи способности к гламору я знаю.
— Ох, но в прежние дни сидхе могли соткать замок из воздуха или еду, на которую польстится любой смертный, просто из ничего, — сказал Фар Дарриг.
— Не видела ничего… — Я замолкла на полуслове. Сидхе не любят вслух признавать, что их магия слабеет. Это считается оскорбительным, и если тебя услышит Королева Воздуха и Тьмы, получишь в наказание оплеуху — если тебе повезет, а если нет — то заплатишь кровью за напоминание о том, что ее власть уменьшается.
Фар Дарриг замешкался, и Холоду пришлось шагнуть чуть в сторону от меня, чтобы на него не налететь. Дойл зарычал на Холода густым рокочущим басом, вполне подходящим тому громадному черному псу, в которого он умеет превращаться. Холод шагнул вперед, вынуждая Фар Даррига двигаться, если не хочет попасть под ноги.
— Никогда-то сидхе ни в одной мелочи не уступят, — сказал тот невозмутимо. — Так ты говоришь, моя королева, что никогда не видела сидхе с гламором такой силы. За всю твою жизнь, а?
Мы уже подошли к двери магазина — очень красивой и старинной, из стекла и дерева, словно магазин был построен на полвека раньше, чем на самом деле.
— Мне нужно поговорить с кем-нибудь из фей-крошек, — сказала я.
— Насчет убийств, да?
Мы все трое замерли на полушаге, а в следующий миг я вдруг оказалась за спинами стражей, и видела только фрагменты красной одежды — в просветах между их телами.
— Ой-ой, — прыснул Фар Дарриг. — Вы решили, будто это я. Думаете, я им перерезал глотки?
— Да, теперь думаем, — сказал Дойл.
Фар Дарриг рассмеялся: такой смех услышишь в темноте — испугаешься. Смех удовольствия при виде чужих мучений.
— Расспроси ту фею, что примчалась сюда и чего только не наговорила. Она в истерике билась, несла чушь о трупах, одетых как в детских сказках, да еще и с сорванными цветами в руках. — Он презрительно фыркнул. — Любой фейри знает, что цветочные феи цветов не рвут. Они их пестуют, а не убивают.
Об этом я не подумала, а он был абсолютно прав. Типично людская ошибка, как и та иллюстрация, что послужила образцом. Кое-кто из фей умеет поддерживать жизнь в сорванных цветах, но это редкий талант. А большинство фей-крошек не любят цветочные букеты — они пахнут смертью.
Убийца должен быть человеком. Надо сказать Люси. Но тут мне пришла в голову еще мысль. Я попыталась подвинуть Дойла в сторону, но это все равно что гору пытаться убрать с пути — толкай сколько хочешь, но вряд ли сдвинешь. Пришлось говорить из-за его спины.
— А эта фея видела убийство?
— Не-а. — Морщинистое лицо Фар Даррига — или то, что я от него видела, — выразило искреннее сожаление. — Она там на холме за цветами приглядывает. Полетела к ним и увидела толпу полицейских.
— Все равно нам нужно с ней поговорить, — сказала я.
Он кивнул — качнулся фрагмент лица между боками Дойла и Холода.
— Она там, в подсобке. Доббин ей чего-то налил, чтобы успокоить нервы.
— А сколько она там пробыла?
— Спроси ее сама. Но ты сказала, что хочешь поговорить с кем-то из фей-крошек, а не именно с ней. О чем ты собиралась с ними говорить, моя королева?
— Хотела предупредить, что им грозит опасность.
Он нагнул голову — в просвет между Холодом и Дойлом глянул черный глаз. Вокруг глаза бежали морщинки — Фар Дарриг улыбался.
— С каких это пор сидхе уделяют судьбе пропавших в Лос-Анджелесе цветочных фей больше внимания, чем крысиному хвосту? Их по дюжине в год погибает от соседства с железом и техникой, но ни один двор не принял их обратно даже ради спасения их жизни!
Улыбка исчезла к концу тирады, осталась только злость.
Я постаралась не выдать удивления: если он говорил правду, то я этого не знала.
— Мне есть до них дело, иначе бы я сюда не пришла.
Он с серьезным видом кивнул:
— Надеюсь, что тебе дело есть, Мередит, дочь Эссуса, очень надеюсь.
Холод повернулся, оставив Фар Даррига на Дойла. Холод смотрел мне за спину — за нами образовалась небольшая пробка.
— Позвольте пройти? — спросил меня стоявший первым мужчина.
— Простите, — сказала я, улыбаясь. — Встретили старого друга.
Он невольно улыбнулся в ответ, и голос зазвучал не так раздраженно:
— Так может, продолжите разговор под крышей?
— Конечно, — кивнула я.
Дойл открыл дверь, велел Фар Дарригу идти вперед, а следом вошли мы.
Внутри в «Фаэде» всюду было дерево — чудесные образцы ручной резьбы. Большая часть интерьера перешла сюда из какого-то давно снесенного салуна Дикого Запада и бережно сохранялась. Травяной и чуть мускусный запах мебельного воска мешался с роскошным ароматом чая, а поверх всего плыл запах кофе, такой густой, что чувствовался на языке. Наверное, здесь только что закончили размалывать зерна для очередного клиента, потому что Роберт требовал плотно закрывать кофе и тщательно следил, чтобы это требование выполнялось. Не столько ради сохранности самого кофе, сколько чтобы его запах не перебивал более нежные ароматы разных чаев.
Все столики были заняты, и клиенты сидели у закругления барной стойки, ожидая места за столиком, либо пили чай у бара. Людей и фейри было примерно поровну, но все фейри — из малых рас. Сбрось мы гламор, оказались бы здесь единственными сидхе. Изгнанников-сидхе в Лос-Анджелесе вообще немного, но те, кто есть, считают «Фаэль» пристанищем для существ рангом пониже. Есть пара клубов, специализирующихся на сидхе и их подражателях, но совсем в другом районе. Дойл с его нынешней посветлевшей кожей и острыми ушами сошел бы за такого подражателя, вставившего хрящевые импланты, чтобы походить на «эльфа». Здесь сидел уже один такой за дальним столиком — высокий блондин с имплантами в ушах. Он даже отрастил волосы для пущего сходства — прямые и длинные. Но хоть лицом он был красив, широкие плечи слишком явно говорили, сколько времени он проводит в спортзале, и вообще в облике была грубоватость, как у незавершенной скульптуры, — все это выдавало в нем человека, а не сидхе.
