Блондин таращился на нас. На нас многие из посетителей смотрели, но недолго, потом возвращались к своим делам. А этот разглядывал нас поверх своей чашки, и мне такое пристальное внимание не нравилось. Вряд ли он видел сквозь гламор — для этого он был слишком человек, — но он мне не нравился, не знаю почему. То ли я его где-то встречала, то ли должна была узнать. Ощущение было трудноуловимое; может, это просто нервы. Такое бывает после осмотра места убийства — везде начинают мерещиться преступники.
Дойл тронул меня за локоть и шепнул на ухо:
— Что такое?
— Нет, ничего. Лицо показалось знакомым.
— Тот блондин с имплантами? — спросил он.
— Угум, — ответила я, не разжимая губ, потому что взгляд блондина мне совсем перестал нравиться.
— Как приятно, что вы нас навестили в такое замечательное утро! — сказал с искренним дружелюбием мужской голос. От таких слов и такого тона посетитель сам начинал радоваться, что сюда пришел.
Роберт Трэшер — он взял себе прозвание молотильщика[1] — стоял за прилавком, натирая дерево чистой белой тряпочкой. Красивое лицо цвета лесного ореха сияло улыбкой. С помощью пластической хирургии Роберт приобрел нос, исправил скулы и сделал себе подбородок — хоть и маленький, но изящный. Для брауни Роберт был высок, ростом с меня, но кость у него все же была тонкая, и хирург это учел — если не знать, что этот изящный маленький красавец начал жизнь с двумя дырками на месте носа и лицом вроде как у Фар Даррига, то никто этого и не заподозрил бы.
Если мне придется кому-нибудь рекомендовать пластического хирурга, я посоветую того, кто делал лицо Роберта.
Только темно-карие глаза на улыбающемся лице несколько выдавали его тревогу, но из посетителей никто бы этого не заметил.
— Ваш заказ вас ждет в офисе. Пойдемте туда, выпьем чаю, и вы его посмотрите.
— С удовольствием, — сказала я, с готовностью подхватывая его тон. Большую часть жизни при Неблагом дворе единственной моей магией был гламор. Я умею изображать чувства, которых не испытываю, — это сильно помогает мне в работе под прикрытием, на службе в агентстве Грея.
Роберт отдал тряпочку девушке, будто сошедшей с обложки готского еженедельника — все в стиле, от вороных волос до черного бархатного мини-платьица, полосатых чулок и уродливых ретро-туфель. И в придачу тату на шее и пирсинг в накрашенных черной помадой губах.
— Пригляди здесь, Алиса.
— Будет сделано. — Она солнечно улыбнулась ему. Ага, готка веселая, а не мрачная. От позитивного настроя за стойкой пользы больше.
Фар Дарриг отстал от нас, расточая улыбки высокой готке. Она ему улыбнулась в ответ — с искренней приязнью к низкорослому фейри.
Роберт двинулся вперед, мы следом, и я перестала размышлять на тему, есть ли что между Алисой и Фар Дарригом. Я к нему интереса не питаю, но хоть знаю, на что он способен. А она знает?
Качнув головой, я отбросила эти мысли. Их личная жизнь меня не касается.
Офис оказался аккуратный, современный, отделан в теплых натуральных тонах, а одна стена отдана под личные фотографии — чтобы все работники, даже те, у кого нет своего стола, могли принести семейные снимки и любоваться ими в течение дня. Роберт и его партнер красовались на фото в гавайских рубахах на фоне великолепного заката. У готки Алисы было несколько фотографий — каждый раз с другим джентльменом. Может, она просто очень общительная. Перегородка того же теплого бежевого оттенка отделяла от кабинета комнату отдыха, и из-за нее слышались голоса. Один низкий, мужской, второй писклявый, женский.
Роберт крикнул веселым тоном:
— У нас гости, Паслена!
За перегородкой вскрикнули, зазвенела разбитая чашка, и в этот момент мы шагнули за перегородку. Там оказались симпатичный кожаный диван и кресла с мягкими подушками, большой кофейный стол, несколько автоматов с напитками и закусками, почти скрытые японской ширмой, какой-то мужчина и маленькая крылатая фейри.
— Ты обещал! — закричала она таким высоким от гнева голосом, что в ушах зазвенело как от комариного гула. — Ты обещал, что никому не скажешь!
Человек не двинулся с места, пытаясь уговорить зависшую под потолком фею. Крылья ее казались размытым пятном, но я видела, что если они остановятся, то окажутся крыльями не бабочки, а более быстрого, стремительного насекомого. Свет ламп отражался от них радужными зайчиками. Платье на ней было пурпурное, чуть темнее моего сарафана, волнистые светлые волосы спадали до плеч. Ростом она была едва с мою ладонь, крошечная даже для феи-крошки.
Мужчина, который пытался ее успокоить, был партнер Роберта, Эрик. Пять футов восемь дюймов ростом, стройный, аккуратно одетый, похожий на красавчика-выпускника дорогой частной школы. Они с Робертом жили вместе больше десяти лет. До Эрика любовью Роберта была смертная женщина, которой он оставался верен, пока она не умерла в восемьдесят с лишним. Так скоро снова влюбиться в человека я считала очень смелым поступком со стороны Роберта.
Роберт заговорил резко:
— Да, мы обещали молчать, Паслена, но ты сама сюда ворвалась, вопя налету и брызгая слюной. Неужто ты думала, что никто ни словом не проговорится? Хорошо еще, что принцесса успела сюда раньше полиции.
Она налетела на него, яростно сверкая глазами и стиснув ручки в кулачки — и ударила. Если вы думаете, что существо меньше куклы Барби не может хорошенько двинуть, то сильно ошибаетесь.
Она его стукнула обеими руками, а я стояла как раз за ним и ощутила летящую от ее кулачков волну энергии, вполне сравнимую с небольшим взрывом. Роберта подкинуло в воздух, он полетел спиной вперед — прямо на меня. Дойл чудом успел броситься между нами — невероятная быстрота реакции. Холод выдернул меня из-под них обоих за миг до их падения.
Паслена повернулась к нам. Вокруг нее кругами расходилась рябь энергии, как волна зноя в жаркий день. Волосы белым нимбом встали вокруг головы под этим магическим ветром. Именно эта магия и позволяет «человечку» таких размеров жить, не потребляя еды больше собственного веса, как приходится колибри и землеройкам.
— Не торопись, — сказал Холод.
Кожа у него похолодела — это его магия пробуждалась покалывающим зимним морозцем. Наведенный мной гламор ушел — и потому, что держать его с пробуждением магии Холода стало трудней, и потому, что я надеялась привести малышку в чувство.
Ее крылья остановились — она словно запнулась в воздухе, как спотыкается человек на неровном полу. Я успела разглядеть за миниатюрными плечами прозрачные стрекозиные крылышки. Она провалилась вниз, но успела прийти в себя и снова взлетела на уровень глаз Дойла и Холода. Отлетев чуть в сторону, чтобы видеть их обоих сразу, она зависла в воздухе. Ее энергия утихала на глазах.
