Публика, привлечённая этим важным процессом, нашла решение мудрого магистрата справедливым, но никто не аплодировал судьям громче, чем «милосердный самаритянин», пробравшийся в зал суда и неустанно превозносивший любовь к справедливости отцов города Гиршберга. Да, да! Никто не принял такого горячего участия в деле портного, как этот друг людей, а им был никто иной, как сам приятель Рюбецаль, невидимой рукой подложивший сумку еврея в мешок оскорбившего его парня.
На другой день, рано утром, преобразившись в ворона, Рюбецаль поджидал у здания суда печальную процессию, которая должна была сопровождать жертву его мести на виселицу. У него уже разыгрался вороний аппетит. Ему не терпелось выклевать глаза осуждённому как только его казнят, но на этот раз ждал он напрасно.
Благочестивый монах, брат Граурок, имел своё, совсем иное, чем у многих теологов, представление о том, как на лобном месте обращать грешников на путь истинный, и всех преступников, которых готовил к смерти, ревностно старался насытить благоуханием святости. В невежественном Бенедикте он нашёл такого грубого, неотёсанного и беспутного парня, что ему казалось невозможным в тот короткий, оставшийся до исполнения приговора срок выкроить из него святого. Поэтому он попросил суд о трёхдневной отсрочке, которой наконец, не без большого труда и не без помощи угрозы отлучения от церкви, добился от богобоязненного магистрата.
Раздосадованный Рюбецаль вернулся в горы и там стал дожидаться часа, когда он сможет рассчитаться с обидчиком. В один из этих дней, прогуливаясь, как обычно, по лесу, он вдруг увидел под тенистым деревом девушку. Её голова устало поникла на грудь, и она поддерживала её белоснежной ручкой. На девушке было недорогое, но опрятное платье городского покроя.
Время от времени она вытирала катившиеся по щекам слёзы, и тяжкий вздох вырывался из её полной груди. Когда-то гном уже испытал на себе силу женских слёз, и сейчас они так растрогали его, что он впервые решил изменить своему правилу — травить и мучить всех детей Адама, что встретятся в этих горах на его пути. В нём проснулось чувство сострадания и даже ещё какое-то другое, светлое чувство, и ему захотелось утешить красавицу.
Приняв опять вид почтенного горожанина, он подошёл к девушке и ласково спросил:
— О чём ты грустишь, милая девушка, одна здесь, в глуши? Не скрывай от меня своё горе, — может быть, я смогу тебе помочь.
Девушка, глубоко погружённая в печальные мысли, вздрогнула, услышав его голос, и подняла голову. Ах какие тоскующие лазурные глаза взглянули на него! Их нежный мерцающий свет мог бы растопить даже стальное сердце. Две прозрачные слезы блестели в них, как алмазы. И это милое юное лицо выражало невыносимую боль, что придавало ему ещё большую прелесть. Увидев перед собой порядочного человека, девушка открыла пурпурный ротик и произнесла:
— Зачем вам знать о моём горе, добрый господин? Мне ничем уже нельзя помочь. Я несчастная убийца, погубила человека, которого люблю, и хочу искупить вину слезами и скорбью. Пусть моё сердце разорвётся от горя.
— Ты убийца? — изумился почтенный человек. — С таким небесным личиком ты носишь ад в сердце? Невозможно! Хотя, я знаю, люди способны на всякое зло и коварство, и всё же твои слова для меня загадка.
— Я вам объясню, если хотите, — печально ответила девушка.
— Говори.
— Был у меня друг детства — сын одной добродетельной вдовы, нашей соседки. Когда он вырос, то объявил меня своей избранницей. Он был такой милый и добрый, такой честный и правдивый, любил так искренне и нежно, что завладел моим сердцем, и я поклялась ему в вечной любви. Ах, я змея, отравила сердце любимого человека, заставила его забыть наставления честной матери, толкнула на преступление, за которое он поплатится жизнью!
— Ты? — воскликнул гном.
— Да, господин, я его убийца, из-за меня он стал разбойником на большой дороге и ограбил хитрого еврея. Его схватили, приговорили к повешению и… О горе! Завтра он умрёт!
— И в этом виновата ты? — спросил удивлённый Рюбецаль.
— Да, господин, на моей совести его загубленная жизнь.
— Как же всё это случилось?
— Он отправился в горы странствовать, и когда прощался со мной, то, обнимая, сказал: «Любимая, будь мне верна. Как только яблоня зацветёт в третий раз и ласточка в третий раз совьёт себе гнездо, я вернусь из странствия и возьму тебя в жёны». И я поклялась быть ему верной. Когда яблоня зацвела в третий раз и ласточка в третий раз свила гнездо, Бенедикт вернулся и, напомнив мне о моём обещании, предложил обвенчаться. Но я стала дразнить его, как это часто делают девушки с женихами, и всё говорила: «Не буду я твоей женой. У тебя ведь ни кола ни двора. Раздобудь сначала побольше блестящих монет, тогда и поговорим». Бедного Бенедикта очень огорчили мои слова. «Ах, Клара, — вздохнул он, и слёзы навернулись у него на глаза, — если у тебя на уме только деньги да вещи, значит ты не такая честная девушка, какой была прежде. Разве ты не согласилась быть моей невестой, когда клялась мне в верности? А что я тогда имел, кроме этих рук, которыми надеялся прокормить тебя? Откуда в тебе столько гордости и тщеславия? Ах, Клара, я всё понимаю, — богатый жених похитил у меня твоё сердце. Так-то ты вознаградила меня, неверная! Три года я жил в тоске и ожидании, считая каждый час до того дня, когда приведу тебя в дом как жену. Быстро и легко надежда и радость несли меня вперёд, пока я странствовал в горах, — теперь же ты пренебрегаешь мною!» Он просил, умолял, но я стояла на своём: «Моё сердце не отвергает тебя, Бенедикт! Я не навсегда отказываю тебе. Но сначала заведи хозяйство, да раздобудь денег, а потом приходи, и я охотно разделю с тобой мою постель». Так обольщала я бедного Бенедикта. «Хорошо, — недовольно сказал он, — если ты так хочешь, я пойду бродить по свету, буду просить, грабить, убивать и не вернусь раньше, чем заслужу тебя такой гнусной ценой. Будь счастлива, я ухожу, прощай!» Он ушёл от меня рассерженный. Добрый ангел-хранитель оставил его, и он сделал то, чего не должен был делать и к чему его сердце всегда питало отвращение.
Выслушав до конца эту исповедь, почтенный человек покачал головой и, немного помолчав, задумчиво пробормотал:
— Странно.
Потом обратился к девушке:
— Но почему ты оглашаешь безлюдный лес жалобами? Ведь они не помогут ни тебе, ни твоему возлюбленному.
— Дорогой господин, — отвечала она, — я шла в Гиршберг, но горе вдруг так стеснило моё сердце, что я не смогла идти дальше и остановилась под этим деревом.
— Что же ты собираешься делать в Гиршберге?
— Я упаду к ногам судьи и постараюсь слезами умилостивить его. Может быть, господа сжалятся и сохранят невиновному жизнь. Если же мне не удастся спасти милого от позорной смерти, то я с радостью умру вместе с ним.
Дух был так взволнован услышанным, что совсем забыл о мести и решил вернуть безутешной девушке её жениха.
— Осуши слёзы и отгони свою печаль, — участливо сказал он. — Завтра утром, прежде чем взойдёт солнце, твой милый будет на свободе. Как только тебя разбудит первый крик петуха, жди, и если кто-то постучит пальцем в окно, открой дверь, — за ней будет стоять твой Бенедикт. Остерегайся только снова рассердить его своими непомерными требованиями. Знай, он не совершал преступления, в котором его обвиняют, и ты, в таком случае, тоже ни в чём не виновата, ибо даже твоё своенравие не смогло заставить честного Бенедикта совершить злое дело.
Девушка очень удивилась этим словам и пристально посмотрела на незнакомца. Не обнаружив на его лице и тени лукавства или насмешки, она поверила ему. Её печальные глаза посветлели, и она сказала с сомнением и надеждой:
— Дорогой господин, если вы не смеётесь надо мной, и всё будет так, как вы говорите, то, должно быть, вы ясновидец или добрый ангел-хранитель моего любимого.
— Добрый ангел? — пробормотал Рюбецаль смущённо. — Нет, совсем нет, но могу им стать и докажу тебе это. Я житель Гиршберга и присутствовал в Совете, когда судили бедного грешника. Он не виновен, и это очевидно. Не бойся за его жизнь. Я имею влияние в городе и освобожу твоего любимого от оков. Будь спокойна и возвращайся с миром домой.
Девушка послушалась доброго совета и отправилась в обратный путь, хотя страх и надежда ещё боролись в её груди.
Достопочтенному патеру Грауроку было не так-то легко в три дня, оставшиеся до казни, надлежащим образом подготовить преступника и вырвать его грешную душу из ада, для которого, по его мнению, она была предназначена с детства, ибо бедный Бенедикт был невежественным простаком, несравненно больше знающим об игле и ножницах, чем о четках. «Богородицу» он постоянно путал с «Отче наш», а о «Символе веры» и вовсе ничего не знал. Усердный монах прилагал все силы, чтобы научить парня последней молитве и потратил на это целых два дня. Но всякий раз, когда он заставлял его наизусть повторять слова, бедный грешник, если даже ему и удавалось что-то вспомнить, беспрерывно прерывал себя мыслью о земном и в продолжение всего урока негромко вздыхал: «Ах, Клара!»
