Тогда благочестивый монах нашёл полезным постращать заблудшую овцу адом, и это ему вполне удалось. Перепуганный Бенедикт от страха весь покрылся холодным потом и, к священной радости наставника, мысль о Кларе совсем вылетела у него из головы. Предстоящие мучения в аду так напугали его, что он ничего уже не видел перед глазами, кроме козлоногих чертей, которые крюками и мотыгами волокут проклятые души грешников в чудовищную пасть геенны огненной.
Это мучительное состояние духовного воспитанника позволило усердному монаху так глубоко проникнуть в его душу, что он счёл возможным опустить завесу и скрыть за нею отвратительную картину ада. Но тем сильнее он разжигал перед ним огонь чистилища, что, впрочем, было слабым утешением для Бенедикта, который очень боялся огня.
— Сын мой, — говорил пастырь, — грех твой велик, поэтому не страшись пламени чистилища. Хорошо ещё, что жертвой твоего преступления стал не православный христианин, ибо тогда тебя пришлось бы опустить в кипящую смолу по самое горло на тысячу лет. Но ты ограбил всего лишь презренного еврея, поэтому твоя душа, чтобы стать чистой как выжженное серебро будет очищаться только сто лет. Я же буду молить Господа Бога не погружать тебя в раскалённую лаву глубже, чем по пояс.
Бенедикт был невиновен. Он это знал и всё же совсем не рассчитывал на пересмотр дела в загробном мире, — настаивать же на его пересмотре в этом мире удерживал страх перед пыткой. Поэтому он целиком положился на патера Граурока. Бенедикт умолял своего духовного Радамана[81] о милосердии и просил сократить на сколько возможно назначенные ему муки в чистилище. После долгих уговоров строгий духовный наставник согласился наконец с тем, чтобы грешника погрузили в огненную ванну только по колени, но на этом упёрся и, несмотря ни на какие мольбы, не уступил более ни на дюйм.
В последний раз пожелав безутешному осуждённому спокойной ночи, неумолимый душеспаситель грешников покинул тюрьму, едва не столкнувшись у выхода с невидимым Рюбецалем, который был уже здесь. Горный дух стоял в нерешительности, ещё не зная как выполнить своё обещание. Он хотел выпустить на свободу «преступника», но так, чтобы эта шутка всё же не помешала гиршбергским блюстителям закона привести в исполнение отсроченный приговор, ибо магистрат неусыпной заботой о справедливости снискал его уважение. Неожиданно ему в голову пришла мысль, показавшаяся удачной. Он прокрался вслед за монахом в монастырь, похитил там монашеское одеяние и, воспользовавшись им, в образе брата Граурока снова направился в тюрьму, дверь которой учтиво открыл перед ним надзиратель.
— Забота о спасении твоей души, — обратился Рюбецаль к заключённому, — вновь привела меня сюда, хотя я только что покинул тебя. Скажи, сын мой, что ещё тяготит твоё сердце и совесть, чтобы я мог утешить тебя?
— Достопочтенный Отец, моя совесть спокойна, но чистилище страшит и пугает меня, тисками сжимая сердце.
Приятель Рюбецаль имел очень слабое и смутное представление о догматах церкви, поэтому осторожно спросил:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ах, — отвечал Бенедикт, — бродить по колени в огненной лаве — я этого не выдержу!
— Глупец, — возразил Рюбецаль, — так не лезь туда, если она для тебя слишком горяча!
Бенедикт смутился при этих словах. Он удивлённо посмотрел на пастыря, и тот, почувствовав, что сказал что-то неподходящее поспешил переменить тему.
— Ну, об этом поговорим позже, — пробормотал он. — Скажи-ка лучше, думаешь ли ты о Кларе, любишь ли её? Если у тебя есть, что сказать ей перед путешествием в иной мир, доверься мне.
Упоминание имени любимой девушки ещё больше удивило Бенедикта. Память о ней, добросовестно спрятанная глубоко в сердце, стала вновь ощутимой, особенно при мысли о прощальном привете, и он громко зарыдал, не в силах произнести ни слова. Эта душераздирающая сцена вызвала такую жалость у сострадательного пастыря, что он поторопился закончить игру.
— Бедный Бенедикт, — сказал он, — утешься, будь спокоен и мужественен. Ты не умрёшь. Я знаю, ты не виновен, и руки твои не запятнаны злодеянием. Поэтому я пришёл снять эти оковы и освободить тебя из тюрьмы.
Рюбецаль достал из кармана ключ.
— Посмотрим, — проговорил он, — не подойдёт ли этот?
Попытка удалась. Без кандалов, узник стоял прямо и свободно. Добродушный пастырь обменялся с Бенедиктом платьем и сказал:
— Иди спокойно как набожный монах мимо стражников у ворот тюрьмы и по улице. Как только перейдёшь городскую черту, подбери сутану и быстрым шагом иди в горы, нигде не останавливаясь и не отдыхая, пока не придёшь к домику Клары в Либенау. Тихонько постучи в окно, — твоя любимая будет с нетерпением ждать тебя.
«Уж не сон ли это?» — подумал бедняга Бенедикт. Он тёр глаза, щипал руки и ноги и когда убедился, что всё это происходит наяву, упал к ногам освободителя, обнял его колени, собираясь произнести слова благодарности, но так и остался лежать в безмолвии, ибо язык отказался ему повиноваться.
Любезный пастырь наконец вытолкал его из камеры, дав на прощание ковригу хлеба и кусок копчёной колбасы подкрепиться в пути. Едва держась на ослабевших ногах, освобождённый узник переступил порог печальной тюрьмы, всё ещё опасаясь, что его могут узнать, но монашеское одеяние придало ему ореол святости и добродетели, и стражники так и не заметили, кто на самом деле скрывается под ним.
Между тем Клара сидела одна в своей каморке, прислушиваясь к каждому шороху ветра, к каждому звуку шагов прохожих. Иногда ей казалось, что кто-то шевелится за окном, или будто скрипнули петли на воротах. Она испуганно вскакивала и с бьющимся сердцем всматривалась в прорезь ставни, но всё это был обман.
Уже петух на соседнем дворе захлопал крыльями и криком возвестил о наступлении утра; колокола в монастыре прозвонили к ранней обедне, и звук их погребальным звоном отозвался в девичьей душе. В последний раз сторож протрубил в рожок, пробуждая ото сна заспавшихся булочниц и призывая всех к началу нового трудового дня. В лампаде почти не оставалось масла, и её огонь излучал очень слабый свет. Беспокойство девушки росло с каждой минутой, и это мешало ей увидеть доброе предзнаменование — великолепную розу, образовавшуюся на тлеющем фитиле. Клара сидела на кровати, горько плакала и вздыхала:
— Ах Бенедикт, Бенедикт, какой страшный день ожидает нас с тобой!
Она посмотрела в окно. Кроваво-красное небо нависло над Гиршбергом, и чёрные зловещие тучи, как траурный креп, как саван, плыли над горизонтом. Сердце её содрогнулось, и она, полная дурных предчувствий, погрузилась в тяжёлое раздумье. Мёртвая тишина царила вокруг. Вдруг кто-то трижды тихонько постучал в окно. Радостная дрожь пронизала всё тело девушки. Она вскочила и громко вскрикнула, услышав тихий голос, прошептавший в прорезь ставни:
— Дорогая, ты не спишь?
Вмиг она бросилась к двери.
— Ах, Бенедикт, ты ли это, или твоя тень?
Но, увидев брата Граурока, охваченная ужасом Клара упала навзничь и потеряла сознание.
Тогда рука верного Бенедикта нежно обняла девушку, и поцелуй любви, — надёжное средство от всех истерик и обмороков, — привёл её в чувство.
Когда прошли первые мгновения безмолвного удивления и излияния сердечных чувств, Бенедикт рассказал невесте о своём чудесном спасении из ужасной тюрьмы. От изнеможения и жажды язык у него прилипал к нёбу. Напившись воды, которую принесла ему Клара, он почувствовал сильный голод. Однако в доме не нашлось ничего, кроме самой обычной пищи влюблённых — хлеба и соли. Это не помешало им обоим тут же поклясться друг другу, что они всю жизнь готовы довольствоваться такой скромной едой, лишь бы всегда быть вместе.
Тут Бенедикт вспомнил о копчёной колбасе и очень удивился, обнаружив, что она заметно прибавила в весе и стала тяжёлой, как железная подкова. Бенедикт разломил её и… Что за чудо? На стол посыпались золотые монеты. Увидев их, Клара сильно испугалась. Она подумала, что эти деньги — позорная добыча, и что её возлюбленный не так уж невиновен в ограблении еврея, как уверял встретившийся ей в горах почтенный человек. Но честный парень торжественно поклялся в своей невиновности, а обнаруженное сокровище было, по его словам, ни чем иным, как свадебным подарком благочестивого монаха.
Итак, все сомнения рассеялись. С глубоким чувством признательности к великодушному благодетелю любящая пара покинула родной город и переехала в Прагу, где мастер Бенедикт долгие годы жил в почёте и довольстве с женой Кларой и многочисленным потомством, которым щедро был награждён их брак. Страх перед виселицей так глубоко укоренился в душе портного, что он никогда не обманывал заказчиков и, вопреки нравам и обычаям товарищей по ремеслу, ни разу не утаил от них ни одного обрезка ткани.
