В тот ранний утренний час, когда Клара с робкой надеждой и затаённой радостью услышала, как палец любимого постучал в окно, другой палец постучал в дверь тюрьмы Гиршберга. То был брат Граурок, который в благочестивом рвении едва дождался наступления утра, чтобы закончить обращение бедного грешника и передать его, наполовину уже святого, в руки висельника-палача. Из уважения к юстиции, Рюбецаль, взяв на себя роль преступника, решил играть её до конца. Он, казалось, спокойно приготовился к смерти. Набожный монах был рад этому и принял стойкость осуждённого за благословенный плод своих трудов по спасению его души. Он не преминул поддержать грешника духовным наставлением и заключил своё нравоучение такими утешительными словами:
— Сколько людей будет следовать за тобой к месту казни, столько ангелов готовы принять твою душу и проводить её в прекрасный рай.
С этими словами брат Граурок снял с узника оковы и собрался было исповедать его и отпустить грехи, как вдруг ему пришло в голову ещё раз повторить вчерашний урок, чтобы бедный грешник под виселицей, в окружении толпы зрителей, в назидание им свободно и без запинки мог прочитать «Символ веры». Как же испугался монах, когда убедился, что бестолковый узник за ночь забыл все молитвы. Благочестивый пастырь не сомневался, что это шутки сатаны, который хочет вырвать у Неба с таким трудом отвоёванную душу. Но как ни старался он заклинаниями изгнать дьявола, тот так и не позволил вбить в голову заключённого слова «Символа веры».
Время истекало, и педантичный суд счёл необходимым казнить осуждённого в назначенный час, совсем не беспокоясь о состоянии души своей жертвы. Рюбецаля вывели из тюрьмы как закоренелого преступника, и он охотно подчинился всем формальностям, связанным со смертной казнью. Когда его столкнули с лестницы, он с удовольствием начал барахтаться в петле и забавлялся этим так неистово, что палачу стало жутко, а по толпе пронёсся ропот. Послышались голоса, призывающие забросать палача камнями, за то что он так мучает бедного грешника. Чтобы не доставлять никому лишних неприятностей, Рюбецаль вытянулся в струнку и затих, притворившись мёртвым. Но когда народ разошёлся и около здания суда осталось лишь несколько зевак, которые, прогуливаясь вблизи виселицы, из нескромного любопытства пожелали подойти поближе и поглазеть на труп, шутник в петле снова затеял свою игру и напугал их страшными гримасами. К вечеру по городу прошёл слух, что висельник никак не может успокоиться и всё ещё танцует в петле перед зданием уголовного суда. Это побудило сенат поручить нескольким депутатам ранним утром хорошенько во всём разобраться, но когда те подошли к месту казни, то на виселице в петле ничего не обнаружили, кроме пучка соломы, покрытого старыми тряпками, наподобие огородного пугала. Гиршбергские господа очень удивились. Они велели незаметно снять с виселицы соломенное пугало и пустить слух, будто ночью сильный ветер сорвал труп портного с петли и унёс в неизвестном направлении.
Не всегда Рюбецаль бывал в таком хорошем настроении, когда мог проявить великодушие и возместить людям ущерб, причинённый его проделками. Часто он мучил их просто из озорства, нисколько не задумываясь над тем, кого дурачит, — честного человека или мошенника. То он брался проводить одинокого путника, незаметно сбивал его с пути и, оставив одного посреди болота или у пропасти на вершине горы, со злорадным смехом исчезал; то пугал трусливых рыночных торговок, превратившись в какого-нибудь невиданного зверя. Иногда это приводило, между прочим, к забавным заблуждениям. Так недавно, натуралист, по имени Бюшинг[82], причислил одно из таких животных к неизвестным представителям европейской фауны, в то время как похожий на леопарда мифический зверь, появлявшийся время от времени в Судетских горах, был на самом деле никто иной как наш любезный Рюбецаль. Не раз останавливал он под всадником коня, и тот оставался стоять как вкопанный; ломал вознице колесо или ось у телеги, или сбрасывал перед ним на дорогу оторванную от скалы глыбу, которую с большим трудом приходилось оттаскивать в сторону, чтобы очистить путь. Бывало с такой силой удерживал пустой фургон, что шестёрка горячих коней не могла стронуть его с места, а если возница догадывался, что это шутки Рюбецаля, да ещё с досады разражался бранью в его адрес, то горный дух напускал на лошадей тучу оводов или, оставаясь невидимым, щедро награждал оскорбителя палкой по спине или осыпал его градом камней.
С одним старым пастухом, — человеком простым и прямодушным, — он всё же завёл знакомство и даже что-то вроде искренней дружбы: разрешал ему пасти овец у ограды своего парка, на что никто другой никогда бы не отважился; слушал бесхитростные рассказы старика о его неприметной жизни. Но однажды старик провинился. Как-то, по привычке, он пригнал стадо к запретной ограде, и несколько овец, сломав плетень, стали щипать траву на лужайке парка. Взбешенный гном напустил на стадо такой панический страх, что все овцы в диком беспорядке бросились с горы вниз, и большинство из них погибло. Пастух разорился и от горя умер.
Был ещё врач из Шмидеберга — болтун и хвастунишка, имевший обыкновение ходить в Исполиновы горы и собирать там травы. Он также удостаивался иногда чести беседовать с горным духом. Рюбецаль являлся ему то в образе дровосека, то под видом странника и охотно позволял шмидебергскому эскулапу поучать себя чудесному искусству врачевания. Порой он был так любезен, что изрядную часть пути нёс тяжёлый тюк с травами и сам указывал на некоторые, ещё не известные тому, целебные их свойства. Но врач, считавший себя более сведущим в ботанике, чем дровосек, относился к его словам с пренебрежением и однажды сказал недовольно:
— Сапожник должен заниматься своими колодками, и не дровосеку учить врача. Но раз уж ты так сведущ в травах и деревьях, — от зверобоя, растущего на каменистых склонах, до ливанского кедра, — то скажи мне, мудрый Соломон, что было прежде — жёлудь, или дуб?
Дух ответил:
— Наверное, дуб. Ведь плод происходит от дерева.
— Дурак, — заключил врач, — откуда же происходит дерево, как не от семян.
Дровосек возразил:
— Что ж, твой вопрос оказался для меня не простым, но и я тоже хочу кое о чём тебя спросить. Скажи, кому принадлежит земля, на которой мы стоим, — королю Богемии или Хозяину Гор?
Хозяином Гор жители окрестных селений стали называть горного духа, особенно после того, как умудрённые опытом, убедились, что имя Рюбецаль в горах лучше не произносить, ибо оно приносит им одни синяки да шишки.
Врач не задержался с ответом:
— Я полагаю, эта земля принадлежит моему господину — королю Богемии, а Рюбецаль всего лишь плод воображения, бессмыслица, пугало, выдуманное, чтобы стращать им детей.
Едва произнёс он эти слова, как дровосек вмиг превратился в страшного великана со сверкающими глазами и свирепым лицом. В ярости набросился он на врача.
— Я покажу тебе такое пугало, что у тебя затрещат все рёбра! Рюбецаль — это я! — заорал он. Потом схватил бедного эскулапа за шиворот и стал его трясти и трепать, ударяя о деревья и скалы, как чёрт доктора Фауста в известной всем комедии. Дело кончилось тем, что гном напоследок дал ему хорошего пинка и, полуживого, оставил лежать на земле. С тех пор врач никогда больше не ходил в горы за травами.
Легко было потерять дружбу Рюбецаля, но также легко было её и приобрести.
У одного крестьянина, жившего в окрестностях Рейхенберга, злой сосед отсудил всё имущество и землю, и когда судейские чиновники увели с его двора последнюю корову, у него ничего не осталось, кроме измученной жены да полдюжины ребятишек, половину из которых он, пожалуй, заложил бы судьям за свою последнюю скотинку. Правда, была у него ещё пара здоровых сильных рук, но их было недостаточно, чтобы прокормить себя и семью. Сердце крестьянина сжималось от боли, когда его маленькие голодные галчата просили хлеба, а ему нечего было им дать.
— Если бы у меня было сто талеров, — сказал он как-то убитой горем жене, — я приобрёл бы новый участок земли, подальше от склочного соседа, и поднял наше разорённое хозяйство. У тебя есть богатые родственники по ту сторону гор. Сходить бы к ним да рассказать о нашей нужде, — может, кто из них сжалится и от доброго сердца даст нам в долг под проценты.
Жена согласилась с ним, хотя и не очень-то надеялась на успех. Но другого выхода все равно не было. Рано утром крестьянин собрался в путь и, прощаясь с женой и детьми, сказал им в утешение:
— Не плачьте, сердце мне подсказывает, что я найду благодетеля, и он поможет нам больше, чем все четырнадцать угодников, у которых я так часто искал и не находил заступничества.
Сунув в карман корку чёрствого хлеба, он отправился в путь. Усталый и измученный дальней дорогой и полуденным зноем, крестьянин пришёл под вечер в деревню, где жили богатые родственники жены, да только не нашёл у них ни приюта, ни доброго слова. С горькими слезами на глазах жаловался он на нужду, но жестокосердные скряги или не обращали на него никакого внимания или осыпали беднягу обидными упрёками и язвительными поговорками.
