– А может, псеглавец? – Она лукаво прищурилась. – Ты ведь сын двух народов, человечьего и собачьего.
– Может, и так, – согласился ант. – Кислота, моя очередь сотника нести! – крикнул он вдруг.
Пес повел ухом в его сторону, не отрывая носа от следа. Он вел их в горы, чуть в сторону от основной дороги, соединяющей Золотой Мост с Южной Окраиной. Местность повышалась. Под ногами еще была высокая высохшая трава, но уже то и дело попадались большие камни. Несколько одиноких сосен привольно раскинулось на просторе.
Подъем стал круче. С боков надвинулись скалы, стискивая дорогу, превращая ее в узкую тропу. Наконец попалась первая каменная россыпь. Пес остановился, потеряв след, но Гордец даже не задержался.
– Куда мы дальше? – спросила Малышка.
– Тропа здесь одна, – пожал плечами ант. – Схимнику, конечно, и отвесный утес не преграда, но зачем, если есть дорога?
Слова его подтвердились. Впереди на тропе появился тонкий слой почвы, и пес опять взял след. Скоро путников догнала остальная свора. Теперь они шли вверх. Конь пока справлялся с подъемом без труда. Однако недалек тот час, когда Самоте придется идти пешком. Это понимали все.
– У горцев ведите себя осторожно, – вновь завел старую песню чуб. – У них принято уважать стариков. Приветствуйте их первыми и с поклоном. Женщина может говорить в присутствии мужчин, только испросив разрешения.
– Это и меня касается? – уточнила Малышка.
– И тебя. Горянки вообще сидят дома, занимаясь хозяйством. Если и собираются, то в компании других женщин. Но тебе, как гостье, будет позволено находиться в присутствии мужчин. Гость у иверов вообще неприкосновенен. Мало того что ему простится все, его будут защищать даже ценой жизни всех хозяев. Но если ты чем-либо оскорбишь иверов, они настигнут тебя потом, когда покинешь пределы их владений, и отомстят. Так что, повторяю, будьте осторожны.
– Странно это как-то, – проворчал Гордец. – Подобное гостеприимство не очень сочетается с убийством чужаков.
– Здесь как повезет. Обычно молодые охотники встречают тебя на границе владений племени. Могут пристрелить сразу, если не понравишься. А могут поинтересоваться, чего надобно. Потом либо прикажут убираться восвояси, либо позволят ступить на их землю. В последнем случае ты и становишься гостем.
– Интересный обычай. А ты не боишься, что и нас расстреляют?
– Меня здесь знают. К тому же я – чуб, а чубов горцы всегда считали своими союзниками, а где-то даже родней. И учтите, у иверов очень развит закон кровной мести. Лучше, если вы будете говорить поменьше, а делать еще меньше.
– Может, нам вообще тогда не стоит в их селения заходить?
– Без этого никак. Мне надо сменить коня на более привыкшего к горным тропам. Запасы еды пополнить, да и раненого оставить.
– И ты доверишь имперца иверам? – удивился Кислота.
– Конечно. Он ведь будет их гостем. И всяко они позаботятся о нем лучше, чем мы.
Тропинка начала закручиваться, поднимаясь, подобно волне. Псы остановились. Все восемь глаз уставились наверх, показывая, куда повернул след. Ант окинул взглядом пологий склон.
– Напрямик Искатель попер, – произнес он задумчиво. – Оно и понятно. Чего вилять, как заяц, от погони уходящий? Здесь и простой человек пройдет спокойно, не то что схимник.
– Конь не сможет, – покачал головой Кислота. – Да и нам с этим егерем на руках несподручно карабкаться будет. По тропе пойдем. А след твои собаки наверху возьмут – они, я смотрю, действительно умные.
Самота тронул поводья. Ехал он понурившись. Чувствовал, что задерживает отряд, но ничего поделать с этим не мог. Сегодня утром он уже сумел пройтись, не опираясь на ружье, но при этом так сильно хромал, что все поняли: серьезного перехода чуб не осилит. Словно извиняясь за это, он все время заводил разговоры, пытаясь скоротать путь спутникам.
– Коноваленко рассказывал, история приключилась, ему лет пять тогда сравнялось. Отец его с Атаманом крепко дружил, хоть и был того лет на десять старше. Ан как-то сошлись. Выехали в степь. Коноваленка тогда впервые на коня посадили.
– Я думал, у вас детей в седло раньше сажают, – заметил Кислота.
– Мы же не степняки. Хунну, говорят, в седле и рождаются. А чубы сильны пешим войском. Хоть всадники считаются чем-то вроде элиты. Но мало у нас тех, кто верхом степняку не уступит. Так что коли и выступаем в поход все верхами, то перед боем большинство спешивается. Да не о том речь. Коновал – он как раз из всадников, как и Атаман. Вот и сына решил с детства приучать. И надо же было им на разъезд степняков напороться. Небольшой, копий десять, а все же дитя малое – обуза в бою. А ордынцы тоже не дураки, поняли, что двое вершников их в капусту порубят. И коли чего, уйти не выйдет. Скакуны наши быстрее, хоть и не такие выносливые. А в погоне резвость нужнее.
– И как выкрутились? – заинтересовался ант.
– Переговорщиков ордынцы выслали. А Атаман навстречу выехал. Все честь по чести, оружие оставили, спешились. Двое их, один наш. Коновал с сыном позади остались. Оно и понятно, бате лучше возле мальца быть, случись чего.
– Странно, что ордынцы вообще первыми пошли на переговоры.
– Ага, и мне сперва это странным показалось. Был среди них лазутчик аль убийца, не помню, как их правильно обзывать. Атаман говорил, Ловец из таковских. И пока те двое отвлекали наших беседами, лазутчик этот с седла соскользнул незаметно, за чужими спинами, и пополз по траве. Узнали Атамана басурмане. Вот и решили взять живым сына кошевого атамана, а Коновала с мальчишкой – в расход. А Атаман говорил с ними, говорил, а потом рассмеялся, громко так, поворачивается спиной к ордынцам, да как крикнет: «Ну все, понеслись кони в степь!»
Самота замолк, окинул взглядом слушателей, убеждаясь, что история всех заинтересовала, и продолжил:
– Коновал тут саблю ему как бросит. Атаман ее прямо на лету поймал, хоть расстояние приличное было. Или это Коноваленку так показалось по детству. Атаман – он нарочно сместился так, чтобы друга своего от взглядов переговорщиков скрыть. Обернулся к ним и одним ударом обе башки с плеч смахнул. Лазутчик понял, что заметили его, вскочил на ноги, попробовал аркан метнуть, а только Коновал его пулей из пистоля угостил. Оружие тогда хуже нынешнего было, да и стрелков метких поменее. Словом, целился в лоб, а снес ухо начисто. Это Коноваленко точно запомнил.
– Что за имя такое странное? – удивилась Малышка.
– А чего странного. Отец – Коновал. Могучий, говорят, сечевик был. Голыми руками ордынцев спешивал. Ударит кулаком коню в лоб – бедная животина на землю и валится. За то и прозвище получил. Один раз даже буй-тура, говорят, завалил. Холмогорский курень, в котором он куренным атаманом был, даже шкуру и рога того тура показывает. А только никого уже в живых нет, кто это видел. Атаман последним был. А сын его ничем особенным не прославился. Вот по отцу и прозвали Коноваленко. По-вашему, «сын Коновала», что ли.
– А степняки что? – спросил ант.
– Какие степняки? – Самота уже успел забыть, о чем говорил прежде.
– Которые Атамана захватить пытались.
– Да что им станется? Гикнули, свистнули да в степь умчались. Наши не погнались за ними с мальцом на руках.
– Интересно было бы поговорить с этим Коноваленко, – задумчиво сказала Малышка. – Он небось много ведал таких историй, да, поди, умер давно, коли Атамана до схимы знал.
– Помер, вот только не так уж давно. – Чуб нахмурился. – Третий день пошел, как не стало его.
– Это тот старик, который взорвал себя вместе с передовым отрядом имперцев, ворвавшимся в ваш дом, – вдруг догадался Кислота. – А я думал, ему лет пятьдесят.
– Ему было хорошо за семьдесят.
– А еще мне казалось, что весь ваш отряд – ученики Атамана.
– Так и было. Коноваленка он держал при себе как сына старого друга. Кое-чему научил, конечно, но дальше этих мелочей дело не пошло бы. Стрелок он был хороший и опыт, конечно, имел немалый. Давно бы куренным стал, как его отец. Только не хотел. Ему нравилось ходить под личным началом Атамана. Ну и нас, тэлэпнив, древней мудрости учить, военным ухваткам и старым думам. А историй всяких и я немало знаю, – добавил он для Малышки.
– От него наслушался? – спросила девушка.
– Кое-что от него, кое-что сам видел. Есть у нас один чуб в Гарматном курене. Сами по названию понимаете, кто там.
– Не понимаем, – отозвался ант.
– Гармата – по-чубовски пушка, – пояснил Кислота. – Целый курень пушкарей?
– Это Атаман придумал всех их вместе собрать, – пояснил Самота. – Так и молодежь учить легче, и за пушками следить, и вообще… Да не о том речь. Все время он с собой подкову таскал. Вроде как на счастье. Не знаю, примета такая странная существует. Древняя. Некоторые верят. А однажды пошли на хунну всем кошем. Хан у них объявился, начал всех собирать под свой бунчук. Гурханом стать захотел. Неясно там все было. Вроде бы на курултае большинство ханов поддержали его, но, как всегда, недовольные объявились. А куда им податься? Вот и прислали на Сечь гонцов. Наши чубы сперва басурман хотели в кипящем масле сварить, да урезонил их Атаман. Сказал, ежели объединится Орда под одним бунчуком – заплачут наши хутора. Не хватит сил степняков сдерживать на границах, придется по сечам отсиживаться. Старшина посоветовалась, Рада пошумела – и порешили помочь мятежным ханам. Год, наверно, воевали, да не о том речь. В одном бою пушки наши славно ордынскую конницу посекли картечью. Позиция хорошая была. Холм высокий, сзади пологий, а спереди – крутой обрыв. Вот над этим обрывом мы пушки и поставили да и гвоздили вражеских вершников. Ан тут сам гурхан во главе отборной тысячи в обход пошел.
