– Глупо, – заметил Кислота. – Воевода должен позади войска быть, а не во главе строя саблей размахивать.
– И это мне говорит человек, который сам пустился вплавь через штормовое море? Почему же ты в ту ночь не командовал из какой-нибудь башни, рассылая по городу посыльных?
– Не сравнивай. Я не воевода. Для всех был лишь главой тайного приказа. Войска мне не подчинялись.
– И ты приказов потом, когда вернулся, направо и налево не раздавал, – скептически закивал Самота.
– Надо же было кому-то брать командование на себя. А через море к «Рыбе-молоту» только я прорваться бы смог. Не было других. Вот и поплыл. Из меня и воевода-то хреновый. Никогда не командовал больше, чем сотней.
– То-то и оно, – кивнул чуб. – Иногда бывает в бою такое, что воинов в атаку просто не поднимешь. Не подчинятся, еще и бунт учинят, на копья поднять могут. Хороший воевода тогда берет саблю в руки и сам идет в первых рядах. Поверь, это действует сильнее любых призывов и угроз.
– Ладно, что там с гурханом-то?
– Прорвался он через тот фланг, где тумены непокорных ханов стояли, и по пологому склону вышел на позиции Гарматного куреня. А пушкари и без кольчуг были. Схватились, конечно, за сабли. А тот чуб, что подкову с собой таскал, гурхана заприметил, ну и уж не знаю, как он сквозь охрану прорубился, низенький был, но крепкий, сам мог пушку на позицию выкатить. Словом, схватились они с гурханом, а у чуба сабля возьми да сломайся. Другой бы там и помер, а этот не растерялся. Вынул из-за пазухи подкову свою, под саблю гурхана поднырнул и в лоб подковой ввалил. У степняка бедного кровь из носа и ушей потекла, там он копыта и отбросил. Мы потом шлем его всем кошем разглядывали. Проломил пушкарь наш стальную пластину, как есть проломил. С тех пор Подковой его и назвали.
– Я другого Подкову знал, – тихо проговорил Кислота. – Знатную банду сколотил. Может, не повесь мы его, Механик в ученики взял бы. Уходил от городской стражи, как от детей, и тайный приказ выследить его никак не мог. Правда, убивать он больно любил. И зверски убивал. Если бы не это, схимник из него славный вышел, мозги работали получше, чем у меня. Сдал его наш знакомец Камбала.
– Ага, я слышал, вы говорили, – кивнул Самота. – Вот тогда про нашего Подкову и вспомнил. Только наш мозгами не знал как пользоваться. Зато в бою соображал быстрее многих.
– А степняки что? – спросил ант и сразу уточнил, дабы не получилось как в прошлый раз: – Охрана гурханова.
– Дались тебе эти степняки. Не о них же история, а о Подкове.
– И все же?
– Да что им станется? Мы с братом Холмогорский курень в тыл завели, ударили так, что только кровавые брызги по всей степи. Врятувалы гарматныкив. А остальное войско как увидело, что пал гурханов бунчук, разбежалось по своим кочевьям. Мы добычу собрали – и домой. А мелкие войны там еще лет пять шли. Ханы все обидами считались. За год большой войны немало их накопилось. Потом, как всегда, утряслось все.
– А может, гурхан этот ставленником Акына был? – предположил Кислота.
– Не, перед походом Акын с Атаманом встретились, переговорили. Кошевой наш – он завсегда чужие границы уважал, то бишь земли других схимников. Не хотел Акын объединения Орды. Боялся, снова двинутся на север, весь мир завоевывать, как бывало уже не раз. И как всегда, по рогам и получат, рано или поздно. Не любил он перемен.
– А у вас все получают имена в бою? – спросил Гордец.
– Нет, что ты. И не имена это вовсе, а прозвища. Коноваленка того же Назаром звали, как и Атамана. Коновал его в честь друга нарек. А Подкову, не помню, то ли Тарасом, то ли Панасом. Имена у нас разные. Некоторые – венедские, некоторые – ордынские. Их крови люди тоже на Сечь приходят. А случается, и от древних остались. Одного куренного Александром, к примеру, звали. Правда, что это значит, никто не помнит. Говорят, воевода такой у древних был, стратег по-ихнему. У горцев тоже часто имена древних бывают.
– Слушай, – задумчиво произнес Кислота. – У меня первая твоя история все из головы не идет. «Понеслись кони в степь» – это ведь сигнал был, так ведь?
– Ага.
– Не пойму, как Коновал смекнул, что ему делать.
– Дурья моя башка! – Самота хлопнул себя рукой по лбу. – Унесся мыслями вдаль, забыл, что вы не на Сечи выросли. Игра у нас есть детская. Так и называем: «Понеслись кони в степь». Четверо играют. Двое говорят, двое стоят с оружием наготове.
– А смысл в чем?
– Заболтать противника, отвлечь внимание и незаметно вставить в беседу сигнал «Понеслись кони в степь». По этому сигналу одна из сторон бросается на другую. Говорящий без оружия, так что второму нужно вовремя перебросить ему саблю. Успеют – значит, говорящий противника умирает сразу, и второму приходится рубиться против двоих. А побеждает тот, кто всех убил.
– Странная игра. Неужели такая уж интересная? Можно же сразу сигнал подать, и говорить незачем.
– Э, не скажи. Тогда твой противник успеет отпрыгнуть к своему второму, и получится простая рубка. Кому это интересно? Если бы чубы только саблей жили, а про мозги забывали, нас давно вырезали бы. Невелико войско наше. Сечевиков всего если тысяч десять наберется – хорошо. Еще зимовые чубы есть. Это те, которые по хуторам живут, на Сечь не допускаются. И вояки они послабее. Коли по числу брать, то полдесятка ханов объединятся – выставят войско больше нашего. Здесь мозгами шевелить надобно. Зазеваешься – обязательно кто-то из соседей подомнет под себя.
Тропинка, по которой они шли, превратилась в неширокий карниз. Под ногами уже давно был голый камень. О том, чтобы идти по следу, и речи не шло. С другой стороны, и свернуть отсюда некуда. Карниз вокруг скалы уводил вверх. Но когда все заволновались, что конь дальше не пройдет, оказалось, что они уже достигли верхней точки подъема. Тропа расширилась и пошла вниз. Собаки впереди вдруг как-то странно завыли. Все невольно потянулись к оружию.
– Это – неживой враг, – успокоил их Гордец.
– То есть? – не понял Самота.
– Труп, – пояснил псеглавец.
Тело, вернее, то, что от него осталось, лежало в небольшом ущелье. Спуск был пологим. Псы, скатившись вниз, спугнули двух стервятников. Люди последовали за ними. Даже Самота, несмотря на протесты, слез с седла и похромал со всеми. Ант заботливо подставил ему плечо. Чуб благодарно кивнул.
Падальщики поработали неплохо. На костях скелета осталось совсем немного плоти. А вот лицо полностью обглодать не успели. Неизвестный покойник носил при жизни аккуратную светлую бородку. Выцветшие глаза, устремившие последний взгляд в небо, еще сохранили голубой оттенок. Светлые волосы со стальным отливом разметались по камням. Пальцы правой руки, не тронутые стервятниками, сжимали добротный венедский меч. Вокруг были разбросаны клочья зеленой одежды.
– Не из местных, – сказал Самота и тут же утратил всякий интерес к покойнику.
– Венед, – кивнул Гордец. – С Северной Окраины или из центральных княжеств. Почти чистокровный.
– Может, кто из лесных братьев? – предположил Кислота.
– Они обычно мечи нашей ковки носят. Да и лука нигде не видно, – возразил псеглавец. – А зеленую одежду любят не только они.
– Лук мог убийца забрать. А мечи – ну не поверю, что у всех поголовно антские.
– У тех, кто пошел с Мятежником, – да, у всех. Да и разве стал бы убийца забирать лук и оставлять меч из отличной стали?
– Ты прав, это нелогично.
– Это Егерь, – прошептала Малышка.
– Что?
– Я не часто встречала людей с подобным цветом волос. Это Егерь, ученик Охотника.
– А ты ведь, похоже, права, Малышка. Я его описания почти не изучал, – словно оправдываясь, добавил бывший глава тайного приказа. – Больно уж он незначителен был среди схимников.
– Был – не был, какая разница! – с досадой произнес Самота и нервно почесал заживающий порез на левой щеке. – Вот и прервалась первая цепочка. Учение Охотника умерло.
– Не первая, – угрюмо возразил Гордец. – Раньше умер Псеглавец, так и не успев оставить полноценных учеников. Его цепочка прервалась первой.
Копать могилу в каменистой земле было бы непосильной задачей. Но и бросить тело без погребения послушники не решились. Кислота и Гордец забросали его камнями, чтобы хоть так уберечь от падальщиков. Меч положили на груди. Ант откинул за спину песью морду и снял шлем. Самота тоже обнажил голову, после чего достал флягу и сказал:
– Помянем по старому обычаю.
Все по очереди отхлебнули. Когда Малышка сделала глоток, горло ее обожгло, она закашлялась, из глаз потекли слезы.
– Что это? – прохрипела она.
– Чубовская горилка, – ответил Самота.
Он снял с плеча ружье и выстрелил в воздух. Еще одна традиция, не столь древняя.
– Зря, – заметил Кислота. – В горах звуки далеко разносятся. Всех местных переполошил.
– Они и так уже наверняка проведали, что мы здесь. Граница их владений недалеко. А меня они узнают.
