Герцогиня поднялась навстречу, на лице сильнейшее смущение, щеки сразу заалели, между нами был стыд, она это постоянно помнит и, похоже, частенько копается в своем неправильном поведении, толкуя его так и эдак, для женщин это как для мужчин футбол или чемпионат по боксу для тяжеловесов.
Я сказал с ходу:
– Как вы свежи и молоды, ваша светлость!.. И как меня охватывает энтузиазм!
Она сказала слабым голосом:
– Глерд Юджин…
Я откровенно любовался ее смущением. Идем к сингулярности, уже скоро начнем менять свои тела так, что не поймешь, кто был мужчиной, а кто женщиной, но я пока что в этом теле, а для него, скроенного по древним лекалам, такое небезразлично… скажем предельно мягко, и многое воспринимается согласно инстинктам, а не по уму.
Ну не в состоянии я заботиться о мускулистой женщине, что в двойном повороте вышибает ногой челюсть противнику и вообще во всем демонстрирует надо мной превосходство! Я могу с нею дружить, общаться… но у любви все-таки на первом месте забота и оберегание, это древнейший инстинкт, без него человечество исчезло бы еще во времена неандертальцев или даже на уровне червяков.
Возможно, именно потому потянуло и продолжает тянуть с такой силой к герцогине. Она действительно женщина, то есть половинка человека, как и я половинка, а вместе составляем человека: могучего, полноценного.
По отдельности мужчина и женщина, а вместе – человек. Потому что мужчине легче добывать мамонта и открывать бозон Хикса, когда со спины прикрывает женщина, обеспечивая комфорт и придавая силы для продолжения борьбы.
Вот так вместе человек делает гораздо больше, чем мужчина и женщина по отдельности. Но в моем мире эти речи – чудовищная крамола, можно и загреметь, зато здесь могу вести себя по-дикарски естественно.
– Бог создал женщин, – сказал я, – нам в поддержку и утешение… Утешьте меня, герцогиня, мне снова грустно.
Она испуганно оглянулась.
– Зачем вы меня сразу раздеваете? Глерд, вы хотя бы поздоровались! Муж вот-вот вернется!
– Вы правы, – согласился я. – Подумаешь, ворох платьев… Не так уж и тяжело задирать…
– Глерд!
– Подержите здесь и здесь, – деловито попросил я. – Вот на этой высоте… Можно выше… Ох, как вы божественно утешаете…
– Глерд, я ничего не делаю непристойного!.. Я порядочная женщина!
– Да, – согласился я счастливо, – как хорошо такой свинье, как я, оказаться среди порядочных.
– Глерд, не делайте того, что вы делаете, умоляю. Это непристойно…
– Правда? – изумился я. – Кто бы подумал…
– Глерд, – прошептала она, закрыв глаза, – мне стыдно… как я могу…
– Не обращайте внимания, – посоветовал я.
– Глерд!
– А вот мне можно, – сообщил я. – Я освоил пиратство, потом расскажу, что это, теперь с новым левлом можно вообще все!
– Глерд, то… что делаете… вообще бесстыдство…
– Зато какое!.. Герцогиня, вы умеете дать человеку счастье… или, как говорили в старину кратко, просто дать… даже ничего не делая… и даже не обращая внимания, что делают с вами…
– Ох, глерд, это бесстыдно и недопустимо…
– Весь грех беру на себя, – заверил я. – Как поджигатель, а вы жертва, потому вы абсолютно невинны… как это восхитительно, как… ох, бесподобно… герцогиня, вы самое лучшее на свете лакомство…
Она опустила подол, как только я перестал сжимать ее в объятиях, сказала в ужасе:
– Что я мужу скажу?
– Всю правду, – сказал я бодро, – ваш сосед, глерд Юджин, отправляется в Шмитберг. Заскочит к королю Астрингеру. Если герцогу надо что-то передать его величеству, то с удовольствием и радостью от счастья иметь такого соседа… гм, как-то двусмысленно звучит… в общем, потом помчусь в королевство Нижних Долин.
– Ох, – сказала она опасливо. – Не насовсем?
– Как я могу, – заверил я и попытался поцеловать ее, но она в смущении отвернулась, и я чмокнул в розовое ухо. – Если вдруг герцогу что-то надо, пусть только кивнет! Из Шмитберга проеду в Санпринг пообщаюсь с ее величеством королевой Орландией насчет стратегии развития и культурных связей, как-то так примерно. И если герцогу что-то нужно…
Она слабо улыбнулась:
– Довольно-довольно! Герцог будет счастлив, что у нас такой любезный сосед. А вот мне очень неловко.
– Герцогиня, – сказал я уверенно, – что вы, как в лесу? Нужно жить, как и принято: по двойным стандартам!.. И жизнь будет полна удивительных открытий и временно запретных радостей. Надо ими пользоваться, пока запретные, а то потом запреты снимут, и все, конец, никакого щастя.
Я сам не понял, в чем дело, даже старательно поразмышлял на обратном пути в сторону бухты, почему это вдруг с такой страшной силой тянет к герцогине. Как-то странно притягательно действует эта вот застенчивость, стыдливый румянец, жаркий шепот и уверения, что такое вот делать нельзя, потому что это нехорошо и не принято.
И дело вовсе не в том, что у нее такое сладостно нежное мягкое тело, белое и жаркое, чем-то еще дивно хороша и удивительна, хотя когда отдается, так это здесь называется, то это просто чудо, я весь из себя…
Фицрой, как боевой конь, что взбодрился при звуках боевой трубы, носится по верфи, проверяя и перепроверяя, указывая и подгоняя, а когда увидел меня, лихо спрыгнул с лесов почти на высоте человеческого роста, красиво выпрямился, согнув ноги в коленях, но не спину.
– Уже? – спросил он. – Не снимая сапог?
– Грубый ты, – укорил я. – Нет в тебе романтизма и высокой духовной чувственности. У нас было расставание, как у Гектора и Андромахи или Меджнуна и Лейлы… ладно, забудь. Насчет коней и прочего уже?
– Нет, – ответил он, – я тут одного приспособил. Думаю, нам пора обзаводиться слугами. Ты как?
Я пожал плечами.
– Обходился как-то. А что, нужно для важности?
– И для нее тоже, – сообщил он. – Важность – это престиж и статус в обществе. Мы же люди, а какие люди без фанаберии?
– Одного на двоих?
– Зато какого, – ответил он. – Думаю, пригодится в дороге.
Я подумал, спросил:
– Понсоменера?
– С тобой неинтересно, – сказал он с досадой, – всегда опережаешь… Нужно как-то договориться с тобой говно есть…
Я поморщился.
– А еще глерд!
– Понсоменер, – сказал он уже серьезнее, – будет счастлив посмотреть мир. Он же никогда не покидал свою деревню!.. Не считая нашей авантюры на море. А нам коней расседлать-оседлать, костер развести, то да се… Он быстрый, как перепуганная мышь.
Я подумал, пытаясь вспомнить лицо Понсоменера, и с удивлением понял, что никак не удается.
– Понсоменер… Знаешь, на корабле я не обращал внимания, народу много, проблем еще больше… но сейчас что-то в нем сильно тревожит.
Он усмехнулся:
– Меня тоже.
– Так чего тогда?
Он пожал плечами.
– А разве не справимся? Зато исполнительный, как не знаю кто. Не очень уклюжий, но… как-то делает все быстро. А в дороге присмотришься к нему лучше.
– Ну да, – согласился я, – когда втроем, все на виду. Но все-таки…
– Да ладно, – сказал он. – Он не химера, я тебе говорю!.. Я химер кишками чую. Наверное, тоже под свет трех лун попал. И как-то выжил.
– Тоже, – повторил я, – это ты о ком? О себе?
Он поморщился.
– Ну что ты везде тайный смысл ищешь?.. О себе, о тебе или о ком-то еще – какая разница? Это так говорится. Ты же не попадал? Или попадал?
– А ты? – спросил я.
Он вздохнул.
– Ну вот, всегда переводишь, чтобы не отвечать, а тебе все раскрывали и докладали. Это нечестно. Ты раньше в тайном сыске не работал? Или в дипломатическом?..
– Вся жизнь наша, – сообщил я философски, – и тайный сыск, и дипломатия, и хрен знает что еще.
– Зато весело, – заверил он и, повернувшись спиной, заорал: – Понсоменер!.. Понсоменер!
Я покосился по сторонам.
– Где ты его видишь?
– У него хороший слух, – заверил он. – В Шмитберг будешь заезжать? А то если по прямой, на сутки короче… А вот и Понсоменер!
Я повернулся, молодой парень приблизился к нам так быстро и неслышно, что я даже не понял, как он это сделал, но уже стоит, опустив руки, лицо бессмысленное, словно исчез из этого мира, оставив перед нами только тело, а я старательно всматривался и начинал понимать, почему до сих пор не запомнил: запоминать нечего.
Ни оттопыренных ушей, ни длинного или короткого носа, вообще ничего в лице или фигуре выразительного. Более того, будто бы его вот таким вылепили из воска, а потом немножко подержали на солнце, отчего все чуть-чуть оплыло, потерялась четкость, и если отведешь взгляд от его лица, то уже не вспомнишь, какое оно.
Интересное свойство, мелькнула мысль. Некая защитная реакция организма, дескать, никого не трогаю, не обращайте и вы на меня внимания.
