— Они самые, сир, — угрюмо кивнул граф. — Вчера забрал у дознавателя. Собирался изучить при первой же возможности, но погряз в делах…
— Собира-лись? — подчеркнув последний слог, переспросил король. — Граф, вы что, недостаточно хорошо расслышали формулировку моего приказа?
Рендалл тут же оказался на ногах:
— Ваше величество, я…
— Я велел вам разобраться с обстоятельствами этого дела в КРАТЧАЙШИЕ СРОКИ! Значит, вы должны были забыть про все и вся и заниматься только им!!!
Граф жестом показал на заваленный свитками стол и криво усмехнулся:
— А как же Орден Вседержителя, Омман, Алат и Белогорье? Если я о них забуду хотя бы на день — то ничем хорошим это не закончится…
— Грасс!!!
— Я делаю то, что должно, сир! И делал бы то же самое, окажись на месте леди Мэйнарии моя собственная дочь!
— Будь на ее месте ваша дочь, я бы вас понял! — гневно рявкнул Неддар. — А тут… Вы вообще понимаете, что каждое мгновение, проведенное баронессой в тюрьме, бьет по моей репутации не хуже тарана? Ее отец был образцовым вассалом: он ни разу в жизни не отступил от данной клятвы и даже погиб с мечом в руке, пытаясь прийти на помощь своему сюзерену. Поэтому я обязан относиться к леди Мэйнарии как минимум не хуже! Обязан, вы слышите?! А вместо этого я сначала лишаю ее титула, потом позволяю ей сесть в тюрьму и в итоге забываю о ее существовании!!!
— Вы выполнили ее собственное желание, сир!
— Грасс! Еще одно слово в том же духе — и я за себя не ручаюсь…
Рендалл побагровел, скрипнул зубами и склонился в поклоне:
— Молчу, сир!
Неддар в сердцах врезал кулаком по столу, вскочил, порывисто шагнул к дверям и остановился:
— Сколько нужно времени, чтобы вникнуть во все обстоятельства дела и вынести вердикт?
— День… Может, два, сир…
— Даю вам сутки! Завтра в это же время я должен иметь о-о-очень веские основания, чтобы выпустить леди Мэйнарию из тюрьмы…
Глава 16
Баронесса Мэйнария д’Атерн
Девятый день четвертой десятины третьего лиственя
В неверном свете масляного светильника черный силуэт, бесшумно мечущийся по камере, показался мне ожившим воплощением Бога-Воина. Резкие, исполненные мощи удары кулаком, вспарывающие воздух, сменялись легкими «касаниями» пальцев. Жесткие, рубящие блоки предплечьями — плавными, волнообразными движениями кистей. А быстрые и почти невидимые глазу смещения тела — коротенькими, но на удивление своевременными и гармоничными мгновениями неподвижности.
Первые несколько минут после пробуждения я смотрела на все это, как на красивый танец, но в какой-то момент, уловив в одном из движений что-то знакомое, вдруг прозрела: в руках Крома жил своей жизнью воображаемый Посох Тьмы!
Вот он отводит в сторону опускающийся на голову клинок… Вот — скользнув по ладони Крома, жалит его отпрянувшего противника в горло… Вот — выбивает меч из сжимающей его длани и тут же дробит непрочные человеческие кости…
«Смерть… — мелькнуло где-то на краю сознания. — Смерть, сошедшая на Горгот, чтобы собрать свою кровавую жатву…»
«Жизнь! — возмущенно ответила я. — Жизнь, сметающая грязь и тлен, чтобы уберечь тянущиеся к Свету ростки…»
Аналогия с ростками мне понравилась: я сразу же увидела место за спиной Крома, которое он так самоотверженно защищал, представила на нем себя и приподнялась на локте, чтобы оказаться к нему поближе.
Как оказалось, зря: стоило мне пошевелиться, как Меченый остановился, опустил воображаемый посох, а вместе с ним — и взгляд.
— Смире… — привычно начала я, потом сообразила, что желать смирения слуге Бога-Отступника как-то глупо, и тут же поправилась: — Доброго дня, Кром!
— Доброго, ваша милость… — нехотя буркнул он.
У меня сразу же испортилось настроение: я вспомнила его выдох «Ларка!!!», упорное нежелание отвечать на вопросы и угрюмое молчание от заката и до момента, когда я все-таки заставила себя заснуть.
— Доброго, Мэй! — мрачно поправила я.
Спорить он не стал: повторил фразу так, как я просила, и извинился:
— Простите, я не хотел вас разбудить.
— Я проснулась не от шума, а от холода… Промерзла до костей. Аж зуб на зуб не попадает.
— Все-таки вам не стоило… — начал было Меченый. Потом наткнулся на мой возмущенный взгляд и со вздохом предложил: — Что ж, тогда попробуйте поприседать: два-три десятка повторений — и вам станет жарко!
— Попробую, — кивнула я. И поймала себя на мысли, что если дотронуться до пышущего жаром тела Крома, то можно обойтись и без приседаний…
Отогнала непрошеные мысли. Встала. Прислушалась к своим ощущениям и попросила:
— Отвернись, пожалуйста — мне надо справить нужду.
Меченый скрипнул зубами, скользнул к решетке и замер спиной ко мне.
Для того, чтобы почувствовать его мысли, не надо было быть ясновидящей: он жалел, что я — в тюрьме! И бесился от своего бессилия что-то изменить.
Вопреки обыкновению, это меня не порадовало, а взбесило:
— Я — д’Атерн, и сделала то, что должно! Ясно?
Он не ответил, сделав вид, что не услышал.
Криво усмехнувшись, я задрала юбки чуть ли не до груди, присела над зловонным отверстием в углу камеры и рявкнула, пытаясь заглушить журчание, показавшееся мне слишком громким:
— Скажи, что бы ты сделал, будь на моем месте? Только честно!
— То же самое, Мэй…
Это самое «Мэй», сорвавшееся с его уст, подействовало на меня, как ушат холодной воды — на голову бойцовому псу: я мгновенно забыла о своем раздражении и затараторила, толком не вслушиваясь в то, что говорю:
— Знаешь, а находиться в тюрьме почти совсем не страшно! Если бы не эти жуткие крики, не вонь и не холод — я бы спала, как ребенок, и видела бы сны… Кстати, а тебе что-нибудь снится?
Спина Меченого окаменела. А в голосе прозвучала такая боль, что мне стало страшно:
— Нет…
«Мне снятся кошмары…» — мысленно закончила за него я, смахнула со лба выступившие на нем капельки пота и виновато прошептала:
— Прости…
Кром пожал плечами и замолчал.
В этот момент со стороны лестницы раздался очередной душераздирающий крик.
Я мигом оказалась на ногах, выпустила из рук юбки, запрыгнула на нары и вжалась спиной в стену:
— Кро-о-ом?
— Иду, — обреченно вздохнул Меченый, повернулся ко мне лицом, неторопливо подошел к нарам, сел и… протянул мне свою правую руку!!!
Я вцепилась в нее, как утопающий — в протянутый ему шест, и благодарно улыбнулась.
Слушать жуткие вопли пытаемого, сжимая широченную ладонь Крома, было терпимо. Поэтому все время экзекуции я тряслась не столько от ужаса, сколько от холода и от воспоминаний, вызванных прикосновением к руке моего майягарда:
Я — на руках Крома. В мокрой и от этого почти прозрачной нижней рубашке. Над его головой мелькают еловые лапы и куски серого, затянутого тучами неба. Неприятно ноет пораненная стопа. От непрерывной тряски слегка мутит. Спину и ноги под коленями обжигает жар Его рук, правый бок плавится от тепла Его груди и от ударов Его сердца, а лицо вспыхивает в такт Его дыханию…
Я — в лесу. На поляне рядом с догоревшим костром. Медленно снимаю с себя мокрую рубашку и роняю ее на усыпанную хвоей землю. Взгляд не отрывается от темной, почти черной черты — куска будущей руны, — нарисованной в пепле, а душа бьется раненой птицей, не желая расставаться с телом. Бездушный стоит передо мной и смотрит. Не отрываясь. На мою бесстыдно обнаженную грудь, на ноги и низ живота…
Лес… Охотничий домик… Я лежу на ложе… Кром добивает раненых лесовиков… Приподнимаюсь на локте, убираю с лица слипшиеся волосы… и натыкаюсь взглядом на свою обнаженную грудь, заляпанную кровью и слюнями. Непонимающе пялюсь на обрывки нижней рубашки, приклеившиеся к животу, и вдруг понимаю, что вижу себя всю! От груди и до середины бедер…
Вспоминать прошлое было… волнующе. Поэтому, когда у меня над ухом раздался голос Крома, я с большой неохотой открыла глаза и не сразу поняла, что он мне говорит:
— Не прижимайтесь к стене, ваша милость! Она — каменная и вытянет из вас все тепло…
Поняла. Оценила звучащую в голосе заботу. Послушно отодвинулась от стены и… чуть не застонала от удовольствия, почувствовав плечом обжигающе горячую руку Меченого!
Ощущения от обычного, в общем-то, прикосновения оказались такими сильными, что я на мгновение перестала соображать и пришла в себя только тогда, когда почувствовала, что обнимаю сидящего рядом мужчину!
«Мамочка!!!» — подумала я и… залепетала:
— Ты такой теплый! Можно, я об тебя немножечко погреюсь?
Он вздрогнул. Но вырываться, к моей безумной радости, не стал. И правильно — для того, чтобы расцепить мои объятия, ему бы, наверное, пришлось переломать мне все пальцы.
