Вспомнить, что я хотел сказать перед тем, как увидел в ней сестру, оказалось выше моих сил. Поэтому я зажмурился и глухо пробормотал:
— Как я уже говорил, вам надо было ехать с графом Грассом…
— Тебе…
— Тебе… — послушно повторил я.
— Зачем мне ехать с человеком, которому я не доверяю?
Я мысленно застонал: Мэй осталась в тюрьме из-за моей глупости!!!
… — Все закончилось, Мэй… — выдохнул я, скользнул на шаг в сторону, просунул руку между прутьев решетки и ласково погладил ее по волосам: — Все закончилось… И… какая же вы у меня молодец…
Вовремя: вместо того, чтобы впасть в истерику, баронесса прервалась на полуслове, растерянно захлопала ресницами, опустила взгляд, увидев, во что превратилось ее платье, и мучительно покраснела.
Прихотью кого-то из богов Время взяло и остановилось. Дав мне возможность рассмотреть острые белые зубки, обиженно закусившие разбитую губу, слезинки, набухшие в уголках ее глаз, и взгляд, который пылал какой-то детской, но от этого не менее жгучей обидой.
«Сейчас разревется… — в панике подумал я. — Надо ее отвлечь…»
И ляпнул, что пришло мне в голову:
— Вам не кажется, что в плане графа Грасса непозволительно много изъянов?
Время дрогнуло и продолжило свой бег — первые слезинки прокатились по щекам и сорвались в короткий полет, левая рука леди Мэйнарии прикрыла грудь, правая — лоно, а румянец, заливший ее лицо, стал таким ярким, что на его фоне потерялись и пятна крови, и веснушки, и родинка под правым глазом. Потом в ее глазах появилось непонимание, а с губ, наконец, сорвался ожидаемый мною вопрос:
— Н-не поняла?
— Сегодняшнее утро я встретил в камере, где содержат заключенных, с которыми работают палачи. До того, как попасть в нее, содержался в другой — битком набитой Серыми и лесовиками. А перед вашим появлением меня подняли на этот этаж и поселили в одиночке…
Баронесса не поняла. Пришлось объяснять дальше:
— Камера напротив моей — свободна. Однако вас поселили чуть левее. Скорее всего, для того, чтобы вы имели хоть какую-то возможность для уединения. А еще почему-то не отняли у вас ни колец, ни серебряных заколок, ни сережек…
— Что из этого следует?
— Подумайте сами: особой добротой к заключенным тюремщики и стражники не страдают. Значит…
— …значит, граф Рендалл решил обеспечить нам с тобой более-менее сносные условия для проживания! — обрадованно воскликнула леди Мэйнария. — Здорово, правда?
Особых причин для радости я не видел. Поэтому поскреб пальцами щетину на подбородке и фыркнул:
— Ну, как вам сказать? Боюсь, все не так просто… Вот смотрите: допустим, вы — Первый министр и член Внутреннего Круга короля Латирдана. Вы привозите дочь вашего ближайшего друга в тюрьму, выясняете, в каких условиях содержится ее майягард, добиваетесь, чтобы его переселили в одну из лучших камер, и устраиваете девушку так, чтобы ей было более-менее комфортно. А что потом? Спокойно уезжаете?
— Нет: прежде, чем уехать, я соберу всех стражников, тюремщиков и палачей…
— …и?
Баронесса сглотнула, кинула взгляд на труп тюремщика и еле слышно прошептала:
— Спаси и сохрани!!!
— Вот-вот…
Несколько мгновений леди Мэйнария ошеломленно молчала, а потом гневно засверкала глазами:
— Опыта ему не занимать. Времени, чтобы подумать о том, как я буду тут жить, у него было предостаточно. Значит, он должен был сделать все, чтобы обеспечить мою безопасность…
— Ну да…
— Получается, что эта попытка насилия — никакая не случайность?
Я угрюмо кивнул:
— Как вам сказать? Думаю, что насилие не входило в его планы. Скорее всего, этой твари поручили вас напугать. Но недостаточно хорошо объяснили, когда надо остановиться…
Леди Мэйнария аж задохнулась от бешенства:
— Напугать? Что ж, это ему удалось!!!
Легонький тычок в бок заставил меня вернуться в настоящее:
— Кром!!! Почему ты молчишь?
Открыв глаза, я с большим трудом вспомнил, о чем мы говорили, и вздохнул:
— Тюрьма — не место для девушки…
— Молодой и красивой? — хихикнула баронесса, потом помрачнела, прикоснулась пальцами к разбитому носу и грустно вздохнула.
Я застыл: на какое-то мгновение мне вдруг показалось, что за решеткой-забором сейчас возникнет ухмыляющееся лицо Данора[71]:
— Смирения и тебе, доча… Что это у тебя с лицом?
Рука сама собой дернулась к постолу, наткнулась на голенище сапога и безвольно опала: обломка засапожника, который я пытался выхватить, не было! Как самого постола… И Ларки…
Зажмурился. Изо всех сил. Потянулся к Посоху, чтобы найти успокоение в шершавости зарубок своего Пути. Вздрогнул, не почувствовав под рукой древка, давно ставшего частью меня. Открыл глаза. Уставился на тусклый белый язычок огня в светильнике и… ухнул в прошлое:
…Пламя взлетело по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгнуло ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькал мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замерло, а потом рассыпалось мириадами искр, которые устремились вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами…
Шагнул вперед. Потом — еще раз. Стряхнул с руки какую-то тяжесть. Не глядя, отмахнулся кулаком. Услышал еле слышный всхлип. Зачем-то посмотрел назад и не поверил своим глазам: сестричка была не там, в горящем доме, а прямо передо мной — лежала на изрезанной ножом лавке, прижимала ладошку к разбитым в кровь губам и с ужасом смотрела на меня…
— Ларка… — потрясенно выдохнул я, метнулся к лавке, упал на колени и вжался лицом в рваное и пахнущее кровью платье.
Глава 15
Король Неддар Третий, Латирдан
Девятый день четвертой десятины третьего лиственя
Удар голенью во внутреннюю поверхность бедра выставленной вперед ноги заставил Вагу пошатнуться. Удар кулаком в живот — содрогнуться, опустить руки и открыть лицо. А удар локтем в скулу — на несколько мгновений покинуть Горгот и заглянуть в пиршественные чертоги Бастарза[72].
— Дичь[73]! — довольно осклабился король, схватил побратима за шею, рванул его безвольное тело навстречу своему колену и… почувствовал, что летит!
Извернуться в полете так, чтобы упасть не на спину[74], а как-нибудь еще, Латирдану не удалось. Поэтому, шлепнув ладонями о пол и тем самым погасив силу удара, он не стал вскакивать на ноги, а скривил губы в виноватой улыбке и сокрушенно вздохнул:
— Оказывается, я имел в виду себя…
Вага осторожно дотронулся пальцами до ссадины на щеке и улыбнулся:
— Я так и понял, ашер…
— Зато в прошлом бою я все-таки снял с тебя шкуру!
— Ну да… — ехидно ухмыльнулся хейсар. — Единственный раз за утро! А знаешь, почему?
— Почему «единственный» или почему «снял»?
— Почему «единственный»!
— Ну-ка, подари-ка мне Свет[75].
— Потому, что ты думаешь не о бое, а о своей гард’э’но’иаре[76]. И видишь не меня, а ее… Может, я тебе ее чем-то напоминаю?
Неддар «задумчиво» оглядел стоящего над ним побратима и почесал затылок:
— Ну да, так и есть… Женственностью!
Горец вытаращил глаза и возмущенно зашипел:
— Женственностью? Я?!
— А кто же еще? — притворно удивился Неддар и, приподнявшись на локте, огляделся по сторонам: — Здесь, кроме нас двоих, никого нет.
— Ну, все: в следующем бою я…
— Следующего боя не будет, — перебил его король, встал с пола и взглядом показал побратиму на мерную свечу: — До часа горлицы осталось всего ничего. А нам надо еще ополоснуться и переодеться.
— Все равно опоздаем, — пожал плечами хейсар, посмотрев на почти прогоревший огарок. — Пока тебя оденут, обуют, умастят благовониями, осыплют комплиментами и измучают просьбами…
Латирдан представил порядком поднадоевшую процедуру и решительно рубанул рукой по воздуху:
— Сегодня все будет по-другому! Король я или не король?
Для того чтобы заставить Дарана Скопца отказаться от предписанной этикетом процедуры, пришлось выдержать еще один бой. Ничуть не легче настоящего: главный смотритель королевской опочивальни минут десять доказывал монарху, что одевание в присутствии вассалов есть почетная обязанность любого самодержца, что такая близость к придворным укрепляет королевскую власть и что пренебрежение этой традицией обязательно скажется на благополучии всего Вейнара.
