– Да в ней-то самогон, – махнул Угрюм рукой. – Ты вот на это посмотри. Стекло, – с особым значением произнес он.
– Неплохое жалованье у княжьих ратников, – кивнул я.
– Да какое там жалованье! Ушкуйников ловили да на гнездо их вышли. А там добра всякого! Вот этим сам воевода сына моего пожаловал. За доблесть в бою. Озеро-то Полуночное разлилось, там нынче ушкуйникам простор. А иногда и в реки выходят, на деревеньки прибрежные налетают, купчишек трясут, бывало раз, что и до нашего села доходили. Только мало их было. Мужики-то сразу в топоры, а там и боярская дружина дым увидела, прилетела на рысях, в спину ударила. Да тогда же мой Тишка и подался в войско.
– Так боярин ваш о вас заботится? – спросил я.
– А то как же, – крякнул Угрюм. – Он же наш боярин-батюшка. Мы для него хлебушек сеем. Он нас от ворога боронит. Каждый своим делом занимается.
Может быть, потому что анты рядом, в северных княжествах сложился такой строй, я не знаю. А только южнее с крестьян по семь шкур драли. И услышать от них «боярин-батюшка» сложно. Здесь же знать и простолюдины держались друг за друга, иначе просто не выжить.
– А вот ты, Искатель, чего ты ищешь-то? – спросил вдруг Угрюм.
– Не знаю, – задумчиво ответил я. – Себя, наверно.
– Экие вы. – Мужик рассмеялся. – Как же ты себя найдешь, ежели все время в дороге? Чудной вы народ. Без роду, без племени. На рубаху свою, к примеру, глянь. По ней же не скажешь, кто сшил. Вот у меня – вышивка, как от дедов-прадедов заведено, покрой. На меня и в соседнем княжестве глянут – сразу поймут: из лужан. Только про девку твою, с мечом которая, сказать можно, что из корчевцев, из люда княжьего. А остальные – такие же бродяги, как ты.
– Ежели на одном месте сидеть – тоже немного найдешь, – попробовал я возразить.
– Экий ты странный. А ежели бежать все время – лучше? Я когда топорище, к примеру, для топора выбираю, тожеть на одном месте не сижу. А только и не бегу мимо, словно гонит кто. Примерюсь, посмотрю, как в руке лежит, крепко ли дерево да хорошо ль остругано. А ты ж проходишь через города и веси, а ничего про них и не знаешь, потому как рассмотреть не удосуживаешься.
– Уж видел побольше твоего. И что надо – рассмотрел, что надо – узнал.
– Да что ты знаешь? Вот у меня сейчас гостишь, а и не скажешь, сколько кур у меня, сколько коз да коров в хлеву, какой кус земли мне община дает, детишек сколько. Понятно, оно тебе и не надо. А знаешь, какие у нас озимые родятся, какие яровые? Сколько ягод девки мои собирают в лесу? И какие ягоды? Не знаешь, не ведаешь. А ведь себя искать – не топорище выбирать. Здесь к каждому месту посмотреть да притереться надобно, глянуть, каково тебе здесь. Может, ты сам гож в нашей деревне. А не остановишься, не присмотришься, опять завтра убежишь, словно гонит кто.
Бесполезный в общем-то разговор. Что может поведать мне этот крестьянин, которого и на свете не было, когда я встал на путь учения? А все-таки затронули его слова что-то во мне. Все уснули уже, только я по-прежнему сидел на лавке, думая, перебирая слова Угрюма, словно бусинки. И ведь это все – его правда. Ему не нужны города с их суетой и моя наука не нужна. Он погрузился глубоко в эту землю, словно бы корнями, могильными холмиками погостов, на которых упокоились его предки, избой, стоящей на древнем фундаменте, полем, которое пахал еще его отец и отец его отца. Да той же вышивкой, этаким отличительным знаком. Все это объединяет его с соседями, сплачивает в одну общину, сильную своей основательностью. Им не нужны перемены. И разве можно их в этом винить?
Я все-таки задремал. А проснулся до восхода солнца от криков во дворе:
– Да как у тебя это получается! Провались оно все!
– Нет, ну как есть бешеная! Терпение! Сколько раз повторять-то тебе?! Смотри и повторяй. Да не так! Медленно! Куда спешишь-то!
– Ждан, у тебя вообще костей нет! Как ты это делаешь?!
– Не психуй! Медленно. Терпение и еще раз терпение. Не спеши, смотри на меня и делай так же.
– Зануда!
– А ты бешеная! Ну как есть бешеная! Осторожнее! Тын-то в чем виноват?! Уймись, бешеная!
Ждан пробовал себя в роли учителя. Я усмехнулся. А все-таки неправ Угрюм. Да, я мало знаю про те места, через которые прохожу, и знания эти поверхностны. Но есть в этом мире место, которого никто не понимает лучше меня. Дорога тоже может быть домом. И отсутствие вышивки на рубахе лучше любого узора расскажет, что родина моя – в пути.
Краткий экскурс в историю
У венедов всегда было нечто, объединявшее их. С давних времен. Сперва – вражда к древним. О них осталось мало сведений. Я знаю, что единым народом они не были. Венеды ненавидели их, потому что древние жили по другим правилам, законам и обычаям. Купцы древних не стеснялись обманывать простодушных варваров. А те, интуитивно понимая, что с ними нечестны, не могли тягаться в спорах с изворотливыми торговцами. К тому же отряды древних часто нападали на приграничные племена для захвата рабов. Они были сильнее, лучше вооружены. У них были большие каменные города, несметные войска. Но все это разлетелось в пух и прах, когда с севера пришли венедские варвары, единые в своей ненависти.
Потом явился Лихослав, легендарный князь, родоначальник всех правящих родов. Говорят, ему удалось объединить большую часть венедских племен. А еще говорят, что именно при нем венеды окончательно переломили хребет древним, уничтожили их как народ, чтобы со временем поглотить, растворить в себе. Эта фигура оставила слишком заметный след. Предания о нем передавались из уст в уста и дожили до тех времен, когда у венедов появилась своя письменность. Лихослав действительно оказался выдающимся стратегом. Он сразу сообразил, в чем сила его врагов.
Кордонные горы содержали в себе богатые залежи железа. Но предгорья были бедны. Венеды никогда не обращали внимания на те места. Лихослав первым оценил их значимость. Его дружина, по преданиям усиленная отрядами антов, прошла через перевалы, до него считавшиеся непроходимыми, и обрушилась на гарнизоны крепостей в предгорьях, словно лавина. В течение года все рудники перешли под власть предприимчивого князя. Многочисленные рудничные рабы-венеды были освобождены. Среди них нашлись неплохие кузнецы. К тому же некоторые древние тоже примкнули к Лихославу, надеясь его руками разделаться со своими противниками, а потом легко избавиться от «тупого варвара».
Благодаря всему этому уже через пять лет на юг двинулась небольшая, но сплоченная армия, одетая в пластинчатые панцири, умевшая вести правильный бой и даже осаждать города. Основой ее стали вильцы, родное племя Лихослава, и бывшие рудничные рабы. Но сперва ощутили мощь новой армии не древние, а лужане, еще одно венедское племя, считавшееся самым сильным. Они первыми в свое время рискнули выйти из лесов, захватили и удерживали часть лесостепи, где разводили коней. Лужане стали великолепными всадниками. Но тягаться со стальными пехотинцами Лихослава не смогли.
Дальше война шла вполне предсказуемо. Усилив войско конницей лужан, Лихослав почувствовал себя непобедимым. За одно лето он разбил несколько армий древних, захватил множество земель и основал город, который назвал в свою честь и провозгласил центром венедских земель, хоть Лихов тогда стоял почти на границе.
Следует признать, что успеху Лихослава способствовало появление на юге племен хунну. Тогда древние впервые столкнулись со степняками. А на востоке восстали бедуинские племена. Впрочем, последнее было скорее не причиной падения древних, а следствием.
Так или иначе, Лихослав умер, не исполнив своей цели стереть память о древних. Эту задачу он завещал многочисленным сыновьям. Но Лихославичи, хоть и добили врага, разорвали Венедию на множество уделов. И тогда религиозный культ стал тем, что скрепило рыхлую массу княжеств. Даже в мое детство оставалось слишком мало сведений об этом. Сейчас их вообще не найдешь, но я знаю, что священники всегда были едины, что позволяло им в иные моменты даже диктовать волю князьям. Может, именно это и стало причиной их гибели. Власть имущие не любят, когда ими помыкают.
Некоторые мои знакомые считают, что стремление к единству всегда было присуще венедам и в этом их отличие от прочих народов. Потому всегда находилось что-то, вокруг чего они готовы были сплотиться. Может быть, именно потому и удалось создать первую Империю?
Человек недалеко ушел от животных. Но иногда он ставит меня в тупик таким явлением, как искусство. Сам я далек от него и всегда относился с уважением к людям, которые способны не только придумывать несуществующие образы, а и выражать их в виде песен, музыки, картин и много чего еще. Как мне кажется, это – единственное, что отличает человека среди прочих живых существ. Власть искусства очень часто недооценивают. Но если вы хотя бы раз видели, как дружная боевая песня сплачивает ряды воинов или как седой, битый жизнью старик льет слезы, услышав балладу о чужой трагедии, то не станете спорить. В этом есть что-то сверхъестественное, что-то трогающее человека за живое, за то, для чего у меня тогда не было названия. В искусстве нет никакой практической пользы, и все-таки оно не умирает, а талантливый певец никогда не останется без миски каши и кружки пива. Да и предания древних дней, о которых молчат летописи, могут пережить много веков, кочуя из песни в песню.
