Нехорошо задавило в груди. Теперь-то сразу вспомнилось предупреждение Гостомысла, высказанное на мокрой дороге. «Заветное слово»… Если уж сам Буривой зовёт, человек, от которого сыновья никогда звука слабости не слышали, значит, дело его, в самом деле, плохо. Но ответить Вадимир не успел:
– Обожди в сенях… Мы с княжичем выезжаем, как только соберёмся… – решила вдруг Велибора. – А соберёмся мы быстро… Жди…
– Не так торопись, – воспротивился было Вадимир. – Тебе ехать нельзя, и мороз, и вообще… – княжич глазами показал на живот жены. – Я сам поеду, как только отдам необходимые распоряжения. А ты… – добавил, обращаясь к гонцу. – Отдыхай, пусть тебя устроят… Здесь останешься…
– Я сказала, что я еду… Это решено, – Велибора чёрные брови свела на переносице. – Мне надо там быть… Ты иди, иди… – грозно поторопила она гонца.
Тот, пожав плечами, послушно вышел за дверь, хотя и не испугался этого грозного голоса, и совсем уж не понял, почему женщина, да к тому же беременная, которой и рожать, как заметно, вскоре, командует в мужских делах, да ещё к тому же спешных. Велибору в городе не любили, и взгляд гонца откровенно показал это.
Княжич к жене повернулся, вопросительно на неё глядя, и желая понять странное её поведение. За окном уже рассветало, и дневной свет уже легко проникал сквозь покрытое морозной разноузорностью стекло. И свечи в горнице ещё не были погашены. И княжич с удивлением увидел в глазах Велиборы радость и торжество, никак, вроде бы, не совместимые с моментом.
– Дождалась, наконец-то… – оставшись без присутствия посторонних, сказала Велибора с каким-то непонятным даже мужу восхищением. – Станешь ты князем, а я княгиней Славена… Вот бы матушка моя покойная, рабыней здесь пожившая, порадовалась бы… Вот бы гонители её покривились лицами, как покривятся сейчас мои хулители…
Гонителями и хулителями Велибора всегда попрекала мужа, принадлежащего к словенскому племени. Мать её принадлежала к знатному хозарскому роду, была захвачена словенами во время большого похода, затеянного хозарами в земли кривичей, когда вместе с войском шли и купцы, чтобы прочно наладить свою торговлю в северных землях, и священнослужители с семьями, чтобы распространять свою веру в новых областях. Князь Владимир, отец Буривоя, помог кривичам разбить хозар, захватив много добра и рабов. Впоследствии мать Велиборы несколько раз пытались выкупить из рабства родственники, но хозяева брезгливо не пожелали иметь с хозарами дела. А потом, когда не прошло ещё и половины срока рабства, внезапно сами освободили её и отдали замуж за человека, которому не смогли отказать. Отец Велиборы был молодым воеводой, рано погибшим в боях с варягами. Велибора же всех, кто держал в плену её мать, считала гонителями, и всех, кто был против её брака с Вадимиром, своими хулителями, а на всех заезжих хозар смотрела, как на богов. И совсем уж ярилась, когда Вадимир, осерчав порой, не соглашался с ней, заявляя в запале, что хозары – злобный азийский[112] народ, и гонители славянских племён. Тем не менее, Велибора добилась от Буривоя, на которого имела непонятное всем влияние, разрешения на беспошлинную торговлю хозарских купцов в Славене. После этого княжна пользовалась большим уважением у соплеменников своей матери, и родственники даже слали ей дары из своей далёкой земли.
Однако сейчас разговор получался не об этом.
– О чём ты? – не сразу понял Вадимир, но тут же до него дошёл смысл сказанного, потому что это было продолжением многих разговоров, в том числе, и разговора недавнего, состоявшегося уже после отъезда Гостомысла к бодричам. – Забудь, очень тебя прошу, забудь про это! Наследник княжеского стола один – брат мой Гостомысл! И я никогда не помыслю против брата…
– Что, не было ещё вестей от посольства? – отчего-то спросила Велибора со странными, не понравившимися Вадимиру интонациями в голосе.
– Что, должны вести быть? – раздражённо передразнил её Вадимир. – Стать, рано ещё вестям быть… Брат сам с ними вернётся…
– Если он вообще вернётся… – прошипела Велибора себе под нос.
– О чём ты говоришь?
– Бисения кости птичьи бросала… Сказывала, погибнет Гостомысл в дороге. Не доедет до своего Годослава любимого… И сказала, что быть тебе князем… А я к тому уже давно готовлюсь… Бисения знает, что говорит…
Сирнанская труболётка Бисения, недобрая старая рабыня Велиборы, которой и сама хозяйка порой побаивалась, всегда гадала только на костях птенцов водоплавающих перелётных птиц – птицы издалека летают, много видят и много знают, и в воде знания черпают, а вода в мире общая, и тоже знает всё. И предсказания Бисении почти всегда сбывались. Но «почти» – это совсем не «всегда», как хорошо знал Вадимир…
– Не верю! – воспротивился княжич. – И не поверю ни тебе, ни твоей вислоносой Бисении. Старец Вандал сказывал, что вернётся Гостомысл здоровым и с успехом. И, конечно, Вандалу я верю больше, чем этой безумной старухе…
– Давно ты у Вандала был? – спросила Велибора с насмешливым горьким вызовом, который всегда сильно действовал на мужа и заставлял его уступить в споре.
– У него брат был. Вандал сам торопил Гостомысла с дорогой. И обещал ему удачу…
Велибора поморщилась досадливо. Её самою старец дважды отказался принять, хотя принимал её мужа и подолгу с Вадимиром разговаривал. Велибора боялась, что разговор зайдёт о ней, но, кажется, Вандал предоставлял Вадимиру самому разбираться с женой и с её стремлениями. Но Велибора, обиженная отказом, на старца Вандала осерчала сильно, и, затаив обиду, всегда раздражалась при его имени, хотя хорошо знала, как относятся к старцу и словене и варяги-русы, и даже дикие сирнане, в том числе и старая Бисения.
– Как хочешь… А князем тебе всё одно быть! – вне всякой логики заявила Велибора, прекращая спор. – А я всё равно с тобой поеду… Так и руны велят…
Вадимир на это только вздохнул обречённо. Характер жены он знал лучше других, и понял уже, что Велибора не отступится от своего решения и не отстанет от него в своём желании поехать, и как-то повлиять на события, если эти события будут происходить. Кроме того, последнее добавление плеснуло воду в огонь сомнения. Вадимир и сам слепо верил гадальным рунам, мешочек с которыми всегда носил на поясе[113]. И много раз убеждался, что удача идёт к тому, кто слушается рунических подсказок.
– Тогда иди собираться… А у меня дел ещё много. Не мешай…
Велибора даже просветлела своим смуглым лицом, и заспешила из горницы. А Вадимир послал за городским воеводой и за посадником, и, тем временем, велел позвать давешнего гонца, чтобы расспросить подробности. Пока гонца искали, он потянул тесёмку на мешочке с рунами, и, как и полагается, не глядя, сунул руку в мешочек. Потом прислушался к себе, задал мысленный вопрос, перебирая несколько глиняных кругляшков так, словно пальцы сами должны были знать, какой из них выбрать. Вытащил руну, и поднёс раскрытую ладонь к догорающей в серебряном подсвечнике свече. Выпала руна «радуга». Дорога… «Радуга» – эта руна пути, у которого есть сердце, пути, проходящим в бесконечной борьбе Воды и Огня… Что это должно означать?
В первую очередь – надо ехать быстрее. А борьба Воды и Огня – это состояние отца, которого сжигает огонь воспаления, и с этим огнем борется вода сильного княжеского тела. Тушит, наверное, иногда боль.
За дверью послышались шаги. Гонца нашли быстро, он, должно быть, ещё уснуть не успел. Вадимир спрятал руну в мешочек. Глиняная кругляшка глухо звякнула.
Гонец вошёл.
– Без посторонних поговорим. Что ещё про батюшку сказывать имеешь? Как он?.. – спросил Вадимир, и посмотрел на дверь, за которой недавно скрылась «посторонняя» Велибора, словно опасался её возвращения.
И гонец этот взгляд заметил, отчего вздохнул с сочувствием. Когда женщина в простом доме правит – это беда. А когда она, перегоняя мужа, стремится в княжеские дела влезть – это беда втройне, это беда для всего княжества. А если женщина эта дочь бывшей рабыни, и потому рвётся всеми силами доказать, что она стоит большего, чем от неё ожидают, такую женщину уже необходимо опасаться всем. И всем следует бояться ее слегка раскосых глаз.
– По порядку начну, как сначала было… Вот… Князь Буривой, как княжича Гостомысла проводил до ворот, к себе в терем вернулся, и так ни разу боле не выходил… Даже, сказывали, по горнице не ходил… Но на лавке, где ему постелили, как обычно, у окна, лежать не желал, как настоящий вой. Спал за столом, в доспехе и при мече. Однажды даже попросил коня оседлать. Но сам опять не вышел… А четвёртого дня стол сломал. Долго думал, потом кулаком по столу ударил, и сломал посредине – сразу все доски проломил. Новый приносить не велел. Потом просто так сидел, без стола, и волхвов к себе боле не подпускал. Они ходили раньше один за другим, всё ему сказывали, за что ему так, а помочь не могли, вот княже и молвил, что хватит, мол… А вечером опосля того, как стол сломал, слёг на лавку, и только слуг средка[114] зовёт, да гонит быстро… Порой из разума выходит. А как нормальный, так всё по старому, в ясности… И разведку кругом Карелы высылает, и разведчиков сам слушает…
