– Что сил больше нет терпеть? – хихикая, проговорил с полным ртом Майкл, чем определённо ввёл меня в краску.
– С каких это пор ты стал таким грубым? – я устремила свой ошеломлённый взгляд карих глаз. – Это на тебя так не похоже!
– Это же Париж, детка! Город разврата и порока! – Майкл всё больше и больше удивлял меня, но я, правда, нуждалась в уединении с Сэмом, поэтому спорить с Майклом не было смысла.
– Куда отправимся? – Сэм целовал меня в шею у подножия Эйфелевой башни.
– Думаю, нам стоит с тобой начать с Зеркального зала Версальского дворца. – Коварная улыбка озарила моё лицо, хотя помнится ещё совсем недавно, я чувствовала себя там некомфортно, будто у всех на виду, но именно сейчас я и хотела, что бы моя родная Мать, мой Отец, Архонты и все на свете видели меня такой. Я хотела, чтоб они знали и видели меня счастливой.
– Я и не знал, что ты страдаешь эксгибиционизмом? – Сэм страстно целовал меня, прижатую к стене между огромными зеркалами.
– О, милый мой, я страдаю многими пороками, о которых ты даже и не догадываешься? – Я ерошила его волосы, когда Сэм нежно ласкал моё тело. Его поцелуи одновременно разжигали мою и без того горячую кровь и были словно спасительная вода, усмиряющая моё адское пламя.
Это было наше первое совместное Рождество. Мы в роли законных супругов. Разве я могла удовлетворить своё освободившееся либидо только Зеркальным залом? Конечно, нет, и в этот раз я добровольно позволила своим страстям управлять своим рассудком, и ни капли об этом не жалею.
Заниматься этим на крыше Триумфальной арки, с вершины которой можно воочию оценить божественный облик Елисейских полей, было воистину будоражаще восхитительным действом. О, Шанз-Элизе, какой блаженный вид! Разве может нам быть где-то лучше, чем на Елисейских полях, где нежатся в умиротворении сияющие души идеального царства вечности, где нет ни мук, ни терзаний, только безбрежное вечное счастье. И мы добровольно находились в плену этого, поглощая и впитывая всё без остатка.
Ну, и кульминационной точкой, поставленной в заключение нашей ночи неземной страсти, было предание блаженству на высоте почти триста метров на самой верхней площадке Эйфелевой башни. Возможность находиться среди людей, но в то же время и в полном одиночестве и быть абсолютно невидимыми для их несовершенных глаз порождает где-то в глубине странное чувство порочности и недозволенности, которое имеет до странности сладковатый привкус, который оказался, как ни странно, мне по душе.
К Майклу и Эрику мы вернулись лишь на рассвете, когда лучи яркого обновлённого солнца освещали слегка поржавевший от времени металл, придавая башне состояние уважаемой всеми старости.
Следующий день был расписан по минутам. Я настояла на том, чтобы ещё раз побывать на Елисейский полях, только на этот раз полным составом. Мы не спеша прогуливались по парковой части полей, наслаждаясь природным великолепием, но также с не меньшим восторгом мы посетили и магазинную часть, потрясающую своей дороговизной: банки, бутики и шикарный русский ресторан «Распутин», который мы почему-то не рискнули посетить, наверное, из-за говорящей слишком много нам фамилии.
Оставшуюся до конца года неделю мы посвятили исследованию самого популярного музея мира – выдающегося Лувра, покрытого вековой пеленой истории и вобравшего в себя уникальные реликвии Франции и всего мира, начиная с древних времён вплоть до наступления сегодняшнего времени.
– Всю свою жизнь мечтала побывать здесь, – воодушевлённо говорила я, обращаясь к Сэму, – какое счастье увидеть все эти творения и изваяния мастеров разных эпох и цивилизаций, запечатлевших время в своих шедеврах. Здесь чувствуешь себя так, словно в один день побывал в разных уголках планеты, бороздя по просторам времени.
– Какую именно жизнь ты имеешь в виду? – Сэм пытался иронизировать, – ту или эту?
– Обе! – выпалила я. – Знаешь, в любой жизни, по-моему, нужно стремиться к совершенству! – Я склонила голову набок. – Тем более, где ещё можно за раз посетить и Древний Восток, и Древний Египет, и Древнюю Грецию, и Этрурию, и Рим, насладиться скульптурами и предметами искусства.
Я любила такую жизнь в угоду своим прихотям и инстинктам, но всё же мне были чужды злоба, жестокость, равнодушие и зависть. Иногда я, конечно, уступала своим растущим порокам, но Сэм всегда помогал мне, сдерживая меня, возможно, поэтому мы и были вместе. Он был будто барьер или экран, защищающий мир живых от некоего в основном выдуманного вселенского зла. Он не только защищал мир, но и спасал меня от саморазрушения, являясь для меня каплей воды в засушливой пустыни, не давая умереть сейчас, но создавая постоянную потребность в нём.
Перед тем, как потратить своё время на сыгравшие определяющую роль в судьбах всех нас без исключения места нашего знакомства, мы решили посетить Испанию, а именно гордо борющуюся за свои права Каталонию, считая просто непростительным не оказать ей своего внимания.
Барселона как столица Каталонии предстала перед нами во всей своей красе, уютно устроившись на пяти холмах, а самая высокая точка городского ансамбля, являясь собой основанием одной из главных достопримечательностей этого города и всей Каталонии в целом, выставляла напоказ свой главный кафедральный собор – собор Святого Креста и Святой Евлалии.
– Ого, какой же он удивительный! – обомлевший Сэм стоял перед этим архитектурным шедевром, просто раскрыв рот. – Как же умело сочетаются в нём веяния готического стиля, пропущенного через каталонские стремления, и выплёскиваются через массивность и страх Средневековья в помпезную изящность, наглядно представленную в стройных колоннах, «розетке» над центральным входом и задевающими облака башнями-шпилями.
– Ты будешь ещё более ошеломлён, когда узнаешь, что внутри собора хранится деревянная скульптура Христа, снятая с настоящего носа корабля флагмана испанского флота, а ещё тут во славу Евлалии живут припеваючи тринадцать белых гусей! – выпалила я, желая ввергнуть Сэма в культурно-просветительский шок.
Прекрасная страна, вобравшая в себя огромное культурное наследие, демонстрировала нам с удовольствием свои проявляющиеся буквально во всем уникальные достояния. Замок Сан-Мигель, хоть и искусственно созданный, но достаточно реально погружающий в эпоху Средневековья, очень понравился мальчикам: рыцари, лошади, оружие и на удивление вкусный ужин, который мы опробовали как истинные рыцари Круглого стола, пользуясь лишь одни только руками. Дом-музей Сальвадора Дали как выраженная форма театральной пародии как нельзя лучше охарактеризовала своего эпатажного хозяина, всю свою жизнь создающего музей в угоду себе любимому.
– Я бы, наверное, никогда не смог в таком жить, – произнёс Сэм, осматривая дом.
– Дали просто сам для себя создал комфортную среду, которая в его понимании выглядит именно так. – Мне же был абсолютно понятен мастер в своих воплощениях уюта, целеустремлённо создающий свой мир ровно так же, как и я, окружая себя мраморными изваяниями монстров, хотя, честно сказать, и не только ими.
Аббатство Сакромонте с его сомнительными табличками на арабском и хороводная сардана, наглядно демонстрирующая неповторимости каталонцев, выплёскивая их уникальный характер в причудливых на взгляд непросвещённого туриста танцевальных движениях, абсолютно свободно принимались нашим сознанием, не вызывая и нотки протеста.
Самое большое же впечатление среди осмотренных нами памятников «стремящегося к свободе островка» оставил в наших искалеченных душах монастырь Монсеррат, являющийся ни больше ни меньше духовным символом Каталонии, используя отнюдь не свой потрясающий сознание вид, а сокрытую от глаз незнающего потаённую силу.
– Я и не знаю, чем больше я должен здесь восторгаться, – Эрик присвистывал, осматривая монастырь со всех сторон, – но эти причудливые горы меня явно устраивают!
– Ты прав, Эрик! Если бы ты услышал отдельные имена этих скал, – я захихикала, не сдержавшись, – ты вообще бы умер от восторга.
– Но ведь согласитесь со мной, что самым душераздирающим объектом созерцания здесь всё же является статуя Святой Непорочной Девы Марии с младенцем на коленях. – Сэм, как всегда, невозмутимо говорил о таких вещах, но в глубине души он действительно был прав.
Я стояла в гордом одиночестве, пристально рассматривая это почерневшее чудо и невольно размышляя о пастухах, нашедших Мадонну, спрятанной прежними почитателями в скалистых горах, невольно думая о созданной мною цветущей долине и о возможном времени её обнаружения. Смогут ли люди пользоваться ей, не нанося вреда? Будут ли они уважать и чтить её за дары, что она преподнесёт им со временем? Ведь, если не нарушать заложенных мною устоев, люди смогут, абсолютно ни в чём не нуждаясь, жить в долине долгие-долгие годы. Неожиданно, копаясь в дебрях собственных дум, я заметила, как из глаз Мадонны потекли еле заметные прозрачные слёзы. Поначалу испуганная таким проявлением силы, исходящим от деревянного изваяния, я машинально отступила назад, а потом, набравшись смелости, всё же решила подойти, чтобы поближе рассмотреть ввергшую меня в шок таким странным способом Мадонну. Сэм, увидев мою излишнюю заинтересованность реликвией, подошёл ко мне и молча стоял за спиной. Я протянула к ней свою руку и попыталась стереть с лица одиноко сбегающие слёзы. В какой-то короткий момент касания моими пальцами её смуглой щеки Сэм неожиданно берёт меня за руку, и Мадонна озаряется загадочным серебристым свечением и повсюду слышатся детские пронзительные голоса нежно поющих Ангелов. Я резко одёргиваю руку от Девы Марии, и монастырь снова погружается в тишину, ничем не напоминая нам о случившемся. Обескураженная подобным происшествием я моментально покидаю монастырь, стараясь не думать об этом, но какая-то необъяснимая тяга заставляет меня возвращаться к нему снова и снова. Долго ещё моё сознание будет занято этими думами в попытке дать хоть какое-то объяснение произошедшему со мной инциденту, пока они не уступят место чересчур терзаемым меня воспоминаниям, заглушить которые я по сей день не в состоянии и вряд ли, наверное, когда-нибудь смогу вообще.
