Я суетливо и с какой только возможно для четырёхлетнего ребёнка грацией вскарабкиваюсь на скамью, еле дотягиваясь до массивного по размерам стола. Мама, не дожидаясь, когда отец сядет за стол, отрезает мне большой кусок пирога, который я с удивительной быстротой поглощаю, припевая душистым травяным чаем. Затем выставляю протянутые вверх ладошками ручки в сторону мамы с детской мольбой об ещё одном кусочке.
– Лили, что у тебя с ручкой? – произносит мама, замечая на одной из ладошек похожее на воспалённое от не вытащенной занозы место.
– Не знаю, наверное, укололась чем-то, – произношу я, ещё ни о чём не подозревая.
– Давай я обработаю, чтобы скорее зажило, – и я, не сопротивляясь, протягиваю маме ладонь.
Затем моя память, сменяя картинку, окунает меня в совершенно иную атмосферу, пробуждая в душе первые отвратительные чувства к себе любимой.
Я вижу себя играющей на улице с нашим псом, который помогал папе охранять небольшое для деревни того времени овечье сборище. Я наклоняюсь к нему и, целуя, треплю по нежной собачьей мордочке. Надёжный взгляд карих собачьих глаз, казалось, обволакивает меня, защищая от всех бед. Мой детский смех и преданное собачье поскуливание раздаются в моих ушах подобно звону колокола, предвещающего беду. Ох, если б я только знала, где таится истинная опасность, возможно, я попыталась бы это предотвратить! Неожиданно моя ранка на руке, которая всё никак не заживала и была покрыта грубой коростой, лопается, освобождая потоки давно застоявшейся крови. Испугавшись, я быстро обтираю мордочку пса от брызнувшего на него потока алой крови и бегу в дом, пронзительно зазывая маму на помощь. Спустя всего каких-то пару часов, когда я опять готова продолжить игру, мой верный друг уже будет не в состоянии сделать это. Детские слезы катятся по моему лицу, пока папа закапывает пса в землю, ещё не зная истинной причины его смерти, а я лишь молчаливо тереблю пальцами по снятому с пса ошейнику.
Стон, спровоцированный первым трагическим происшествием в моей человеческой жизни, моментально вырывается из меня, лишая возможности спокойно дышать. Я ещё сильнее наваливаюсь на дом, усиливая и без того бурный поток воспоминаний.
Мне почти уже пять. Мои ручки перемотаны плотными тряпочками, препятствующими непрерывному выделению крови из оголённой обезображенной болезнью плоти. Со мной никто не играет – все боятся меня. По ночам я слышу, как родители отсчитывают последние дни моей жизни, сетуя на судьбу, что та не соизволила им преподнести здорового ребёнка и желательно своего. Я сжимаюсь на кровати в комочек, крепче стискивая дорогой сердцу ошейник.
Я злюсь на родителей и злюсь на себя, что, в конце концов, не сумела стать для них такой дочерью, о которой они так слепо мечтали. Жаль, что я не смогла стать для них по-настоящему родной и любимой! Но они и именно они пробудили глубоко сидящего и крепко спящего внутри меня ужасного зверя, остановить которого уже были не в состоянии. И в памяти, наконец, всплывает день, который, по сути, и является днём смерти человеческой составляющей и пробуждением ужасающей демонической сущности.
Я вижу, как папа принёс мне те самые перчатки, которые по его словам и помогут мне общаться с другими детьми, и я, искренне радуясь, беру перчатки из папиных рук, при этом пытаясь обнять его, но отец отстраняется от меня как от прокажённой. И это был первый шаг к моему падению в пропасть. Затем этим же вечером мама приводит в дом мальчишку лет шести, который, как выясняется позже, будет жить с нами. Его родители умерли от чумы, и мои мама и папа приняли решение воспитать его. Чудный медноволосый мальчишка с зелёными глазами и веснушками на носу крепко держался за мамину руку и косился в мою сторону. Я так обрадовалась тому, что у меня теперь есть братик, что я наконец-то не одна, но родители быстро опустили меня с небес на землю, говоря, что я теперь буду жить в сарае за домом. Вот так вот, оказывается, поступают взрослые, выкидывая игрушку, которая до конца ещё не сломалась, они просто заменяют её новой. Без лишних слов и сантиментов – выживает сильнейший, и мне пришлось им стать – меня просто заставили.
Ночью, когда все спали, я проникла в дом и измазала мальчишку своей кровью. Внезапно проснувшись, он попытался закричать, но я заткнула ему рот своей безобразной рукой, и мальчишка, вдоволь наглотавшись моей крови, пал замертво. Не удосужившись даже смыть кровь и вернуться в сарай, я терпеливо ожидала пробуждения моих родителей, сидя за обеденным столом.
С этой самой минуты и начался бег моего времени, отсчитывая новые и новые жертвы. Тьма поглотила меня. Не буду скрывать, я, в общем-то, сама её и впустила. И только он, мой белокурый Адонис, смог разглядеть во мне нечто такое, что я и сама не знала, а, может, просто была вынуждена это скрывать, видя настоящую отравленную сущность окружающих меня людей. Мне часто в голову закрадывается мысль, что моё появление в этой оставленной Богом деревне было отнюдь не случайным, словно наказание свыше, для тех, кто потерял всякую веру как в некое Высшее начало, так и в самих себя. Великая кара ждёт тех, кто забывает для чего он пришёл в этот мир. Как бы странно и страшно это ни звучало.
– Это твой дом? – Майкл, положив свою руку мне на плечо, наконец-то вырвал меня из моих воспоминаний, чему я несказанно обрадовалась.
– Нет, не дом. Скорее временное пристанище. Единственное место, которое я могу назвать своим домом – это наш особняк в Штатах. – Я снова почувствовала огромную тягу к дому, тоска и тревога сжали моё сердце и душу.
– Не хочешь зайти в сарай? – Сэм обращался ко мне спокойно, но в голосе проскальзывали нотки паники. Для него это тоже было вовсе не просто. Я помню, как он снимал меня, освобождая от грубой верёвки, и горько оплакивал. – Представляешь, его до сих пор никто не снёс.
– Нет, не хочу! – слишком резко ответила я, но на это у меня были все причины.
Тогда я была счастлива увидеть и почувствовать то, что кто-то способен совсем по-иному ко мне относиться, излучая заботу, доброту и любовь, совсем не так, как все жители деревни, включая и моих приёмных родителей. Но сейчас, после пройдённых преград и утёкшего в прошлое времени, я не хотела возвращаться к истокам нашего с Сэмом совместного начала существования. Я была счастлива с ним и с парнями именно здесь и сейчас, и те чувства, которые я тогда испытывала к Сэму, не шли ни в какое сравнение с теми, которые я испытываю к нему сейчас. Если раньше он был моим маяком в темноте страшных тайн, моим учителем и наставником, то сейчас он был для меня другом, семьёй, моей опорой, любовью всей моей жизни, яркой звездой в непроглядном небосводе излучаемой мною тьмы. Ох, если он и был для меня надеждой, мечтой, моим спасением, то кем была я для него и куда втянула, лишив обычных человеческих радостей, а самое главное, лишив наследия. Я, наверное, никогда не смогу задать Сэму этот так сильно терзающий мою душу вопрос, просто не найду в себе столько смелости и сил, ведь я не уверена в его ответе, а любой ответ я вряд ли смогу принять, понять, а главное, перенести.
От всех будоражащих меня мыслей голова, казалось, сейчас отвалится от тяжести, а сердце разлетится на куски. Я молча расправила крылья и в поисках очищения и живительного глотка освобождающего ум и душу воздуха взмыла ввысь. Я просто летала над деревней, стараясь сосредоточиться и освободиться. Я была истощена морально и физически, мне необходимы были силы, чтобы продолжить моё относительно спокойное существование. К тому же ни к чему было истощать себя почти накануне Великого сражения. Как ни отрицай этот день, он всё равно наступит, и нужно быть к нему готовым. Облетев деревню ещё раз, я легко обнаружила несколько легкодоступных объектов для утоления своего голода и, вернувшись за Сэмом, я отправилась на охоту. Майкл и Эрик остались сидеть на побережье, кидая круглые камешки так, чтобы они несколько раз подпрыгивали от спокойной поверхности морской воды, словно прыгающие по кувшинкам лягушки.
Охота здесь воспринималась мной как нечто непреложное, истинное или заведомо запрограммированное, словно я вернулась в свой изначальный ореол обитания. И скажу честно, ужасным монстром я себя уже совсем не чувствовала. Убивать тех, кто так или иначе скоро должен был умереть, было теперь легко и просто, и воспринималось как данность или, если сказать по-научному, как естественный отбор. Старики, неизлечимо больные люди, самоубийцы как одноликие куклы мелькали перед моими глазами, абсолютно не бередя ни одной из струн моей мерзкой души. И неудивительно, что завершение трапезы наступило довольно быстро, просто монстр пресытился. Ну, а когда мы уже намеревались отправиться на побережье, отвлекающий душераздирающий вопль женщины сбил меня с пути. Это было совсем недалеко от нас, что ещё больше усиливало желание увидеть всё происходящее там своими глазами.
