– А что такого? Чем тебе не история? – принялся бурно вылезать из корзины джинн.
– Я хочу историю с хорошим концом, – строго сказал Тарег. – Чтобы не «сменила она цветастые рукава парадных одежд на черную рясу и ушла монахиней на Золотую гору», а «жили они долго и счастливо»! И «дети их, многочисленные и дружные, жили по соседству и радовали родителей»!
– Ну-ууу, это в веках не остается! – пренебрежительно отмахнулся Меамори.
– Что-то я не уверен, что это очень здорово – остаться в веках, – пробормотал себе под нос нерегиль.
– Ну ладно, ладно, уговорили… – промурчал джинн, сладко перекатывая спинку. – Бери меня на руки, но-Нейи. И смотри, рассказывай по порядку и долго!
– Конечно-конечно, – отозвался аураннец, прижимая к груди вспрыгнувшего ему на руки кота.
Тарег тихо сказал:
– Да пребудет с тобой удача, но-Нейи.
– И с тобой, князь.
С этими словами Меамори повернулся и, поглаживая спину Имруулькайса, скрылся в кромешной темноте глухого предрассветного часа.
* * *Айн Дакар,
рассвет четвертого дня битвы
Джинн осторожно свесил голову поверх нижней перекладины перил:
– Ого…
– Впечатляет, правда? – отозвался Меамори.
Внизу приглашающе темнел провал: бездонный, с гладкими серо-белыми полосатыми стенами, обточенными дождевой водой и столетиями. Широченная щель постепенно сужалась и подворачивалась, пряча дно под нависающим изгибом стены.
На мост втащили тяжелое от кольчуги тело – спешили, не до чужих доспехов было. Примерившись, отчаялись пропихнуть под перилами и принялись переваливать поверх деревянных поручней.
Трепеща белыми рукавами, труп мгновенно канул в провал. Откуда-то снизу послышался слабый звук удара железа о камень – звякнуло, мелко зашуршала осыпь.
– Стойте! Куда вы меня тащите?!
Цепко придерживая бедуина за локти, воины выволокли Абу Джуайля на мост:
– Господин! Господин! Тарик обещал мне награду! Куда вы меня тащите?! Господин!
– Не кричи так… – поморщился Меамори.
Вытащил из рукава звенящий мешочек и бросил его перед собой:
– На, вот твои двести дирхам.
Бедуина отпустили, и он, бормоча благословения и еще какую-то чепуху, пополз по доскам настила за кошельком. Прихватил, долго мял в ладонях и все приговаривал и благодарил за щедрость.
Брезгливо скривившись, аураннец махнул через перила моста: давайте, мол, убирайте его отсюда.
– Эй! Эй! Что вы делаете! Что вы делаете! Господин! О щедрый великодушный господин! Вы же обещали меня наградить!
– Разве ты не получил свои двести монет? – фыркнул Меамори.
И нетерпеливо махнул снова.
Сообразивший, что его ждет, бедуин завизжал, сопротивляясь и цепляясь одной рукой за перила – вторая почему-то накрепко сжимала кошелек:
– Будьте вы прокляты! Вы меня обманули!
– Ничего подобного! – искренне обиделся аураннец. – Князь обещал тебе двести дирхемов. Сохранить тебе жизнь ты не просил, а мы не обещали!
– Аааааа!.. – загуляло эхом между каменными стенами.
Удар – крик оборвался. Шшуууххх… Посыпались мелкие камушки.
На мост выволакивали еще тела.
– Ну как тебе лагерь? – поднимая на руки джинна, заговощически поинтересовался Меамори.
И подул на черную короткую шерсть между ушей кота. Шерстины прилегли в стороны, показывая тоненькую полоску светлой кожи.
– Хе-хе, – пробормотал джинн, сильно упираясь аураннцу в локоть передними лапами. – Что-то там не так уж много народу, у этих огней.
По-утреннему серая долина курилась дымками над догорающими искрами костров. Человек бы решил, что перед ним раскинуло лагерь несметное войско.
– Старая, как мир, хитрость, – усмехнулся Меамори. – Разведи больше огней, чтобы все думали, что у тебя больше людей.
И развернулся к широкой панораме плато, еще затянутого утренней дымкой.
От моста вади аль-Руккад забирал правее, ширясь и скалясь изломанными голыми внутренностями.
На юге равнина словно бы трескалась – повторяя линию горизонта, насколько хватало глаз, тянулась через нее, извиваясь обрывами, длинная полоса ущелья. В обморочной глубине перспективы размеры вади скрадывались, но аураннец знал – вади аль-Невед распахивается едва ли не на полкуруха. И глубиной оно в той стороне не менее пятисот локтей.
По правую руку изломанные линии обоих ущелий сползались в широченное устье огромного, издалека безобидно выглядевшего каньона. Вади аль-Руккад и вади аль-Невед объединялись в колоссальную обрывистую долину реки – но из-за глубины ущелья не видно было ленты воды на дне.
– Он хочет загнать их на плато, – понимающе пробормотал джинн. – В угол между двумя вади.
– Да, – улыбнулся утреннему бризу Меамори. – А если они захотят отступить через мост, мы встретим их в Айн Дакаре.
Порывы ветра донесли до них отрывочные крики и прерывистый бой барабанов. На востоке, за темнеющим оврагом Вади Аллан, поднимались клубы пыли. Ярчающий свет утра окрашивал серое в золотистое, крохотными яркими точками мелькали в дымчатой дали знамена полков.
– Похоже, началось, – мурлыкнул джинн.
Над левым карматским флагом клубилось громадное облако. В нем угадывались крохотные, как муравьи, серые тени – много теней. Расстояние путало зрение, муравьиная река казалась обманчиво медленной. На самом деле, в туче пыли с грохотом мчалась конная лава.
– Полдореа там что, всю кавалерию, что ль, решил собрать? – взволнованно затоптался лапами джинн. – Рискует князюшка, ставки повышает до крайности… А ну как продуется в пух и прах?
– Пожелаем удачи его сиятельству, – улыбнулся Меамори.
И снова подул коту между ушами:
– Давай и мы займемся делом, о Имруулькайс. Перед нами – целый вражеский лагерь. Пятьдесят копий я оставлю здесь, на случай, если карматы решат что-то здесь еще раз посмотреть. Покончив с лагерем, мы вернемся сюда – встречать отступающих. Ты с нами или посмотришь на бой отсюда?
– Вот еще, – сильно толкнулся лапами джинн и спрыгнул на настил. – Возьмешь меня на седло, но-Нейи?
– Я лучше возьму тебя на плечо, о джинн, – улыбнулся аураннец. – Держись всеми когтями – нам предстоит хорошая скачка…
Тут джинн и сумеречник захихикали, хищно подбираясь и глядя на безмятежный, сонный еще лагерь карматов.
* * *Холм Тал-аль-Джамуа, последние часы утра
С высоты, казалось бы, человек должен видеть все – но нет, облако пыли, как покров неведения над мирозданием, скрывало от халифа сражение и сражающихся.
Аль-Мамун сурово одернул себя за мальчишеское желание привстать в стременах и оглянулся на евнуха. Зухайр удобно устроился за спиной халифа: старый зиндж безмятежно заседал в широком седле мула. Скотина равнодушно прихватывала травку, лишь изредка шевеля ушами. Ноги свои евнух вытянул вперед и скрестил на шее животного. Стоптанные внутрь кожаные туфли неспешно покачивались в такт встряхиваниям мула, а Зухайр, отклячив толстую розовую губу, почесывал себе бок.
Заметив на себе взгляд господина, евнух малость подобрался и закричал, тыча толстым пальцем в пыль:
– Воистину, они бегут, да благословит Всевышний храбрость наших воинов!..
О том, что творилось внутри темного облака, рассказал вестовой.
Войска сошлись еще на рассвете – по всей линии строя. Но халифа занимало не сплошное месиво пешего боя в долине под ногами. Его интересовало то, что происходило за кипящими порядками карматской пехоты, – фланговый удар Тарика. Вся халифская конница – против всей карматской. Лишить пехоту прикрытия кавалерии и ударить в тыл. Разорить вражеский лагерь и перекрыть единственный путь отступления по мосту в Айн Дакаре. Столкнуть карматов в пропасти вади Невед и вади аль-Руккад. Ну, таков был план нерегиля.
Вестовой, задыхаясь от скачки и радости, прокричал, что джунгары отбили от карматского левого крыла знатную добычу – Красных. Весь корпус – вернее, все, что от него осталось после лобовой атаки Тарика. Еще гонец сказал, что Движущаяся гвардия вышла парсам в тыл и отрезала от остального войска. Левый край карматских порядков истекал кровью – его одновременно теснили куфанцы и конники хана Элбега. Красные пытались спастись бегством – а джунгары старательно гнали их к северу, прочь с поля боя. На верную смерть – в каменистых пустошах Джидура нет ни воды, ни корма коням. Только смерть и стрелы преследователей.
Не выдержав, Абдаллах все же привстал в стременах: ну хоть что-то разглядеть, ну хоть что-то. Даже белого шатра карматского военачальника не видать…
Начальствующий над гвардией евнух шагнул к стремени, придерживая затоптавшуюся под халифом кобылу – мало ли что. Грохот и крик поднимались над равниной, как пар над сковородой, лошадь мотала головой и утробно ржала, вытягивая шею.
– Что скажешь, Зирар? – раздраженный собственным бессилием, резко бросил аль-Мамун.
