Простоволосая жена бежала на Мирана с колом наперевес:
– Пусть тебя заберут дэвы, о трусливый баран! Я не надену платка, пока не увижу твоей победы!
Завидев свою Лайло – а та размахивала шестом от палатки воистину устрашающего вида, – Джемаль замахал руками и заорал:
– Ой нет! Я лучше пойду обратно! Она убьет меня, несомненно!
Миран обернулся, чтобы еще раз посмотреть на поле боя. Над его головой свистнул камень. Но парс не обратил на него никакого внимания – ибо оцепенел.
Земля под ногами мерно сотрясалась. Лавровые листочки мелко дрожали, на глазах покрываясь пылью.
Атакующих было хорошо видно даже сквозь просеянную через солнечный свет взвесь – как блестящих стальных ангелов. Кони взбрасывали оторочку нагрудников, горели под лучами кирасы-таннур. Передовой всадник, скакавший под длинным змеиным знаменем, опустил копье.
Стена мчащих на них ангелов смерти наклонила копья выверенным неспешным движением. Копыта коней медленно-медленно взбивали пыль, убивая лавр.
Перед стеной всадников заметались синие кафтаны:
– Братья!.. Мы же братья!..
Миран зажмурился. Стоптали, как гусениц.
Развернувшись к жене, увидел ее посеревшее лицо с открытым от ужаса ртом. Парс крепко взялся за палаточный шест:
– Беги отсюда, Шабнами. Беги со всех ног.
Джемаль молча забрал такой же кол из рук дрожавшей Лайло:
– Беги отсюда. Беги быстро-быстро.
Они строились – молча, не тратя лишнего времени. Длинный получался строй – это хорошо. И глубокий – в четыре ряда, не меньше.
Склон должен был придержать чудовищный разбег конного вала.
Все встали на колени. Кол в землю – глубоко. Наклонить – вот так. Беги отсюда, Шабнами. Беги быстро-быстро.
Грохот, грохот, трясет.
В лицо ему плеснуло песком, небо закрыло огромное, подпругой перечеркнутое лошадиное брюхо. Орали – он, Джемаль, Бессмертные – так, что не слышно было визга умирающей лошади.
– В мечи, братья! Всевышний велик!..
– Всевышний велик!..
Это орали повсюду.
– Халиф! Халиф! Всевышний велик!
Поскольку через несколько мгновений в грудь Мирана вошел наконечник копья, он так и не узнал, почему так громко кричали.
Во фланг Асавире ударила халифская гвардия. С другой стороны уже приближалась кавалерия Тарика.
А Миран упал под ноги лошадям. Шабнами так и не сумела его опознать на поле боя и потому закопала на холме когда-то подаренный им на свадьбу браслет.
* * *Выбравшись на пригорок, Меамори почуял закат. Плотный занавес пыли над головами густел коричневым. Сплошная рубка – конные, пешие, копейщики, мечники – не редела и не замедлялась. Большинство Бессмертных спешилось, парсы и пехотинцы дрались щит в щит, рев и треск стояли оглушающие.
Вестовые доложились, что на правом фланге Элбег и куфанцы бодаются с Красными и пешими карматами – но там вообще ничего не было видно, из-за темной земли под ногами над северными порядками стояла непроницаемая пыльная мгла.
– Вестовой!
Парнишка без кольчуги, в одном кафтанчике – что это с ашшаритами, уже детей в армию стали записывать? – припал к гриве высоченной, не по росту, коняги, даже спешиться не мог, так загнался.
– Мне к господину нерегилю! – пискнул, размазывая пот и помаду на губах.
Гулямчонок.
– Я за него! – фыркнул Меамори.
– Но…
– Хочешь туда?
Белый султан над шлемом Тарика мелькал в длинном распадке, где шел тесный плохой бой – стремя в стремя. Упал, даже раненный, не убитый – все, затопчут.
Гулямчонок скривился и вдруг зарыдал:
– Дяденька! Последнему знаменосцу отрубили обе руки! Знамя упало!
– Где?! – рявкнул Меамори.
– Там! – И мальчишка, кривясь, как от боли, ткнул в сторону левого края центральных порядков. – Тахира ибн аль-Хусайна с малым отрядом отрезали от основных сил! В нас бьют из луков!
Аураннец привстал на стременах: бой на левом крыле шел, но шел там же, где и в полдень, после отражения атаки Асавиры.
– Центр – стоит?
Мальчик вдруг прикрыл насурьмленные глаза и пошатнулся в седле.
– Я спрашиваю, мужеложское отродье, центр – стоит?! Или вы отступаете?!
– Меамори… – тихо сказал Намайо и кивнул мальчику в спину.
– Что?
Гулямчонок закрыл глаза и лег на шею лошади. Из обтянутой зеленым щегольским шелком спины торчала стрела. Мальчик посидел в седле еще мгновение – и с шелестом сполз на землю.
* * *– …Знамя! Знамя хурасанийа! – хрипел Шурахбиль ибн Ас.
Толстая стрела в плече моталась, когда он шатался. Бедуины забрасывали их ряды дротиками, визжа, носились туда и сюда бело-синими стаями.
Смертоносно, как стая гадюк, зашелестел в воздухе еще один залп. Новая стрела пробила Шурахбилю шею, и он, закатив глаза, упал. Синее, с золотой птицей Варагн знамя укрыло его голову.
– За мной! Отгоним тварей! – Тахир перекинул саблю в левую руку – правое, пробитое стрелой плечо обильно кровило.
Яркие шлемы воинов двинулись вперед по обе стороны от его коня. Людей мотало из стороны в сторону. Все были ранены. Но умирать под градом стрел, как дурацкое насекомое или затравленный олень, не хотел никто. Лучше уж погибнуть в атаке.
Джунгарский вой – хотя какой, к дэвам, вой, это больше походило на шакалий лай с привизгиванием – Тахир услышал, отмахиваясь от тычущих копьями всадников бану руала. Отвратительные вопли подхватили далеко слева – видно, почуяли своих всадники Орхоя и Амурсаны. Те рубились с бедуинами почитай что с полудня – сборная конница племен пустыни накатывала волнами вдоль всей линии строя. Тридцать тысяч бедуинских ублюдков, жадных до золота и женщин, уже видели себя пирующими в лагере войска халифа.
Трусливо заверещав, конница руала прыснула врассыпную: крики и треск деревянных щитов слышались совсем близко. Видимо, на подмогу ломилась Движущаяся гвардия, а кто же еще.
…Разогнав свистопляску вокруг Тахирова отряда, джунгары принялись придирчиво оглядывать воинов. Чего надо-то?..
– Эй-эй, павлин! Где твой командир? Повелитель спрашивает! Эй-эй!.. слышь, павлин-мавлин, где Тахир ибн аль-Хусайн?
Ах да, знамя-то упало. И шлем на нем помяли, он взял обычный, с перышком.
– Я Тахир ибн аль-Хусайн, – лениво отозвался парс, сдвигая с головы мокрую от пота подшлемную повязку. – Если Тарик желает меня видеть, пусть идет сюда сам.
Придерживая плечо, парс встал. Подъехавший совсем близко нерегиль, не снимая с лица платка, смотрел и накручивал на руку поводья. Сиглави понурился, опустив морду к истоптанной траве, – устал к вечеру.
– Ты украл у меня победу, – громко сказал Тахир. – Я не просил тебя о помощи. Ты украл мою победу.
Тарик сдвинул с губ грязную, бывшую в начале дня белой, тряпку. И сказал:
– Тахир. Я видал, конечно, придурков. Но таких как ты – не видал.
На парсе тут же повисли воины, не давая броситься на врага. Бессильно дрыгаясь в их стальных объятиях, Тахир наблюдал, как самийа разворачивает коня и уезжает прочь.
* * *Ночь
– …Налить? – спросил Намайо.
– Нет, – честно ответил Тарег.
Пустая чернота над головой текла в ветреном молчании. Крохотные звездочки казались мелкими-мелкими гвоздиками в головокружительно высокой крыше.
– К нам гости! – тихо сказал подкравшийся Нуаду.
– Кого несут тролли… – пробормотал нерегиль на своем языке.
– А? – откликнулся лаонец.
– Кто? – поинтересовался Тарег на ашшари.
– Тахир ибн аль-Хусайн, – улыбнулся Нуаду.
– Да ну…
Поворочавшись на попонах, Тарег все ж таки приподнялся и оперся спиной о жесткий изгиб седла.
– Мир вам от Всевышнего! – Парсы выступили из ветреной темноты на свет.
В отблесках костра медно блеснул кувшин, который Тахир поднял высоко, всем на обозрение: я, мол, с миром и с выпивкой. Пришел он лишь с одним спутником – высоким жилистым парсом с длинными вислыми усами и таким же длинным воинским чубом на бритой смуглой голове. Оба без кольчуг, безоружные, в широких длинных рубашках на широкие штаны. И в туфлях на босу ногу. По-домашнему. Безобидно.
– Садись, раз пришел, Тахир. – И нерегиль махнул, чтобы гостям подтащили к костру ковер.
– Я пришел выпить за твое здоровье, – без обиняков начал парс, усевшись и выставив перед собой кувшин. – И попросить прощения за то, что сказал вечером. Да буду я жертвой за тебя, Тарик, ты спас мне жизнь, и я должен тебе – отныне и до самой смерти.
Блеснув перстнями-печатками на тонких смуглых пальцах, ибн аль-Хусайн приложил руку к груди и склонил голову.
– Я принимаю твои извинения, Тахир, – так же коротко ответил нерегиль.
Парс стал разливать по пиалам.
– Набид, – усмехнулся он прозрачной светлой струйке, пускавшей веселые пузырьки на дне посудин.
– Финиковое вино, – пояснил Намайо остальным.
– Почему вы не делаете вина из винограда? – подивился Нуаду.
