Змееглаз убрал меч в ножны и поднял голову за волосы.
– Ага, – сказал он, – теперь ты растерял свою самоуверенность. Я по-прежнему мальчишка, над которым можно издеваться и смеяться? Ну-ка, скажи!
Он сунул пальцы в рот голове и дернул за язык. Голову он не бросил, а с гордостью понес перед собой – трофей, доказывающий его боевую удаль. Он сделал так, как велел ученый, выбросил амулет и получил за это удивительную награду. Он должен последовать и остальным советам схоластика.
Он пошел по переулку к Святой Софии, возвышавшейся над ним, словно какое-нибудь чудовище греков, глядящее бесчисленными глазами, в которых полыхает яростный свет. Мимо него по холодным улицам спешно шагали горожане с лампами. Никто не обращал внимания на мальчика, но даже если бы и обратил, то не рассмотрел бы его толком в такой темноте. Змееглаз чувствовал в людях живые души. Он жил теперь в двух мирах: один был в темной византийской ночи, а другой – у реки, где он прогуливался вдоль полуразрушенной стены, глядя, как мерцают и оплывают свечи в нише, зная, что ему достаточно подуть на пламя, чтобы оборвалась чья-то жизнь.
Он дошел до церкви и взбежал по ступеням к гигантской арке двери. Дверь была распахнута, приглашая всех желающих помолиться. Змееглаз вошел. Церковь ночью была полна света тысячи свечей и приглушенного бормотанья молящихся. Его мысли как будто сами превратились в огни среди других огней, и он уже не мог отличить свечи из церкви от свечей в своем сознании. Как много в церкви людей, как много свечей. А он сам, что он для них? Ветер.
Священник с огромной бородой читал нараспев молитву:
– Ночь пала на душу мою,
тьма и безлуние, безумная страсть к греху.
Уйми мой источник слез,
Ты, кто изливает воду из туч,
утишь скорбь моего сердца,
Ты, кто сходит с Небес на землю…
– Я убийца, – сказал Змееглаз. Он говорил на своем родном языке, языке северян.
Никто даже не обернулся.
– Я – убийца!
Он прокричал эти слова во всю мощь своих легких. Священник не прервал своего речитатива:
– … пролил свет знания на землю.
И с рождением твоим,
те, кто любит звезды,
научились от звезды
поклоняться тебе.
Размеренная речь священника кружила Змееглазу голову. Свет свечей был для него как вода прекрасного, залитого солнечным светом озера, в котором он купался. Чья-то рука легла ему на плечо. Солдат.
– Во имя Господа, что это у тебя? – спросил он, указывая на окровавленную голову, зажатую в левой руке Змееглаза.
Сердце Змееглаза тяжко забилось, ритмичные слова священника волновали его сверх меры, он даже затанцевал на месте. Свет начал обретать форму, точнее, множество форм. Сияющие, переливающиеся символы соткались в воздухе, поплыли – свет, движущийся в свете. Он запел:
– Она колдовала
тайно однажды,
когда князь асов
в глаза посмотрел ей:
«Что меня вопрошать?
Зачем испытывать?
Знаю я, О́дин,
где глаз твой спрятан…»[20]
Солдат похлопал Змееглаза по плечу.
– Тебе придется ответить на кое-какие вопросы, сынок.
– Ведь я же неукротим в бою? – спросил Змееглаз.
Еще один солдат схватил его за руку, однако Змееглаз не выпускал отрезанной головы. Он видел солдат рядом с собой, но при этом ощущал и их истинную сущность: маленькие огоньки, горящие на садовой стене, подношение судьбе. Что за подношение? Да то же самое подношение, какое постоянно требует судьба. Смерть. Они должны умереть, чтобы боги могли жить. Боги не отдают жизнь за людей. Они несут смерть, чтобы выживать самим. Норны, странные женщины, которые прядут судьбы людей в корнях мирового древа, требуют смерти. Для того боги и создали людей – чтобы они умирали вместо них.
– Убирайся!
– Это варяг, он убил грека! Перережем ему горло прямо здесь!
– Только не в доме Господа, тащите его на улицу.
Кто-то рядом выхватил меч.
– Так это дом Бога? – спросил Змееглаз.
– Да, варвар!
– Значит, это мой дом.
Его повлекли к выходу, но он при этом оставался в ином месте, в саду у реки, где в нишах в стене горели огоньки, так много, что стена казалась объятой пламенем. В своем видении он протянул руку и загасил две свечи – он знал, какие из них выбрать. Стражники по бокам от него повалились мертвыми.
– Это мой дом! – провозгласил Змееглаз. – И это дом смерти!
У него в голове бушевал вихрь: он чувствовал ледяные северные ветра, жаркое дыхание каспийских пустынь, летние шторма в Бирке, капли дождя, тяжелые и теплые.
Он впустил все ветра в сад своего разума, наслал ураган на стену со свечами.
И в Святой Софии, в церкви Божественной Мудрости, главном соборе великой Римской империи, посвященном Небесному Логосу – Иисусу, являющему образ невидимого Бога, – замолкло пение священников, и вся паства упала на пол. Змееглаз ссутулил плечи, снял с шеи покойника крест, украшенный каменьями. Затем он пошел, перешагивая через мертвецов, к алтарю, переливающемуся золотом в свете свечей. Он положил на алтарь голову мертвого грека и заговорил:
– Как же мне теперь принять крещение? – спросил мальчик.
А в следующий миг свет затопил его сознание, и он тоже упал.
Глава тридцать вторая
Лицо из прошлого
– Я связан, скован, пригвожден к скале. Рот мой растянут колом, и мои мучители насмехаются надо мной.
Аземар чувствовал, как тонкие веревки притягивают его к скале, слышал собственный голос, надрывающийся, воющий, искаженный от боли во рту. Он извивался в своих путах, но никак не мог их порвать, не мог высвободиться. В нем клокотала жажда убийства, хотелось рвать, изничтожать тех, кто обманул его, связал и унизил.
– Друг мой…
Аземар открыл глаза. Ощущение, будто он связан, исчезло, ужасная боль во рту тоже. Он увидел над собой знакомое лицо. Луис.
Он попытался заговорить, но вместо того закашлялся.
– Успокойся, дружище, ты пережил такие мучения.
– Ты спас меня.
Луис положил ладонь на плечо Аземара.
Аземар раскинул руки, и Луис наклонился, чтобы обнять его.
– Ты всегда защищал меня, Аземар, я счастлив отплатить тебе добром за добро. Хочешь пить?
– Хочу.
Луис поднес к его губам чашку, и Аземар отхлебнул.
– Вот еда.
На столике рядом стояло блюдо с холодным мясом и хлебом.
– Я не голоден, Луис.
– Ну, может быть, скоро проголодаешься.
Луис улыбнулся другу и сказал:
– Я вынужден задать тебе один вопрос, Аземар. Зачем ты здесь?
– Я…
Когда он раскрыл рот, в комнату вошла Беатрис. Аземар посмотрел на нее.
– Ты пришел в себя, – заметила она.
– Да.
– Хорошо ли Луис ухаживал за тобой?
– Очень хорошо.
Сердце Аземара учащенно забилось. Это же она, та дама, которую он видел много лет назад, когда она проезжала мимо на серой лошади и ее волосы сияли ярче, чем пшеница под солнцем.
Он старался ожесточить себя перед встречей с нею, потому что все его воспитание и образование твердили ему, что она соблазнительница и греховодница. Это она виновата в том, что Луис нарушил обеты, она виновата в том, что к его другу подослали убийцу. Однако он никак не мог заставить себя обвинить ее.
Не мог и посмотреть ей в лицо, потому что она вызывала в нем очень странные чувства. Вовсе не плотское желание, но что-то весьма сходное с ним. Она была красива, однако красота была той ловушкой, в которую он привык не попадаться. Он испытывал невыносимую тоску. В Беатрис он видел все, в чем ему было отказано как монаху: дом, теплый очаг, детей. Однако никакая жена не смогла бы успокоить его тоску. Он не мог подобрать слово для своего чувства, не мог даже сосредоточиться на нем. Просто, глядя не нее, он думал о голых холмах вокруг монастыря, о широкой, бескрайней синеве океана, по которому приплыл в Константинополь, о вое одинокого волка в ночи. Одиночество? Возможно. Или же что-то очень похожее.
– Ты проделал такой долгий и трудный путь, – сказала Беатрис.
Аземар откинулся на подушки, голова шла кругом. В ее голосе он угадывал подозрение.
– Я пришел, чтобы предостеречь вас, – сказал он. – Твой отец отправил сюда убийц. Он хочет, чтобы Луиса убили, а тебя вернули домой.
– Откуда он узнал, что мы здесь?
– От твоей сестры.
– Она предала меня?
– Твой отец грозился сжечь монастырь, если кто-нибудь не скажет ему, куда вы бежали.
– Она могла бы солгать.
– Она еще совсем девочка, – возразил Аземар. – Она считает, что лгать грешно.
– Убийца – это сущие пустяки по сравнению с тем, что нам приходится переживать здесь, – сказал Луис. – Кроме того, дворец прекрасно охраняется. А герцог наверняка отправил кого-нибудь из туповатых северян.
– Почему ты так уверен?
– Герцог во многом человек современный, однако когда дело касается войны, он предпочитает полагаться на своих сородичей. Разве не так?
– Так. – Беатрис сжала руку Луиса. – А ты знаешь, сколько человек он послал?
