Наконец ему удалось унять кровотечение из носа. Над городом разносились крики, стоны боли. В городе умирали. Он не понимал, что убивает людей. Он проводил обряд, посвященный богине, смешивал кровь мертвеца с миртом и лавром, наносил эту смесь на глаза. Он произносил слова, обращенные к богине:
– Заклинаю тебя собачьим лаем,
Заклинаю повешенными и
погибшими на войне.
Заклинаю этой пролитой кровью —
пошли мне откровение.
Руны в его сознании стенали и бились, но не давали ответа; видение, способное объяснить происходящее, не приходило. Может, это конец света? Может, Геката одержала победу над царством света?
Начальник священных покоев призвал еще один символ, тот, что полыхал, словно факел. Теперь он едва светился, как будто затянутый туманом или же черной моросью, которая не прекращалась с того дня, когда появилась комета. Карас постарался сосредоточиться, заставить символ засиять ярче, однако он знал, что этим знакам нельзя приказать. Они являлись во сне, в миг между сном и бодрствованием, они жили на границе реального и сверхъестественного миров. Точнее, приказывать им можно, но это зависит от жертвы, которую он готов принести. Он вспомнил слова матери: «Ничто не дается даром».
– Нет!
Он как будто обращался к символу, отвечая на его предложение. Однако символ ничего не предлагал, ничего не показывал. Препозит разговаривал с самим собой.
Он всегда считал, что заботится о Стилиане из чувства вины, доказывая, что и ему ведомы доброта и сострадание. Она его сестра, он виноват в том, что она лишилась остальной семьи, и потому в те времена, когда еще мог использовать живущую в нем магию, он помог ей.
Но он понимал и другое. Магия требовала потрясения. Он же мужчина, плохое вместилище для таких сил. Кастрация помогла ему привязать магию к себе, однако связь, возникшую между ним и этими символами в кровавом свете у источника, требовалось постоянно укреплять. А он позволил ей ослабнуть, предпочтя сытую жизнь жертвам.
Нет, конечно, он приносил в жертву черных ягнят, коз и овец, которых хотела богиня. Однако магия не может довольствоваться столь жалкими подношениями. Он знал, чего она хочет: боли, отвращения, ужаса, которые гонят прочь повседневный здравый смысл. Требует, чтобы он выбросил все лишнее из головы, освободил место для основополагающих связей Вселенной, воплощенных в рунах, которые он вынул из воды и поселил у себя в сознании.
Что-то промелькнуло на периферии зрения. Он развернулся, вглядываясь, но ничего не увидел. Но он все равно ощущал присутствие, горестное и злобное. Своей мертвой сестры. Может, это творит ее дух? Способен ли ее гнев порвать путы смерти? Она же была жрицей Гекаты, богини смерти. Она погибла в одном из самых святых мест, где сливаются три потока. Может быть, богиня даровала ей право вернуться? Вдруг это она свела с ума живущие в нем руны, заставила их выйти из-под его власти, помогла им вырваться на свободу, чтобы посеять в городе хаос?
Он чувствовал, что это близко к истине. Когда-то он получил власть над рунами, даже силу. Если он хочет получить ее снова, то необходима жертва, равная предыдущей.
Стилиана. Он держал ее при себе, как единственное связующее звено с жизнью, в которой была любовь, нежность и семейные узы. Однажды он привязал к себе руны из источника и смог творить великие дела. Теперь он должен восстановить эту связь.
В городе вспыхивали пожары, дома горели, люди кричали. Что же он выпустил на свободу? Он принялся проговаривать слова обращения к Гекате:
– Богиня вечных глубин,
богиня тьмы,
прими мою жертву.
Я сжигаю для тебя страшные благовония:
жир пегого козла, кровь и навоз,
сердце безвременно погибшего.
Твоя величайшая тайна, о богиня,
что отворяет ворота в земли мертвых,
гонит прочь бесполезный свет,
до времени погружая мир в ночь.
Он-то считал, это просто слова, подтверждающие могущество богини, а вовсе не описание того, что может случиться на самом деле.
Снова какое-то движение, и что-то сдавило грудь.
– Это ты, Эли? Сестричка? – проговорил начальник священных покоев вслух.
Вдалеке завыла собака.
– Что ж, – сказал он, – насчет меня можешь больше не беспокоиться.
Он прижал к носу платок, убеждаясь, что кровотечение прекратилось.
– Я сам приду тебя навестить, – сказал он.
Где-то на стене раздался предсмертный крик. Он услышал в отдалении голоса и шум битвы. Едва различимый во мгле, через нижние ворота – не те, что горели, – вливался поток огней. Северяне!
Он понял, что там произошло. На улицах гибнут люди, город в хаосе, еще этот случай с волкодлаком. Император решил, что это уже слишком. До него дошли какие-то слухи. Он послал свою печать и приказал открыть ворота, чтобы варяги сделали то, чего им так хотелось, – заменили воинов хитаеры. Но вряд ли им удастся сделать это без боя.
Это выпад против него. Василий до сих пор во всем доверял начальнику священных покоев, занимаясь только военными делами, однако же если препозит не в силах поддерживать порядок, не в состоянии отбить магическое нападение на город, то он лишит его власти, убрав верных начальнику покоев хитаерос и заменив их чужестранцами. И Карас предвидел бы это, если бы не был так поглощен магией. Нависшая угроза заставила его действовать.
– Немедленно прислать ко мне гонцов, – сказал он слуге, – и еще нового начальника почтовой службы.
Слуга вышел из комнаты, оставив начальника священных покоев в одиночестве. Тот уронил голову на руки и проговорил в пустоту:
– Это еще не конец. Я выстою. Что бы там ни было, я выстою.
Глава тридцать восьмая
Разоблачение
Снова темнота, снова сырость, мучительные стоны и вонь заживо гниющих в кандалах людей.
Со времени последнего прихода Луиса в тюрьму ужасов в Нумере только прибавилось. Почтовая служба волокла в темницу каждого, кого можно было заподозрить в колдовстве, каждого, кого когда-нибудь посещали крамольные мысли, каждого, с кем у самих гонцов имелись личные счеты, а таких было немало.
В тюрьму бросили столько народу, что закончились кандалы, и на нижних уровнях заключенные от отчаяния – или же по недомыслию – отваживались уходить в подземелья, где еще было место, чтобы размять затекшие члены. Однако далеко в недра земли они не углублялись. Тоннели были слишком узкие, слишком каменистые и темные, чтобы бродить по ним без света, веревки и колышков, отмечающих пройденный путь.
Луису с варягами приходилось толкаться, протискиваться, орать и сыпать угрозами, чтобы пробиться к нижним пещерам. Вандрад с товарищами даже пробили несколько голов, и, хотя узников было во много раз больше, чем варягов, никто из них не решился дать отпор. Эти люди, понял Луис, утратили всякую волю. Отряд протиснулся мимо последних заключенных и поднялся по каменной осыпи. Здесь, как знал Луис, имелся лаз, ведущий в большие пещеры.
– Нельзя так с людьми, – сказал Вандрад. – Убейте их, как мужчины убивают врагов, или же отпустите. Такая смерть никому не принесет славы.
Луис знал, что почтовая служба вовсе не стремится к славе. Они жаждут власти, запугивают своих врагов.
– Это жертва, – сказал Луис, – принесенная страху из страха.
– Я знаю, «висел на дереве под ветром девять полных дней, пронзив себя копьем, принес я жертву Одину, себя – себе», – проговорил Вандрад.
– Я говорил о человеческой злобе, а не о вашем языческом идоле, – возразил Луис.
– О́дин и есть человеческая злоба. О́дин это страх, – вставил другой варяг, – и он принес себя в жертву самому себе, как это сделал ваш бог Христос.
Луис не стал опускаться до спора с этим человеком. Ему не терпелось попасть в нижние тоннели, оказаться подальше от толпы умирающих людей за спиной.
– Давайте-ка прибавим ходу, – сказал Луис. – Я хочу, чтобы волкодлака взяли живым.
– Но это не всегда возможно, – сказал Може.
– Плачу двойную цену за живого дикаря, – пообещал Луис.
– Хочешь сказать, что покажешь мне дворцовые фонтаны дважды? – удивился Може.
Луис едва не захохотал. Он совсем забыл, что Рагнар – под этим именем знали здесь нормандца – работает не за деньги.
– Если ты схватишь его, я даже разрешу тебе искупаться в фонтане, – сказал он.
Луис шел во главе отряда, неся перед собой лампу. Он знал, как важно выглядеть в глазах северян храбрецом. Сначала проход был совсем узкий, и ему пришлось протискиваться между камнями. Он порадовался, что нанял не самых рослых воинов.
Он поднялся по очередной каменной осыпи, окидывая взглядом широкую пещеру, где Аземар расправился с греками. С тех пор события сменялись с такой быстротой, что у него не было времени подумать о том, как странно, что его друг после долгого заточения сразил стольких противников. Может быть, Аземар боялся, что его снова бросят в темницу. От страха люди сражаются с яростью волков, Луис часто слышал подобное высказывание.
