По тогдашним обычаям мирскую одежду, в которой я прибыл в монастырь, следовало раздать бедным, но как-то так получилось, что узел с пожитками никто не потребовал, и он занял место под моим ложем. Поступок, позволю себе заметить, достойный порицания, но, как показали грядущие события, оказавшийся весьма кстати.
Осознав и прочувствовав свое место в святой обители, я мог только мечтать о знаниях и послушно исполнять свои обязанности. Орландо де Брег был прав, утверждая, что служение Господу – это тяжкое бремя! Человеку слабому и неискушенному монастырь мог показаться настоящим узилищем, что недалеко от истины! Устав братства был строг, а жизнь подчинена твердому распорядку.
Отсчет нового дня начинался в полночь, когда колокол отмерял начало табеля, созывая братьев на бдение, продолжавшееся до трех часов – полунощницы. После короткого полуторачасового сна следовала утреня и проводилась короткая служба. Еще один час для сна, и в шесть часов утра мы поднимались окончательно. Затем следовал капитул – собрание всех монахов монастыря, на котором обсуждались дела обители, а также оглашались списки братьев, которые преступили закон и были достойны наказания. После этого нас ожидали утренняя месса, молитва в кельях и монастырская месса.
После завершения службы братья приступали к работам, которые прерывались на полуденную мессу, трапезу и короткий отдых. В три часа пополудни вновь возвращались на работу, которую заканчивали около пяти часов вечера и отправлялись на ужин. Разумеется, за исключением постных дней, когда обходились одной лишь полуденной трапезой. В шесть часов ожидало повечерие, а в семь часов затворялись врата, и монастырь отходил ко сну.
Понимаю, что вам нет нужды вникать в жизнь простых монахов и послушников, но тем не менее, как и обещал, описываю начало этой истории со всем усердием, не забывая о таких вещах, как порядки и нравы, царящие в монастыре Святой Женевьевы.
Должен признать, что многое в святой обители меня откровенно удивляло и поражало, а особенно – отношение монахов к чистоте тела. В купальне, для которой было отведено отдельное помещение, полагалось мыться каждую неделю, а перед трапезой омывать руки, дабы грязью не осквернять пищу, дарованную нам Всевышним.
Да, здесь было чему удивляться! Признаться, я немного иначе представлял жизнь братии. Как оказалось, монастырь, олицетворяющий высокую миссию, подвержен многим порокам, присущим простым мирянам. Лень, бражничество, чревоугодие – вот наиболее частые грехи, оглашаемые на капитулах. Тем не менее в этих стенах жили и другие – ревностные слуги Святой Церкви, несущие на плечах все тяготы и невзгоды непростых времен. Эти, возможно греховные, размышления о несовершенстве мира отвлекали меня от грустных мыслей и помогали смириться с настоящим.
Дело в том, что мечтам о труде в библиотеке было не суждено сбыться! Послушникам не разрешалось прикасаться к бесценным рукописям и фолиантам, которые хранились в здании библиотеки. Как и прочим новициантам, на мою долю отводились тяжелые хозяйственные работы и поручения, которые требовали крепких рук и быстрых ног. За первый месяц я всего несколько раз переступал порог скриптория, где трудились переписчики.
Я бы с большой радостью поделился своими опасениями с шевалье де Брегом, но и тут меня постигла неудача. Памятная прогулка, во время которой я познакомился с улицами Баксвэра, стала первой и последней. Не скажу, что мы не общались – Орландо по-прежнему был добр и приветлив, – но разговоры напоминали встречу добрых соседей. Приветствие, пожелание хорошего дня во славу Господню, и ничего больше.
Орландо де Брег жил в небольшом двухэтажном доме, который находился в двух шагах от монастырских ворот. Жил скромно, держа в услужении хозяйку и молчаливого мужчину, который отличался высоким ростом и крепкими кулаками. Каждое утро около девяти часов Орландо появлялся в монастыре, направляясь в дом настоятеля или библиотеку.
Как бы ни удивительно это прозвучало, но шевалье де Брег пользовался в нашей обители куда большей свободой, чем монахи. Это лишь пробудило интерес к этому человеку, а разум, находившийся в праздности, рождал совершенно удивительные предположения о тайнах его жизни. По слухам, которые доносились до моих ушей, Орландо де Брег принадлежал к очень древнему, но почти угасшему роду. Среди его предков были сильные и мужественные люди, которые оставили след на страницах летописей, но стерлись в памяти верховной знати. Увы, но в наше безумное время верность и бесстрашие не приносят ни богатства, ни славы.
Тем не менее я продолжал наблюдать за этим человеком, хоть и понимал, что это крайне неприлично. Мне удалось заметить, что шевалье де Брег большую часть времени проводил в библиотеке, где, по словам братьев, часто засиживался над такими книгами, как труды Ибн-аль-Алькама и пророчества Мерлина, кои хранились в отдельной комнате и подлежали самому бережному обращению.
Ко всему прочему, де Брег часто беседовал с настоятелем, прогуливаясь по нашему саду, и пользовался большим уважением у брата-инфирмария, с которым подолгу обсуждал силу лекарственных трав, используемых в лечебнице. Не ускользнуло от моего внимания и еще одно обстоятельство, привлекавшее братию более остальных.
Один раз в месяц Орландо де Брег уходил из города…
Уходил на неделю и отправлялся на север. Налегке – без поклажи и каких-либо припасов, которые должны скрасить дорогу странствующему. Ничего, кроме теплого плаща и оружия. Возвращался всегда неожиданно и, как правило, в скверном расположении духа, после чего несколько дней пил вино в заведении Гая Григориуса. Многие из монахов высказывали свои предположения о причинах его поведения, но мне казалось, что они были далеки от правды. Да, монахи любят обсудить дела мирян, если поблизости нет старших братьев, которые не преминут наказать излишне болтливых за многоглаголание.
Шли дни… Одним зимним вечером меня отправили отнести записку рыбному торговцу. Наш келарь был слишком тучен и ленив, а мне такие поручения были только в радость. Это приятнее, чем помогать брату-инфирмарию и чихать от пыли его лекарственных трав. Дело шло к вечеру, и узкие улочки тонули в сумерках. Воздух был свеж, под ногами скрипел выпавший снег, и душа наполнялась тихой и благой радостью, словно я получил весточку с далекой заснеженной родины. Помнится, что Барт Уэшем называл эти чувства непонятным словом fernweh, означавшим, по его мнению, тоску о родине, страсть к путешествиям, боль старых ран и устремления души, которые сильнее всех воспоминаний. Погрузившись в свои мысли, я свернул в один из переулков и даже не сразу услышал шум драки…
На снегу лежало два мертвых тела. Чуть дальше, в нескольких шагах от убитых, дрались несколько человек. Рослый мужчина, прижимаясь спиной к стене дома, отбивался от двух нападавших, но двигался так тяжело и медленно, что наверняка был ранен. Дрались молча, и тишина прерывалась лишь лязгом стали и редкими стонами, когда клинки находили брешь в обороне сражавшихся.
– Остановитесь! – крикнул я.
Один из нападавших сделал шаг назад и обернулся. Это был не просто разбойник, какими полны здешние притоны. Одежда слишком дорогая и чистая. Косматая черная грива, борода и взгляд, горящий лютой ненавистью.
– Пошел прочь, монах! – заревел он и пошел на меня. Я даже не заметил, как в моей руке оказалось оружие. Скорее всего, поднял меч одного из убитых, чья кровь пролилась на этот грязный, истоптанный снег. Это был один из знаменитых клинков, изготовленных к юго-западу от Ровальи. Удобная кожаная рукоять с оплеткой из перевитой металлической нити и навершием в форме груши. Широкое перекрестье и небольшие защитные дуги. Клинок с узким долом плавно сужался к острию… Судя по его звонкому голосу, над ним потрудились лучшие мастера! Прекрасное оружие! Все это мелькнуло в моей голове и резко исчезло, возвращая меня в реальность.
– Опомнитесь… – прошептал я.
– Будь ты проклят, святоша! – рявкнул разбойник и замахнулся…
Первый удар я отбил с легкостью. Запели клинки, и этот звук вернул меня в прошлое, когда мастер Уэшем истязал нас уроками и рычал от злости, утверждая, что мы будем убиты в первой же схватке, которая случится в нашей никчемной жизни.
Мне достался достойный противник. Он был силен, ловок и умел. Единственное, что давало шанс выжить, так это его раны. Я их не видел, но он двигался короткими рывками, явно страдая от боли. Не оставалось иного выхода, как воспользоваться этим дарованным Богом преимуществом, и мне стало легче. Скрестив мечи, я вновь обрел нечто родное. Рывок в сторону! Удар! Еще один! Рывок! Парирую! Над моей головой свистнула сталь, но я успел увернуться, уйти в сторону и провести ответный…
