Тарег-сама тронул сиглави и медленно скрылся в дыму.
Меамори спешился и опустился на одно колено, провожая своего князя в бой. Примеру аураннца последовали все остальные.
* * *Внутри мертвая масджид раскрывалась бесконечными пролетами арок, разграничивающими длинные широкие залы. Вон ряды черных колонн с белыми арками – и под ними пол шахматных цветов. А вот пристроили новый зал – с пятнистыми розоватыми мраморными столбиками и пролетами из песчаника.
Коня Тарег отпустил еще у ступеней – и пожалел, что поехал через площадь верхом. Сиглави закидывал башку и пытался свечить: он не хотел умирать, совсем не хотел, а смерть ползла по этой площади, обвивалась вокруг ног, струилась над головой, и конь это чувствовал.
Митама настороженно пофыркал у локтя:
– Хм-хм-хм… а здесь и впрямь безлюдно…
– Кто ж здесь останется, – пробормотал Тарег. – В такой-то компании…
И снова принялся разглядывать ряды статуй вдоль стен. Они прибавились здесь совсем недавно – ашшариты избегали изображений живых существ. И правильно делали, по правде говоря. Для второго зрения все рисунки – даже дурацкие детские, нацарапанные на стене, – виделись живыми и дрыгающимися. А уж статуи…
Зачем карматам они понадобились – непонятно. Да еще в таком количестве. Чтобы аль-Лат не было скучно в новом золотом теле? Впрочем, какая теперь разница…
Тарег еще раз огляделся, высматривая проблеск золота, и поморщился от отвращения.
В сумерках хен натащенные карматами архитектурные излишества вели себя воистину непотребно. Какое-то многорукое тваречудо, изваянное в бронзе, но оттого не менее подвижное, скреблось под мышками, ковырялось в ухе и трепало бесстыдно выпяченное мужское достоинство. Приглядевшись, Тарег брезгливо скривился: так это был еще и слон, но какой-то… человекообразный. Другое такое же уродище – видимо, на пару из Ханатты притащили – пользовало бронзовую же девицу, вдвое себя меньше, но очень гибкую. Девица с придыханием, как собака, раз за разом насаживалась на здоровенный орган слона-сластолюбца, сводя ягодицы и поводя грудями.
– Ну и нуу… – протянул Митама. – Ну и дряяяянь…
– В Ауранне в вашем, можно подумать, лучше… – пробормотал Тарег.
Он все не мог найти глазами статую, которую ему так подробно описал Луанг Най.
– Ну уж такого-то гадства у нас нет! – обиженно буркнул тигр.
– Да, у вас девушек в храме не бесчестят, у вас их в жертвенных целях сразу топят… – рассеянно отозвался нерегиль.
– Это когда было!
– При отце нынешнего императора.
Тигр недовольно пробормотал:
– Так это когда было… Такого сейчас нет…
И вдруг охнул:
– Ох ты ж…
– Что «ох ты ж»? – не понял сначала Тарег.
– Вон она, – прошептал тигр.
И нерегиль увидел ее.
Она стояла – точнее, сидела – в окружении других таких же айютайских дам. Те почти не двигались на своих постаментах, бесстрастно глядя вдаль. Как ни странно, в Айютайа боги оказались спокойными, благожелательными существами – впрочем, в основном безразличными к судьбе этого сумеречного народа. Они спокойно дремали в лагунах, озерах и больших реках или спали в горных пещерах. Возможно, поэтому айютайцы вспоминали о них только по большим храмовым праздникам – или когда нужно было сослать какого-нибудь беспокойного родственника в монастырь. Постриг отправлял бунтаря в обитель совершеннейшего покоя и равнодушия к окружающему миру. С сильными магами так и поступали. Тарегу не раз говорили, что в Айютайа он смог бы выжить только при храме: монахам запрещалось использовать силу в мирских целях.
Нерегиль медленно двинулся в глубь зала, словно боялся спугнуть… статую?..
Аль-Лат повернула к нему золотую голову.
Полнящие храм призрачные звуки мгновенно стихли.
Богиня улыбнулась. И сказала – не мысленной речью, а гулким, звучным металлическим голосом:
– Мне гораздо более по нраву мои изначальные изваяния…
И с тихим звоном браслетов указала в сторону, где раньше переливалась ниша михраба.
Теперь там было пусто. Расколоченную в прах арку замазали белилами. На голом заштукатуренном полу виднелось что-то белесое. Присмотревшись, Тарег понял, что видит грубую каменную статуэтку из известняка: женщина с едва намеченными чертами лица. В прижатой к животу руке длинной выпуклостью угадывалось копье.
В нескольких локтях от изваяния белым прямоугольником высился камень.
– И это тоже я, – прошелестела аль-Лат.
Это был тот самый Белый камень, который карматы вывезли из Таифа. Когда последователи Богини взяли городок, они отпраздновали возвращение своей святыни. Перед Белым камнем умерло шестнадцать человек. Трое мужчин. Девять женщин. Четверо детей, из них один младенец.
Вот и здесь перед Камнем было… место. Нерегиль замедлил шаг, потому что рядом с местом у него перехватило дыхание – несмотря на полный Щит. Щит, ради которого он провел в медитации и созерцании всю последнюю неделю. Сила колебалась вокруг Тарега посверкивающей завесой, чуть мешающей зрению и скрадывающей краски. Но от места тянуло такой пронизывающей стынью, что в груди стало тесно и душно. Мрамор пола перед Камнем в хен казался… закопченным. Для обычного зрения там проявилась свежая, даже не загустевшая ярко-алая лужа.
– Почему ты их жалеешь? – удивилась аль-Лат. – Они же как водяные крысы. Совокупляются, рожают крысят, жрут друг друга и падаль.
До статуи оставалось еще несколько шагов. С трудом отклеив взгляд от места, Тарег велел себе идти вперед.
– Зачем ты пришел сюда? Тебя прислали мои сестры? Кто ты такой? И что это у тебя на шее?
Остановившись перед золотой фигурой, Тарег все-таки поднял голову и посмотрел в пустые, с едва намеченными зрачками, металлические глаза. И заставил себя разлепить смерзшиеся на нездешнем холоде губы:
– Я – Страж Престола. Мой господин, халиф Абдаллах аль-Мамун, велел мне избавить землю аль-Ахсы от твоего присутствия.
Смех аль-Лат едва не сбил нерегиля с ног – словно он стоял под бьющим колоколом ратуши. Отсмеявшись, богиня крикнула:
– Кто-кто?! Да как ты смеешь! Мое имя – Львица! А твое имя – крыса! На поводке у другой, глупой и жадной крысы!
– Имя тебе – легион, – тихо сказал Тарег.
И вскинул в руке меч.
– Изыди.
Аль-Лат застыла. И вдруг сказала:
– Ты не сможешь меня убить, маленький сумеречник. Таких, как я, нельзя убить.
Под локтем у Тарега щелкнуло – зубами – и тигр хихикнул:
– Можно-можно…
– Меч-охотник, – понимающе улыбнулась статуя.
Тарега снова накрыло гулким смехом. Потом все стихло. Шелестящий голос сказал:
– А знаешь, что будет, если им ударить? Тебя разорвет в клочки, маленький сумеречный дурачок…
Пора.
Стиснув зубы, нерегиль заставил себя поднять голову и снова посмотреть в золотое лицо:
– Твои последователи украли эту статую в храме Ве Ниэн. Настоятель храма, желая вернуть святыню, отправился в паломничество.
Тишина сгущалась. Аль-Лат молчала.
– В паломничество к Зеркалу Люнцуань. Оно указало ему на меня.
– Что же просил твой монах у Зеркала? – равнодушно проговорила богиня.
– Он просил показать того, кто готов отдать свою жизнь, но освободить статую и нанести тебе смертельный удар.
Аль-Лат вскрикнула – прямо как женщина.
Митама полыхнул страшным светом, заорав в ответ: Изъятие!!!
Щелкнув пастью, тигр исчез в раскаленном пучке энергий и веером хлестнул через золотую грудь статуи.
Тарег успел увидеть, как металл изваяния разделяется, плавясь, на две части, голова с руками сползает на сторону и падает вниз. Комок лучистого присутствия, поднявшийся из статуи, задрожал, словно в агонии, полыхнул – и взорвался таким чистым, таким ослепительным светом, что нерегиль вздохнул, как от счастья, – и рассыпался тысячью ярких, отражающих свет осколков.
* * *Удар внутри храма встряхнул землю под ногами. Страшный скрежет камня о камень – Намайо приходилось слышать такой во время землетрясений – приказал телу быстрее, чем разуму:
– Наземь! Все наземь!
Видная сквозь дымный воздух чудовищная арка портала вздрогнула – и выдохнула облако пыли и мелких осколков.
– Ле-ееечь!
Свистящие камни изрешетили чью-то лошадь. Она билась и кричала в заплывающем дымом воздухе.
Здание заскрежетало, словно мертвец костьми, выдохнуло из щелей облачка пыли и стало с гулом проседать. Из прямоугольной громады портала выстреливали не выдержавшие давления камни.
– Назаааад!
Все побежали через площадь к улицам. Грохот за спиной говорил, что лучше не оборачиваться.
Намайо уже видел арки галереи – той самой, где они отсиживались днем, – как под ноги ему подвернулось что-то длинное и мягкое, он запнулся и упал. Извернувшись, перекатился, почти не повредив локоть. И, шипя от боли, пригляделся к тому, обо что споткнулся. Оказалось – об кого. На заваленном дрянью мраморе навзничь лежал человеческий мальчик. Заглянув в мокрое лицо, Намайо увидел стекленеющие глаза и пузырьки розовой пены из угла губ. Размазанная до висков сурьма на веках и дорогой шелковый кафтан – гулямчонок.
