– Вести интересные… Знать бы, каков результат конечный, и чего нам ждать след… Когда, гонец, назад намереваешься?
Гонец красноречиво посмотрел на посадника и на верховного волхва, который своим животом от всех виденных им волхвов отличался, и потому доверия вызывал не больше, чем привычные взгляду католические монахи. Славер понял, что не всё при всех гонец сказать желает. И, помимо грамоты, возможно, привёз он ещё и словесное сказание.
– Поезжай в Русу, – распорядился воевода. – В воротах с этой стороны тебе покажут мою избу. Жди там, отдыхай с дороги. Я буду только утром, попозже. Ты успеешь выспаться… Передай наказ: пусть мне приведут коня прямо на лёд. Мои люди знают, куда это. Там меня и найдут. Не забудь, передай. Я в санях устаю сидеть.
Гонец, с достоинством поклонившись, ушёл, а воевода опять переглянулся с посадником.
– Значит… – начал Ворошила, и взгляд его показал, что он интересуется спрятанной за пазуху грамотой. – Значит…
– Значит, Перун и мне ответил… А теперь уже пора на лёд… Скоро рассветёт… – заторопился Славер, а о грамоте по осторожности просто забыл.
Простившись с верховным волхвом, они вышли за ворота, где пришлось недолго подождать, пока подадут посадницкие сани.
– В город? – спросил возница.
– На Ильмень-море! – распорядился посадник. – В сторону Славена… На льду ноне рассвет встретим… Красотой полюбуемся…
Сотник Бобрыня ходил по поляне от избушки до леса и обратно. То посматривал, как дружинники большой шалаш сооружают и костёр разводят, то около кривой, пробитой многочисленными щелями двери останавливался, прислушивался и тянул носом – из щелей доносились новые резкие запахи, и изредка что-то глухо гремело в печи. Похоже, «пень с бородой» варил в глиняной посуде какие-то специальные едкие отвары или готовил настои – что уж он там может, этого сотнику знать было не дано, да он и вникнуть не старался, положившись на авторитетное мнение воеводы Веслава.
Солнце уже клонилось к виднокраю, обещая скорое и стремительное наступление темноты, когда дружинники позвали сотника к только что разведённому огню, а в избушке по-прежнему продолжалась какая-то возня, но ни одного звука, изданного княжичем Гостомыслом, Бобрыне услышать не удалось, и оттого он хмурился и нервничал. Всё-таки, княжича он знал и наставлял с пятилетнего возраста вместе с обязательным дядькой-воспитателем. Дядька мальца обхаживал, а сотник ругался с ним, стремясь лишнюю заботу убрать, чтобы рос княжич в силе и самостоятельности, с детским мечом и с детским же копьем в руках. И даже сейчас хотел продолжить собственную заботу о нём, когда тот к самостоятельности был не способен, заменяя того самого дядьку, которого раньше часто ругал. Или хотя бы присматривать за тем, как другие эту заботу осуществляют. Желание было естественным, поскольку сотника и княжича связывали многие годы дружбы.
Отчего-то вспомнилась картина из далёкого прошлого. Десятый год тогда отроку шёл. В лугах гуляли. И маленький Гостомысл змею увидел. Крикнул, радостно сообщая о находке. Как коршун на эту змею дядька бросился, желая свою ногу под укус подставить, но Бобрыня рывком остановил его, едва успев ухватить за плечо. И велел мальчику палку взять, и, не боясь, гада этой палкой убить. Гостомысл уже имел в руках силу достаточную, чтобы с гадюкой справиться. И справился, себя при этом оберегая.
Справлялся и потом. Змеиный яд в его тело не попадал. Со змеями природными Гостомысл научился бороться. Но есть ведь и люди-змеи. И они яд свой в него пустили.
Справится ли сейчас?..
Дружинники притащили к костру толстую сухую лесину, чтобы не сидеть на промёрзшей земле, обрубили мечами и единственным на всех топором сучья. Лесина была обломанная, не длинная, и места на всех не хватило – слишком уж вои были широкоплечи, а плечи сильного человека простора требуют. Светлан встал, уступая подошедшему сотнику своё место. Рачуйко протянул Бобрыне отломленный от каравая ломоть хлеба и разогретый на костре кусок солонины, на чистой тряпице, постеленной на пень, разложили пареную репу, чищеный лук и чеснок – обычная трапеза воев в походе. Сухой хворост и смолистые сосновые ветки горели ярко, выбрасывая в небо высоко поднимающиеся искры. Хотелось следить за этими искрами, видеть, как тают они в стремительном полёте, и потому некоторое время все сидели со слегка поднятыми головами.
– Я хворост костру ломал, видел черкан[179], – сообщил густобровый и ярко-синеглазый дружинник Ждан. – Настороженный… Должно, «пень с бородой» ставил. Не забыть с рассветом проверить… Зайчишку бы на утренний костёр…
– Если черкан стоит, то и петли должны быть рядом, – сказал дружинник Зеленя. – Поищи… Заяц лучше в петлю идёт… А черкан по пушнине чаще…
– Заяц пока с осени не голодный, – возразил вой Телепень, вышедший, как все хорошо знали, из старого охотницкого рода. – Он не дурак, в петлю запросто так не полезет… Петлю по снегу ставить след, когда он дорожку натопчет… А без снега петля ни к чему…
Сотник в общий разговор не вступал, жевал солонину, и задумчиво молчал. Это заметили все, но все чувствовали и собственную заботу о княжиче, однако понимали, что забота сотника многократно более сильная. При этом все хотели знать, что же случилось с Гостомыслом, поскольку воям никто не рассказывал о случившемся. И потому вопрос прозвучал естественно:
– А, правда, что княжича убить замыслили? – спросил Рачуйко. – Слышал кто?
Не в открытую Бобрыню спросил, а, вроде бы, товарищей своих, но с пониманием того, что сотник не может не вступить в общий разговор, а он-то лучше других знает, что там произошло после отправки в подвал Замковой горы стрельца Семуши.
– Воевода Веслав так говорит… – сообщил Телепень, присутствующий в домике жалтонеса тогда, когда Веслав туда пришёл.
Наверное, Телепень и раньше передал весть другим дружинникам, иначе откуда бы такой разговор, – понял Бобрыня. Но Телепень откровенно туповат, и сам, наверное, ничего толком из происшедшего не понял. Да и перепутать всё может, когда рассказывать начнёт. Это все знают, и потому долговязому вою верят всегда только наполовину, хотя знают, что склонности к вранью тот не имеет. Просто ум у этого человека сильно неповоротлив. В своём-то деле он хорош, а там, где головой думать надо, там лучше без его слова обходиться.
– А кому ж такое злодейство надо?.. – возмутился Светлан, продолжая разговор опять же с откровенным желанием услышать мнение сотника. – За просто так никого не убивают, тем паче, княжича. И самому Семуше Гостомысл наш ничего плохого не сделал. Не иначе, подослал кто-то на чёрное дело…
– Знамо дело, подослали… – авторитетно решил Телепень, но ничего больше не добавил, хотя разговор о том, откуда может быть направлена стрела в княжича, шёл при нём. Видимо, долговязый вой знал, что такое такт, и понимал вред, который могут принести сплетни. Сплетни ведь это слухи, только сначала от правды отталкиваются, а потом обрастают несуществующими подробностями, и совершенно уже искажают истину. Стать инициатором такой сплетни Телепень не захотел. И хорошо, что с сообразительностью Телепень не дружит. Иначе уже неспокойно стало бы в дружине. И на стрельцов, что в сохранение дал Вадимир, дружинники смотрели бы с косой опаской, если не со враждой. Но они и так всё понимали, и, как оказалось, разброд в дружине уже пошел.
– Не надо было брать с собой сотню Вадимира, – мрачно сделал вывод Ждан, и нахмурился. Когда Ждан хмурился, глаза у него становились совсем тёмно-синими, и обжигали глубинным льдом. – Коли надо было стрельцов непременно, своих взял бы.
– Свои все, почитай, у князя Буривоя заняты, по крепостицам разбросаны, – возразил Светлан. – Пока их воедино соберёшь, заяц зимний полиняет.
– Можно было и без стрельцов обойтись. Одной дружиной.
– Нет, что ни говори, а там, с ляхами и с пруссаками, стрельцы нас всех выручили. Они, почитай, без нас обошлись. Да и на переправе…
– И мы без них так же обошлись бы, – не согласился Ждан. – Не впервой меч поднимать. А франк, кажись, не страшнее варяга.
– Это решать не нам, а княжичам, – спокойно показал бессмысленность спора сотник, и подбросил в огонь толстое короткое полешко. Горящий хворост под весом полешка треснул, выбросив кверху большой сноп стремительных искр. – Они лучше меня и лучше вас знают, кому быть на каком месте нужным. Туда того и посылают.
– А не было бы этой сотни стрельцов от Вадимира, и Гостомысл сейчас не лежал бы в этой избушке, – не согласился Ждан.
Бобрыня усмехнулся.
– Ты прямо всех стрельцов Вадимира во главе с Русалко хочешь к ворогам прилепить.
– Всех – не всех, а смотреть за ними след внимательней, – стоял Ждан на своём. – Почто в княжича стреляли? Кому нужно было б, коли Гостомысл сгинул, когда Буривой последний срок доживает? А? Думайте сами. Кто тогда у нас княжить стал бы?
