– Сегодня к утру рассветёт, как рассветало всегда… – ответил волхв, пытаясь уклончивостью своего ответа обойти прямой вопрос. – И что бы ни делали люди, вся Явь остаётся прежней, и продолжит жить, как заведено Сварогом…
– Сегодня рассветёт раньше!
– Отчего вдруг так? – не понял волхв, но заметно было, как он насторожился, чувствуя двусмысленность сказанного.
– Славен будет гореть… Ярко гореть, опережая рассветное сияние неба… И что станет после этого? Вот с чем мы пришли.
Судиша долго оценивал серьёзную новость, и, наконец, ответил:
– С такими вопросами, я думаю, надо обращаться прямо к Видящим. Съездить, к примеру, к старцу Вандалу. Мы же, простые волхвы, только смиренно передаём богам просьбы людей, и ждём, когда боги выполнят их. Или задаём вопросы, на которые ждём ответа столько, сколько боги соизволят заставить нас ждать… Но вашу просьбу я могу передать Перуну. Может, Перун ответит сразу, может, пожелает ответить после, этого я не знаю. Пойдёмте, коли так…
Верховный волхв сделал широкий приглашающий жест, обрисовав полукруг вокруг своего живота. Живот позволил жест без труда превратить в величественный.
За главным тыном, внутри, помимо грубых тесных изб, в которых жили волхвы, стоял ещё и внутренний тын, не такой основательный, как внешний, но тоже крепкий, и, наверное, тоже незыблемый. Именно там, как гости знали, располагалась вырезанная из цельного дубового ствола златобородая и среброкудрая статуя Перуна с лиловыми и с золочёными многоветвистыми молниями[175] в одной руке, и с золотым топором в другой. Там же, вокруг статуи, младшие волхвы жгли на ровном расстоянии один от другого восемь высоких непотухающих костров, издали сливающихся в единое свечение. Днём вокруг этих костров всегда скакали любимицы волхвов – ручные сороки, постоянно живущие в капище[176].
Пригласив гостей, волхв Судиша сам, не оглядываясь, пошёл первым, ступая всё так же неторопливо. Внутренний тын ворот не имел, но был выставлен не по кругу, а по незавершённой спирали, и один край этой спирали на добрый десяток шагов заходил за другой край. Таким образом пройти сначала пришлось между двух высоких стен, изузоренных искусной резьбою с растительным и животным орнаментом, в который периодически включались различные символические знаки солнца и грома[177], и только потом гости смогли попасть к величественной статуе Перуна. И воевода, и посадник хорошо знали, что лучшие резчики русов в течение целых ста с лишком лет работали над этой статуей, доводя её до соответствия своим представлениям о грозном боге. Каждый хотел внести свою запоминающуюся характерную деталь. И именно потому, наверное, Перун всегда казался многоликим – и сильным, и грозным покровителем воев, и добрым и справедливым судьей в делах Прави, явившихся в Явь, и заботливым дарителем дождя в сухую пору, и разгоняющим тучи в ненастья, дарителем весны и возрождающий плодородную жизнь. И каким только нельзя было увидеть бога, было бы желание увидеть…
Оказавшись за внутренним тыном, верховный волхв, сделал лишь величественный кивок, объёмный живот не позволил поклониться до самой земли, только едва-едва прикрытой здесь плотно утоптанным снегом. Низкие поклоны отвесили Перуну посадник Ворошила с воеводой Славером. Оба бывали здесь не однажды, и каждый раз поражались Перуну, увидев его иначе, чем раньше. Поразились и теперь, и замерли, всматриваясь в статую и в происходящее вокруг неё.
Перед статуей, Около каменного кольца предназначенного для жертвоприношений и даров, внутри огненного кольца, скрытого от зимнего гасящего ветра плотно поставленным тыном, полукругом стояли восемь молодых волхвов. Старший из них низким раскатистым голосом пел старинные перуновы гимны:
Перуне-ратай до нас возгрядай
Во силе во мощи отрини кошье
Сам роду опора кремнёва гора
Молоньи мечи да яри в сече
Во громах ходай а нас не замай
Восславися в буре Княже-Перуне!
Остальные волхвы ждали своей минуты, и хором подпевали славление высокими, почти по детски чистыми и звенящими голосами:
Го-о-ой! Сла-а-ва! Сла-а-ва! Сла-а-ва!
Эхо гуляло среди высокого тына, поднимаясь к облакам. Старший волхв начинал снова:
Княже-Перуне ратай небесной
Радетель славы во рати честной
Великий боже во громах ярый
Во плясе юный а в знаньи старый
Злотоусый молоньи мети
Ино отведи бо мы твои дети
Радеем днесе о божьей силе
Княже-Перуне одоле змия!
Младшие волхвы опять запускали припев:
Го-о-ой! Сла-а-ва! Сла-а-ва! Сла-а-ва!
Перуновы гимны, как знали и посадник и воевода, пелись здесь постоянно. Круглые сутки одна группа из восьми жрецов сменяла другую группу через определённые промежутки времени, и никто из волхвов-певцов никогда не обращал внимания на посетителей капища. Волхвы умели погружаться в разговоры с богом настолько глубоко, что, скорее всего, даже не замечали происходящего вокруг них. Загорись тын, они и этого, пожалуй, не заметили бы.
Согласно заведённому порядку, посадник с воеводой приблизились к каменному кругу для приношения даров, и положили туда каждый по туго набитой мошне. Потом, чувствуя спиной наблюдающий взгляд верховного волхва Судиши, долго стояли перед Перуном, всматриваясь в резное изображение, и шепча в бороды только им самим, да Перуну слышимые слова. Наконец, одновременно поклонившись до земли, пятясь, отошли за полукруг поющих жрецов, и только после этого повернулись к Судише.
Тот удовлетворённо кивнул, потому что на глаз уже прикинул вес положенных в каменный полукруг мешочков, а звон серебра он услышал издали. И первым направился к выходу. Гости отстали от верховного жреца на пять шагов.
– Мне за молитвой так грудь сдавило, – пожаловался Ворошила, – что я понял – это знак. Какой вот только, как понять его?
– Мне трудно дать тебе совет, спроси Судишу…
– Ты-то сам ничего не почувствовал?
– Пока – ничего…
Они догнали верховного волхва.
– Знак ясный… – растолковал Судиша ответ Перуна. – Через сердешную боль тебе идти к цели… Много претерпишь, что не по-твоему будет, но смиришься, и тогда только своё получишь…
Навстречу им бежал волхв-привратник. Судиша остановился.
– Гонец к воеводе Славеру из земли бодрицкой, – не воеводе, а верховному волхву доложил привратник.
– Тащи его сюда, – не дожидаясь распоряжения Судиши, сам приказал воевода, и глянул на посадника. – Может, это мне ответ на молитву пришёл?
Гонец приблизился, поклонился, приложив руку к груди, и вопросительно посмотрел на воеводу и посадника – кто из них есть кто? Хотя на Славере был островерхий шлем, а на Ворошиле бобровая шапка, ошибиться гонец не пожелал. Из этого воевода сразу сделал вывод, что посол не из здешних земель.
– Ты – ободрит[178]? – спросил Славер.
– Я – руянин, нахожусь на службе князя-воеводы острова Войномира Руянского.
– Ещё не легче… – проворчал воевода. – Наш Войномир стал князем Руяна? Или у вас там есть свой Войномир?
– Вашему князю Войномиру князь бодричей Годослав, его родной дядя, пожаловал в княжение остров со всеми городами и землями и окружающими островами. Теперь он уже не ваш, а наш князь. А ты, стало быть, воевода Славер?
– Я – Славер, – сказал ничего не понимающий воевода. – И надолго Войномир решил там остаться?
– Навсегда! Похоже, близиться война с Данией. Войномир возглавит дружину Руяна, как князь-воевода Дражко возглавляет дружину остальных бодричей.
– Вот уж, весть…
– Тебе… – гонец протянул берестяной скруток-грамоту. – Здесь все вести подробно, и тебе лично наказ от твоего князя…
Не желая читать при всех, и всем доносить, что пишет князь Войномир, кроме того, не желая показывать перед посадником и верховным волхвом, как трудно ему самому даётся чтение, хотя никогда не стеснялся своей малой грамоты перед воями, воевода убрал скруток за пазуху.
– Хорошую же весть ты нам принёс… – Славер выглядел удивлённым, но не слишком довольным. – И что ещё интересного скажешь? Когда возвращается княжич Гостомысл?
– Если вернётся, то не скоро… – сообщил гонец. – В бою с ляхами он ранен отравленной стрелой, и не может сидеть в седле. Князь Годослав пожаловал княжичу носилки своей жены, чтобы того доставили в Старгород к ливу-жалтонесу, умеющему лечить такие раны. Но все боятся, что уже поздно, и Гостомысл не сможет оправиться…
– Вести интересные… Знать бы, каков результат конечный, и чего нам ждать след… Когда, гонец, назад намереваешься?
