– Всех – не всех, а смотреть за ними след внимательней, – стоял Ждан на своём. – Почто в княжича стреляли? Кому нужно было б, коли Гостомысл сгинул, когда Буривой последний срок доживает? А? Думайте сами. Кто тогда у нас княжить стал бы?
Бобрыня понял, что разговор этот в дружине не первый, и на душе неспокойно у всех, как и у него самого. Он сам хорошо представлял, что бывает с дружиной, у которой на душе неспокойно, если ей вдруг в сечу предстоит пойти. Не дружина боевая это будет по боеспособности, а сброд с дубьём вместо копий. И разговоры эти необходимо пресекать. Но как их пресечь? Каждому язык не отрубишь. Отвернёшься, они опять говорить будут. Запретишь – и это ничего не даст, только больше озлобит воев. Значит, надо осторожно и спокойно, без власти сказывать. Но так хитро сказывать, чтобы не разжечь возмущение, а наоборот, заставить задуматься, и понять, что снаскоку сложные вопросы никогда правильно не решаются, а когда и решаются, то не в дружине, а на властных верхах. И обязательно убедить, что вопрос решится по справедливости, по законам Прави. Время подойдёт, и решится.
– Здесь ты дело говоришь, – согласился Бобрыня. – Я, конечно, верю Русалко. Он честный сотник, и вой добрый. А Русалко готов голову на плаху положить, что Вадимир против брата ничего не предпримет. И здесь я ему тоже верю, потому что Вадимира и сам знаю. Характером слабоват, однако не подл. Но тут вот…
– Что? – переспросил Рачуйко.
– Но у Вадимира жена есть, которая им вертит, как хочет, и без него тоже вертит, мужа не спросясь, и очень уж она Гостомысла, слышал я, не любит, потому как Гостомысл присоветовал Вадимиру, помнится, в отчий дом Велибору отправить.
– Хозаритянка! – сказал Ждан так уверенно, словно он уже решил проблему. И даже встал от возбуждения, готовый рукой, как мечом, воздух рубануть. – И Семуша хозаритянин. Вот-вот. Я чувствовал, что где-то здесь всё и скрыто. Не нравился мне этот Семуша! Ой, как не нравился! Всегда! Слишком уж он себе на уме.
– Ты на слово быстр шибко. Подожди, что сам Семуша скажет. Его княжеский кат по всем правилам допросит, потом и думать будем, и решать будем. И насчёт Велиборы – это только моё мнение. А что, если хозары без неё действуют, а вину на неё сваливают? Может такое быть? Тоже может. А что, если это и не хозары вовсе, а варяги? Им Гостомысла видеть на княжеском столе не слишком хочется. С Вадимиром справиться легче. Может такое быть? Может. Обвинить проще, чем виновного найти. А искать его придётся, как только княжич на ноги встанет. Домой вернёмся, сыск по всей строгости чинить станем.
– Скачет кто-то, – сообщил вдруг Телепень, медленно вставая, и всматриваясь в почти полностью потемневший уже по вечернему времени лес.
Встали и остальные. Прислушались, так же вглядываясь в вечерний сумрак.
– Ничего не слышу.
Сотник Бобрыня даже шлем вместе с бармицей приподнял и ладонь к уху приложил, но и это не помогло. Впрочем, все в дружине привыкли доверять охотницкому слуху Телепеня, который воя никогда не подводил, и даже частенько выручал и его самого, и окружающих.
– Не слышно што-т…
– Погодь чуток, ветер вот снова дунет. Во-от… – Телепень даже направление рукой показал.
– Не слышу. Никого не слышу.
– Вроде бы есть что-то, – поддержал товарища Ждан. – Кусками слышно. Не пойму. Только с порывом ветра приносит.
– По той дороге, где мы ехали. Там камни без снега. Подковы стучат, – Телепень настаивал, уверенно ориентируясь только по звуку, как птица, пролетая, смотрела бы сверху. – Сейчас на тропу свернёт.
– Один или сколько? – памятуя приказ убить того, кто попытается помешать жалтонесу в лечении, Бобрыня поправил меч.
– Одного слышал. Или двоих, но по очереди, – глухо ответил Телепень. – Такое тоже может быть. Но не больше, чем двое.
– И я тоже слышу, – сказал Светлан, повернув голову. – Один едет. Торопит коня. Всё. В лес въехал. Там земля мягкая. Сюда направляется, больше некуда – тропа одна.
– На пост! – деловито кивнул Бобрыня головой, и Светлан с Рачуйко заняли место у дверей избушки, приготовили копья, всё так же продолжая вслушиваться в лес. – Никого не подпускать. Хвороста в костёр! Быстро. И встать по сторонам, в ночь[180].
Остальные дружинники набросали в костёр хворост и поленья, чтобы огонь освещал всю поляну, на которой устроилась избушка «пня с бородой», и, вооружившись, сдвинулись по сторонам так, чтобы человеку, из лесной темени попавшему на свет, их было не видно. А сам сотник вышел на освещённую середину поляны, и положил руку на крыж меча, чтобы только одним своим воинственным видом остановить неведомого гостя на подъезде к избушке.
Гость показаться не замедлил. Высокие кусты вокруг тропы расступились, и выпустили человека, ведущего коня на поводу. Ещё через десяток шагов, когда отблески пламени попали пришельцу на лицо, Бобрыня узнал сотника Зарубу, с которым они только недавно расстались, и сам шагнул навстречу, раскинув в приветствии руки, словно хотел издали обнять человека, которого уже так много лет не видел. Но Заруба руки не раскинул, только приветственно улыбнулся:
– Я рад снова встретиться, сотник. Догнать я вас не пытался, но выехав вскоре следом. Благо, дорога эта мне хорошо знакома.
– Чай, спешные вести ты привёз, коли так скоро появился, – в не вопросительном предложении прозвучал откровенный вопрос.
– Вести спешные, и не слишком приятные. И вестей к тому же немало.
Два сотника плечом к плечу двинулись к костру. Заруба был почти на полголовы ниже Бобрыни, но голову носил гордо, высоко поднятой.
– Я слушаю тебя.
– А где Рунальд? – вагр посмотрел на избушку, из которой никто не вышел на его приезд. – У меня есть поручение и к нему.
– Он в избушке с княжичем. Велел убить всякого, кто попытается войти.
– Ну, я входить не буду, стало быть, и убивать меня не придётся, – улыбнулся Заруба. – Только передай жалтонесу вот это, – он протянул короткую против обычной словенской стрелу. – Осторожнее, друг, здесь наконечник тоже отравлен. Этой стрелой на днях пытались убить славного вояку князя-воеводу бодричей Дражко. Кому-то, должно, покоя не давали его усы. Такие усы не могут не вызвать зависти, – Заруба подкрутил свои щёгольские узкие усы, не идущие в сравнение с усами Дражко, и добродушно хмыкнул. – Воевода Веслав сразу, в суете стольких событий, запамятовал просьбу князя-воеводы, и не отдал стрелу жалтонесу. Пусть посмотрит, может быть, яд на наконечнике что-то скажет ему. Передай…
– Я передам, как только он выйдет, – Бобрыня приглашающим жестом усадил Зарубу на ствол у костра, а Телепень принял у гостя коня, чтобы привязать к длинной горизонтальной ветке засохшего дерева, заменившей и всем другим коновязь.
Заруба присел, снял рукавицы, и протянул к огню руки.
– Следующая весть из тех, что я назвал бы негожими. Хотя вас она, наверное, касается мало. Только вы уехали, король Карл Каролинг прислал в Старгород своего герольда с объявлением войны. Каролинг извинился за поведение убитого на Божьем суде барона, как бишь его звали… Не помню, но это не важно… Извинился, и всё же объявил нам войну всеуслышно. Герольд говорил долго, много и красиво, как они умеют говорить. Так красиво, что даже мы его поняли – Карл Каролинг достаточно настрадался, живя в постоянном и почти безумном страхе перед угрозой со стороны нашего княжества, от страха сильно устал, и потому решил во что бы то ни стало спастись, уничтожив нас, так ему мешающих спокойно спать. Если вам, да не допустит этого Свентовит, встретятся франки, имейте в виду, они могут напасть, приняв вас за вагров, поскольку вы на нашей земле находитесь, и потому вам следует искать возможность вовремя представляться, чтобы обезопасить своего княжича от случайностей чужой войны. Хотя, я как думаю, проще франков перебить, чем от них прятаться. Тем паче, опыт в этом вы имеете…
– Спасибо за предупреждение, – усмехнулся Бобрыня. – Только, после событий на переправе, мне кажется, эта война стала уже нашей настолько же, насколько она и ваша. Нас принудили вмешаться в неё, и принудили это сделать сами франки, которые, оказывается, любят видеть себя пострадавшими, как все люди из породы шакалов. На переправе они, слава Перуну, и пострадали, как того хотели. Поможет Перун, пострадают и позже, а мы, с помощью богов, поможем им в этом, насколько сил хватит.
– Мало сил у нас, мало. Ты, наверное, плохо представляешь, что может Карл, которого франки называют Великим, – серьёзно и с неприкрытой грустью сказал Заруба. – Франки хорошие воины, а король их – хороший полководец, полками руководят хорошие рыцари. Просто так, сам наверное понимаешь, всю Европу не захватишь и одной воле не подчинишь. А если и захватишь, и подчинишь, как уже бывало с другими, то ненадолго. Такой громадной страной управлять надо. Здесь ум недюжий нужен. И у Карла он есть. По сути дела, мы обречены. Так сказал сам князь Бравлин, который лучше других знает положение вещей. Пять лет назад мы ещё могли сопротивляться, но год от года сил становилось меньше. И теперь ваграм осталось только несколько равнозначных путей – или с честью умереть, или уйти всем народом куда-то подальше от франков, где Карл не скоро может появиться, если появится там вообще, или просто предать свою веру и своих предков, и франкам подчиниться, как подчинились им саксы и все другие народы.
