Так вот, когда вооруженные гулямы выволокли Исхака, он думал, что не переживет следующей ночи. Но халиф, да благословит его Всевышний, велел всего лишь заковать его и отвести в тюрьму. Там Исхак и провел следующие пять лет – пока на трон не сел Аммар. Мальчик – да благословит его Всевышний и умножит его дни – обошелся с ним как нельзя лучше: велел освободить и вернул конфискованное имущество. Молодой халиф, шептались в переходах дворца, нравом подобен ласковому котенку – слишком мягок. С нами, ашшаритами, так нельзя.
Вот почему Исхак ибн Худайр полагал, что и на этот раз для нерегиля все ограничится криками. А зря, сказал он себе. Если Аммар ибн Амир хотел утвердить свою власть над существом из Сумерек, он должен был возложить на шею самийа тяжелую руку – и не позволять нерегилю вести себя строптиво и непочтительно. Пара лет в тюрьме сумеречнику бы не повредила – так шептались в переходах дворца. Сам ибн Худайр тоже полагал, что мягкое вразумляющее наказание нерегилю только пошло бы на пользу. Долг халифа – смирять подданных, а полководцу нельзя давать много воли: даже если он верен престолу и соблюдает этикет, ему необходимо напоминать о хрупкости и мимолетности жизни.
Халиф Умар за гораздо меньшее велел заключить в тюрьму великого Афшина. А ведь тот разбил киданей, смирил и низвел до корней травы бродячих сумеречников побережья, подавил восстание в Фарсе – не зря халиф провозгласил его Опорой Престола и наградил усыпанным драгоценностями таджем[63]. Но обвинение в измене вере пришлось как нельзя кстати – и Афшин умер в тюрьме голодной смертью.
А тут – заносчивое свирепое существо следовало научить истинам аш-Шарийа: как в небе есть лишь одно солнце, так на престоле сидит лишь один властитель. И всякий, допущенный пред его лицо, должен быть счастлив, что ему позволяется целовать землю в пяти локтях от трона или правую руку под рукавом. Годик в Алой башне – за такое назидание никто не упрекнет в жестокости. А Тарик поймет, какую честь ему оказывали, позволяя не только сидеть в присутствии повелителя – такова изначальная привилегия главнокомандующего, – но и избавляя от справедливого наказания палками за наглость и фамильярность в обращении к эмиру верующих.
– Приветствую тебя, о Исхак. – Нерегиль меж тем показался на пороге.
С удивлением оглядевшись – Тарику еще не приходилось бывать в комнате Сабита, Исхакова вольноотпущенника, – нерегиль прошел по пыльному ковру и сел на продавленную подушку.
Сабит служил в ас-Сурайа в ранге старшего подавальщика сладостей. Скупой изразцовый фриз опоясывал стены, решетки дверей рассыпались многоугольниками узоров – в остальном же его жилище оставалось бедным и скудным, как жилище всякого слуги. Сам Сабит, в ужасе подобравшийся при виде сказочного нелюдя, сидел со своими сыновьями у стены. Угол комнаты отгораживала пестрая тканая занавеска – за ней слышался шепот женщин: матери Сабита, его жены, троих дочек и молоденькой рабыни. Рабыню – полненькую сдобную девушку – слуге подарил Исхак. Сабит был преданным и смелым человеком – и не раз рисковал жизнью, доставляя сведения о жизни обитателей халифской резиденции. Рахат-лукум, пахлаву и засахаренные орехи приносили и в комнаты халифа, и в дом главного вазира, и – самое главное – в харим.
– Я знаю о твоей опале, – сухо кивнул начальник тайной стражи.
С попавшим в немилость не позволялось разговаривать с прежней сердечностью. Исхак и так рисковал многим, позвав сумеречника в эту комнату.
Нерегиль лишь пожал плечами.
– Аммар ибн Амир – мягкий и милосердный повелитель, – ибн Худайр решил все же утешить командующего. – Когда Исмаил ибн Аббад прочел ему касыду на «ба» и сказал вот такие беспримерные в своей наглости строки:
Ты сомкнул крылья над таглибитами,
И таглибиты навсегда побеждены (туглаб).[64]
Аммар ибн Амир всего лишь воскликнул: «Хватит, ради Всевышнего!» – и за этим не воспоследовало никакого наказания.
Тарик сморгнул и явно ничего не понял. Ибн Худайр терпеливо объяснил:
– Глупый стихоплет произнес перед лицом повелителя верующих слово туглаб – поражение. Это дурное предзнаменование.
– Действительно, – тихо откликнулся Тарик, не сводя внимательного взгляда с вазира и не меняя бесстрастного выражения лица.
– Но к делу, – кивнул Исхак ибн Худайр и взмахнул руками, откидывая рукава роскошной фараджийи.
Золотые, с лазуритовой инкрустацией пуговицы, застегивавшие его длинное одеяние от широкого парчового ворота до середины внушительного живота, растопырились в петлях – с каждым годом ибн Худайр прибавлял и весе, и в обхвате.
– Я помогу тебе отобрать людей для похода, – усмехнулся старый вазир.
– Ты не знаешь цели моего похода, – спокойно отозвался Тарик.
– На все воля Всевышнего – но иногда случается так, что стрела, выпущенная по куропатке, попадает в твоего сокола. А еще случается так, что, желая спугнуть куропатку, попадаешь ей в глаз.
– И все же ты многого не знаешь, – покачал головой нерегиль и стал подыматься с грязной старой подушки.
– Я знаю достаточно, – и Исхак мягко остановил его, взяв за расшитый край рукава. – Тебе приказано привезти почтеннейшего шейха в столицу.
– Да, – Тарик кивнул.
– Халиф Аммар не может отдать другого приказа. Орден Джамийа вот уже более столетия находится под покровительством халифов: ведомство вакфа[65] перечисляет суфиям в ар-Русафа огромные пожертвования верующих. Все настоятели обителей джамийитов пожалованы шароварами верных служителей престола. Вот почему наш повелитель – да умножит Всевышний его годы! – приказал тебе привезти почтеннейшего шейха живым и невредимым.
– Как драгоценную вазу, – мягко поправил Тарик, не изменившись в лице.
– Но это невозможно, – глава тайной стражи развел руками.
Нерегиль прищурился. А вазир улыбнулся:
– Шейх не последует за тобой, как породистая верблюдица за вожаком стада. Тебе придется принять бой. Только так ты сможешь захватить его живым.
Нерегиль молча, не шевелясь, смотрел на него.
– Ах вот оно что, – нахмурился ибн Худайр.
Помолчав, вазир мрачно покачал головой:
– За такое ты легко не отделаешься. Ослушника подвергают суровой каре. Я не хочу расставлять людей в толпе, которая сбежится к мосту через Тиджр, чтобы посмотреть, как тебя подвешивают на срединной перекладине.
Тарик лишь пожал плечами.
– Ты не знаешь, на что идешь, – тихо проговорил ибн Худайр. – Тебя не казнят – если ты на это надеешься. Убить тебя не позволяет Договор – ты же подарен нам ангелами. Но тебе от этого, самийа, будет только хуже – поверь мне.
Нерегиль молча отвернулся.
– Я хочу оказать тебе услугу, – вазир легонько наклонился вперед и заговорил очень, очень тихо: – Возьми и-Джама живым. А по дороге он… умрет.
– Ты ничего не знаешь об и-Джаме, – спокойно отозвался Тарик, продолжая глядеть в ночное небо окна.
– Чего же я не знаю, интересно? – Вазир начинал злиться – в конце концов, если сумеречнику не терпелось попасть в застенок, а потом на перекладину моста – что ж, воля его, а его, Исхака, терпение уже начинало истощаться. – Он травит учеников гашишем, и они выполняют любой его приказ – это что, тайна?
– Для того чтобы заставить любого из вас – в том числе и тебя, Исхак, – выполнить любой свой приказ, и-Джам не нуждается в гашише, – ответил сумеречник.
Тут ибн Худайр расхохотался:
– Ты что же, веришь этим простонародным россказням о тасарруф?[66]
– А ты нет? Айша тоже не верила в призраков Красного замка, – усмехнулся нерегиль.
Вазир досадливо поморщился: называть женщину эмира верующих по имени считалось вопиющим нарушением этикета. И жестко ответил:
– Я знаю многих достойных шейхов, десятилетиями живущих в аскезе и строгости, посте и молитве. И ни один из них не подтвердил мне, что тасарруф и таваджжух[67], химмат[68] и передача барака[69] совершаются суфиями. Более того, они говорят, что даже упоминание таких вещей ведет к язычеству и оскверняет молитву.
– У тебя на редкость приличные знакомые, о Исхак, – недобро улыбнулся Тарик. – И они сказали тебе истинную правду. Но запомни, человек: все, что ты перечислил, делается дервишами ордена Джамийа и их шейхом. Только называется все это иначе, и гораздо короче.
– И как же? – мрачно поинтересовался вазир.
– Черная магия, – отрезал Тарик. – Он одержимый, этот ваш и-Джам. И я не смогу его захватить живым. И даже если смогу, твои люди не смогут его убить, Исхак. Потому что шейха джамийитов уже нельзя убить простым оружием.
Старый вазир надолго замолчал.
В комнате слышались лишь потрескивание светильника в нише да шорохи из-за занавески, за которую забились женщины. Сабит с сыновьями давно пали лицом вниз и не шевелились, ожидая, когда господин вызовет людей, и те свяжут всех одной веревкой и поведут к Тиджру.
