– Что скажешь, о Хасан? – Начальник тайной стражи тихо спросил кого-то, кто сидел у стены за спинами слуг.
Командующий Правой гвардией поднял голову и отвел от лица широкий край чалмы:
– Я полагаю, что господин нерегиль знает, что говорит. Если он говорит, что здесь замешаны чернокнижники, значит, так оно и есть. Однако я и сам подозревал нечто подобное. Обычному человеку было не под силу одолеть моего почтенного дядю.
Нерегиль широко раскрыл изумленные глаза, и Исхак ибн Худайр почувствовал себя польщенным. Хасан ибн Ахмад тоже заметил удивление Тарика и пояснил:
– Почтеннейший Зу-н-Нун приходится мне дядей по матери. Теперь, когда джамийиты нанесли оскорбление нашей семье и убили старшего дядю, трех двоюродных братьев и всех шестерых племянников, наш род будет мстить. Ты окажешь мне честь, сейид, если примешь меня и двух моих сыновей в свой отряд. Я приведу тебе пятьдесят копий, и – клянусь Убивающим! – мы будем свирепы в битве и верны тебе.
– Все, кто пойдет за мной завтра утром, рискуют головой, – сказал Тарик. – Ты готов пойти на смерть ради мести, о Хасан?
– Все, кто пойдет за тобой завтра утром, рискуют больше, чем головой, – ответил командующий Правой гвардией. – Вот почему мы переправили свои семьи в земли Бану Марнадиш, подальше от столицы. Жить нам или умереть – на все воля Всевышнего. Все мы пыль на Его пальцах, о Тарик. Но пыль бывает разная – бывает из камня, а бывает из дерьма.
– Хорошо сказано, – наклонил голову нерегиль.
– Я буду молить Всевышнего о вашей победе и, если повелитель верующих прикажет вам есть хлеб мертвых, о быстрой смерти, – вздохнул ибн Худайр. – Я говорил с тем мальчиком-ханеттой, Саидом. Он возьмет свою сотню – они молоды и горячи, и каждый из них желал бы умереть как шахид. А уж какая смерть им достанется – на все воля Всевышнего. Он милостивый, прощающий…
Все сидевшие в комнате ашшариты провели ладонями по лицу и склонили головы.
– Сабит, – старый вазир повернулся к своему слуге. – Ты многое услышал этим вечером, и многое из того, что ты слышал, тебе не следовало слышать никогда.
Из-за занавески донеслись сдавленные рыдания и всхлипывания. Ибн Худайр холодно усмехнулся и сказал:
– Однако я помилую тебя и твою семью. Двое твоих мальчиков отправятся с Тариком. И старшая дочка тоже – она будет сопровождать каида южан. В походе воинам нужны слуги и утешение. Я дам им мулов и новую одежду. И они будут служить господину нерегилю – верно и на совесть.
– Милосердием ты воистину подобен праведному царю Дауду, о господин, – всхлипнул Сабит, и все семейство разразилось счастливыми слезами радости и благодарности.
Каждый раз, просыпаясь, Айша видела лишь качающуюся тень пальмовых листьев на занавеси входа. Она прислушивалась к спокойному дыханию Аммара. Муж спал совсем как ее младшие братья после тяжелого дня – запрокинув голову и чуть похрапывая. Ночи в ас-Сурайя походили на ночи дворца Куртубы – тихие, мирные. Лишь изредка слышался сладкий женский вскрик – ему вторил веселый смех юных голосов. Где-то далеко-далеко, за внутренней стеной, перекликались садовники.
Ухватившись за большую ладонь мужа, Айша снова смежила веки. И вот тут-то пришло то, чего она боялась больше всего.
Айше уже приходилось видеть эту комнату, и она знала, где это. Замурованный нынче покой на самом верху Факельной башни. Голые стены, маленькое окошко, забранное резной каменной решеткой. И еще одна решетка – узорная, кованая – перегораживает выход из комнаты. На вытертом ковре, среди подушек, сидел рослый, заросший черным волосом мужчина. Густой мех курчавился в распахнутом вороте рубахи, на мощных ногах и в паху.
Две пожилые невольницы в простых некрашеных платьях раздевали стоявшую посреди комнатки женщину. Айша пугалась этого больше всего: когда сумеречница стояла к ней спиной, ей было отчетливо видно то, чего не видел больше никто – ни Сахль, ни рабыни. Крылья. Длинные, белые, изгибающиеся мощными маховыми костями от лопаток. Снующие руки невольниц проскальзывали сквозь бестелесное оперение и опушку на спине. Женщина тогда сжимала кулаки – и кинжально-острые перья грозно расходились в напряжении ярости.
Рабыни трудились над пряжками кожаного панциря и бронзовыми наручами – дрожащими пальцами они снимали с сумеречницы окровавленный доспех. На перьях не было ни капли крови, зато рассыпавшиеся из прически волосы слиплись во влажные пряди.
– Ооо, я люблю, когда ты такая… еще горячая… – проговорил мужчина на подушках и положил себе руку между ног.
Напряженный зебб туго натягивал ткань рубашки.
– Снимите с нее шальвары.
Трясясь от страха, рабыни спустили ткань с бедер, и женщина, раскрывая маховые перья и прижимая острые уши, выступила из лежавшей на полу одежды.
– Иди, иди ко мне, – облизнув губы, пробормотал Сахль и махнул невольницам – вон, прочь отсюда.
Пока те пятились к выходу, Сахль приказал:
– Подними подол. Выше. Я сказал, выше. До пупа подними, сука. Вот так. Теперь садись на меня. И смотри, будь повеселее, горячей будь, а то снова пропущу через гулямов, чтоб тебя как следует разогрели. Вот так, дда… ффф… все твое, да… Теперь давай, двигайся, двигайся, да, да, быстрее, сука, шевелись, ддааа…
Жуткие, белеющие нездешним светом крылья медленно раскрылись в обе стороны. Ореол подымавшейся и опускавшейся на бедрах Сахля женщины заиграл светом такой страшной, ослепительной ярости, что сердце Айши не выдержало, и она закричала.
– Нет, нет! Прекратите! Прекратите! Она всех убьет, прекратите это! Ааааа!!!
– Айша! Айша, проснись!..
Давно ей ничего не снилось, да что ж такое, никак не разбудишь:
– Айша! Айша! Проснись!.. Сальма, дай сюда воды!
И они начали в четыре руки брызгать в лицо плачущей и кричащей женщины. Айша кричала с открытыми глазами, заходясь и всхлипывая.
– Дай кувшин! – Аммар налил себе воды в руку и резко обмыл жене лицо.
Айша всхлипнула, икнула и вдруг посмотрела осмысленно.
– Хабиби, тебе что-то снилось…
А она огляделась кругом, увидела их испуганные лица и вдруг разрыдалась еще пуще:
– О мой господин! О господин! Простите меня, о, простите меня!
Во время таких приступов оставалось лишь прижимать ее к себе и гладить – по волосам, по спине, по пахнущему цветами затылку.
Кивнув Сальме – иди, мол, – Аммар дождался, когда всхлипы стихнут. Легонько отстранив женщину от себя, заглянул в лицо и взглядом спросил: хочешь? Айша отрицательно помотала головой:
– Прости, не сейчас…
Аммар улыбнулся и кивнул. Вечером она раз за разом вставала как львица над воротами и измотала его так, что он уже начал задумываться: а вдруг легенды об Асме – не совсем легенды? Рассказывали, что халиф Низар покупал в харим евнухов только из зинджей – ибо чернокожие невольники издавна славились длиной своих зеббов. Говорили, что после купания Асму ублажал огромный рог зинджа, а уж потом к ней входил халиф.
Аммар улыбнулся своим дурацким мыслям и погладил свернувшуюся под боком жену. Скоро рассветет. Если все будет как два дня назад, он снова пропустит утренний прием посетителей. Аммар улыбнулся еще шире.
Тогда Айша разбудила его – и он сначала даже не понял, в чем дело. В первый раз в жизни женщина без дозволения и приказа позволила себе дотронуться до тела халифа. Аммар осознал, что сладкая боль в паху – от того, что чей-то острый язычок гуляет вокруг соска, а маленькая ладошка трудится ниже. Халиф ахнул было от возмущения. Но губы тут же запечатал напряженный рот с тем же острым язычком. Исследуя то, что таилось под движущимся маленьким жалом, язык Аммара вдруг коснулся какой-то новой, возбуждающей до острой боли влаги. Вверх по животу дернуло такое жгучее желание, что закружилась голова. Айша со стоном выгнулась в его руках, словно слюна из легендарной подъязычной железки сумеречников отравила и ее кровь, – и он, ахнув и крикнув, повалил женщину на простыни и ворвался в нее так, словно позади были не восемь ночей наслаждения, а год воздержания. Истощив взаимный пыл, они побрели во двор к фонтану и обнаружили, что солнце близится к полудню.
Подсвеченная лампами темень за занавесью стала сереть. Айша пошевелилась и вдруг опрокинулась на спину. Изогнулась, как кошка, желающая, чтобы ее погладили, встретила взгляд не спящего Аммара и улыбнулась, показывая между полными губами влажные зубы. И просительно сощурилась, и замурлыкала, изгибаясь, раскрывая колени, ловя его ладонь. Он почувствовал, как под рукой набухает сосок на твердой круглой груди.
– О хабиби, мне так одиноко, любимый, иди ко мне, утешь меня, о хабиби, ну скорее, любимый, ах, и левую тоже, а теперь снова правую, ну где же ты, ах…
Куртуба, некоторое время спустя
– …Подходите, подходите, о правоверные! Хуфайз Термизи почтил своим присутствием Куртубу, да пребудет на всех нас его благословение! Дорогу, дорогу почтеннейшему факиру[70], – а ты прочь, фокусник, прочь, шарлатаны, позорящие великое имя бедности! Ваше место в аду, проклятое племя!
