Анна Мистунина - Пути непроглядные

– Идем, – сказал он. – Здесь нельзя стоять на месте.

Вновь туман подступал к ним со всех сторон, гася сознание, но на сей раз Рольван был даже рад поддаться этому дурманящему воздействию. Он был зол, и ему было стыдно. Зол, потому что богиня не преминет рассказать обо всем Игре, выставив его в самом худшем свете. Стыдно, потому что все произошло на глазах у Гвейра, и его мнение о Рольване, и без того невысокое, теперь станет еще хуже.

Мерные колебания тумана походили на дыхание живого существа. Звуки то исчезали в нем, то раздавались неожиданно громко – пару раз даже чудилось, что на лестнице они не одни, что кто-то идет за ними след в след. Но не было ничего, кроме тумана. Рольван уже не чувствовал своего тела, еще немного, и он усомнился бы в собственном существовании. Смутно вспомнилось, что Каллах советовал в таких случаях рассказывать истории или петь. Ни того, ни другого не хотелось совершенно, вообще не хотелось раскрывать рот. Станет ли Гвейр теперь с ним разговаривать? Подумалось, что он никогда, на самом деле, не понимал этого человека, дружелюбного снаружи, высокомерно-брезгливого, стоит только заглянуть поглубже. Человека, который столько лет провел с ними рядом, прикидываясь таким же, как все и оставаясь при этом чужим. Они вместе ели и пили, вместе сражались и молились, и что? Даже Торис, считавшийся его лучшим другом, Торис, которого Гвейр убил без сожаления, как только представилась возможность, и тот не знал ничего о настоящем Гвейре. О его древней вере, о его сестре-дрейвке, о его разбойничьем прошлом – ничего! Так с чего бы теперь ему, Рольвану, воображать, будто что-то изменилось? С чего бы ему видеть в идущем рядом человеке что-то еще, кроме высокомерия и враждебности?

Мрачные размышления на время подстегнули его сознание, но, оставив Гвейра в покое, Рольван снова начал погружаться в туман. Ноги привычно нащупывали впереди новую ступеньку, затем еще одну… Интересно, что случится, если он вдруг потеряет равновесие? Прикатится к Вратам кубарем или сгинет в тумане?

Он попытался сосредоточиться на простой мысли: лестница ведет домой. Как бы там ни было, приключение закончилось. Вдохнуть воздух родного мира, согреться под его солнцем – если подумать, это и есть величайшая награда, которой он раньше просто-напросто не умел ценить.

– Рольван, – позвал Гвейр, и стало ясно, что, единственное, способно разогнать туман: человеческий голос.

– Я здесь.

– Когда прощались с тем… человеком, – голос Гвейра неуверенно дрогнул. – Я понял, что должен благодарить за свое спасение не только его. Даже не в первую очередь. Не знаю, почему я до сих пор этого не сделал. Ты простишь меня?

– Что? – растерянно переспросил Рольван. Он подумал, что ослышался.

– Спасибо, – сказал Гвейр, и его рука отыскала в тумане плечо Рольвана. – Я обязан тебе больше, чем жизнью – возможностью вернуться домой. Это долг, который я буду выплачивать, пока жив.

– Ты ничего мне не должен, – возразил Рольван, слишком обескураженный, чтобы принять эту незаслуженную похвалу.

Гвейр негромко рассмеялся:

– Посмотрим теперь, что скажет об этом Игре!

С таким оборотом дел Рольван не стал бы спорить ни за что на свете.

В Лиандарсе было светло. Рольван даже удивился – ему казалось, что Врата всегда открываются в ночь. Пройдя пылающей аркой навстречу солнечному свету, он сделал несколько шагов и остановился, как вкопанный. Со всех сторон, с непривычки почти сбивая с ног, его приветственной толпой окружили запахи. Запахи нагретых солнцем камней и теплой земли, травы и поздних цветов, еще не наступившего, но уже близкого осеннего увядания… Рольван набрал их полную грудь и закрыл глаза. У него кружилась голова. Как же сладко вернуться домой! До чего же, оказывается, он любит Лиандарс, любит все, что в нем есть – камни и святилища, дрейвов и монахов, и как вообще вышло, что раньше он об этом не задумывался? Месяца в ином мире хватило ему стать другим человеком. Что же тогда Гвейр, проживший там три с лишним года?

Он открыл глаза. Гвейр стоял у высокого камня, совсем недавно служившего опорой для Врат, которые успели погаснуть. Он прислонился к шершавой серой поверхности щекой и улыбался – растерянный, помолодевший, несмотря на усталость и седину. Встретившись с Рольваном глазами, проговорил как будто виновато:

– До самого конца не верил…

Рольван смущенно отвел взгляд – он не привык видеть этого человека беззащитным. Солнце, жаркое, ослепительно-яркое солнце Лиандарса клонилось к закату, воздух, и тот казался золотистым в его лучах. Теплая одежда вдруг оказалась тяжелой и неудобной. Рольван мгновенно вспотел. Снимая с себя надоевший мех, он как будто сбросил с плеч и последние воспоминания о жизни по ту сторону Врат. Здесь, сейчас, у него осталась лишь одна забота, одно желание. Одно слово – Игре.

Гвейр, вдруг рассмеявшись, тоже принялся раздеваться. Оставшись в неуклюжих кожаных штанах, что были выделаны и сшиты его собственными руками, и в заношенной до дыр рубашке, все остальное он небрежно побросал в траву. Тряхнул головой, обеими руками протер лицо, как будто пробуждаясь от сна.

– Что же мы стоим, Рольван? Игре ждет!

Наступал вечер, неспешный и золотистый, какие бывают только дома. Осень уже заявляла о себе – кружащимся в воздухе порыжевшим листом, подсохшими кончиками трав, густым пряным ароматом, – но погода стояла совершенно летняя. Жаркий, без ветерка воздух лениво плыл над холмами, дыша истомой вересковых зарослей и еще не убранных ячменных полей. В траве стрекотали кузнечики – за всю свою жизнь Рольван не слыхал музыки лучше. Гвейр поглядывал на него и улыбался, что смущало просто безмерно. Вздумай он завести разговор вроде того, что произошел между ними на лестнице, Рольван, пожалуй, сбежал бы.

Как и прежде, разглядеть деревню удалось, лишь подойдя к ней почти вплотную. Как и прежде, их встретили еще на дальних подступах – юноша и девушка, похожая на юношу, с тяжелыми копьями в руках и восхищением на лицах. Они узнали Рольвана, они сразу поняли, кто такой Гвейр, они удивлялись, потому что не ждали их так скоро. Они представляли, как обрадуется Мудрая – идите, идите к ней скорее!

У Рольвана дрожали колени, когда он входил в деревню. За оградой земляного вала с мечтательным видом бродили козы. Идол, охранявший ворота, ухмылялся знакомо и насмешливо, с бесстыдным удовольствием демонстрируя окружающим свою наготу и поднося к губам огромный бездонный рог. Мастер, делавший изваяние, наверняка встречался с Лафадом лицом к лицу. Улыбка бога приободрила Рольвана, но, подходя к знакомой хижине на дальнем краю деревни, он не чувствовал под собою ног, а горло пересохло настолько, что было невозможно сглотнуть.

На вытоптанном участке перед входом в хижину тренировались фехтовальщики.

Двое наносили удары и отпрыгивали, уклоняясь от ударов, еще четверо рядом дожидались своей очереди, заодно исполняя роль судей. Вот один из противников замешкался, отражая обманный удар в голову, и поплатился, когда деревянный меч опустился на его левое плечо. Зрители разразились смехом. «Раненый» хотел было продолжить бой, но дружные окрики заставили его передать меч следующему и отступить в сторону. Тот продержался еще меньше: он встретил первый удар щитом, выглядевшим, как наскоро переделанное днище от бочки; щит выдержал, но поднять его выше и защитить голову юноша не успел. Отступил, выронив меч и досадливо потирая лоб.