Завизжала так, что птицы смолкли, а медведь обиженно заревел и поднялся на задние лапы. Тут уж знатная воительница не оплошала – так несчастному зверю Даром промеж ушей вдарила, что он рухнул, будто все кости разом переломились.
На вопли, рев и треск кустов прибежал Клесх. В одном сапоге. Оглядел поляну – цветы, девку, медвежью тушу… Лицо ладонями потер и спросил:
– Что ж ты, окаянная, орешь так, будто мужика голого встретила и ссильничать на радостях собралась!
– Дак он поднялся, – виновато ответила девушка.
– Вона что, – с напускным пониманием протянул крефф. – А зевала ты так, словно тут погост поднялся среди бела дня. Ну, чего смотришь? Шкури теперь.
Обдирая огромную тушу посреди поляны первоцветов, Лесана на чем свет стоит костерила и себя, и свою любовь к подснежникам, и Клесха, и медведя. А наставник потом целую седмицу ее поддевал, спрашивая, не ошибся ли он, увидев в ней ратоборца, не надо ли ее отдать на вечное вразумление лекарям?
Поэтому, когда они остановились на отдых в Елашире, Клесх, у которого слово редко расходилось с делом, всучил выученицу тамошнему целителю со словами: «Она у меня травы полюбила. Погоняй ее по припаркам да кореньям. Пусть ум потрудит. А то он ей частенько отказывать стал».
Как же велико было Лесанино удивление, когда к исходу второй седмицы (выученица тогда затвердила едва не пять целительских свитков) крефф протянул ей крохотное зеркальце в берестяной оправе. Послушница взяла безделушку как нечто незнакомое. Покрутила, увидела искусно выжженный на бересте подснежник, будто настоящий. Залилась жгучей краской и вскинула глаза на Клесха. А тот со вздохом ответил на немой вопрос, застывший в синих глазах:
– Забываю иной раз, что девка ты.
Она потом весь вечер украдкой глядела на себя и не узнавала…
В зеркальце отражалось незнакомое ей лицо: худое, с острым подбородком, резкими скулами, морщинкой между тонкими бровями, с колючим взглядом исподлобья и жестко поджатыми губами. Эта незнакомая девка смотрела угрюмо и настороженно. Хотя какая девка!.. Не было у ней ничего от девки.
Лесана убрала зеркальце глубоко в заплечник, переложив холстинами, и больше не доставала. Ей не понравилась та, кто в нем отражалась.
Тяжелые створки ворот медленно расходились в стороны.
Знакомый каменный двор. Столбы вдоль высоких мшистых стен, колодец… Северная башня, занозой вонзающаяся в светлое весеннее небо. Холодное нагромождение камня, гулкое эхо, мрачные провалы узких окон.
Лесана не видела все это три года. Но за столько времени тут ничего не изменилось. Даже показалось, будто и не было тех лет. Помстились. И снова она – юная выученица, и снова впереди все… Даже голова закружилась. А потом вдруг попустило, и девушка с опозданием увидела, что на колодце новая деревянная крышка, сверкающая на солнце смолистой древесиной, что подновлено крыльцо и переложен всход в Башню целителей, что выученики, снующие по двору, ей незнакомы и все они – гораздо младше.
Пожалуй, это-то и было самым дивным. Послушники с любопытством оглядывались на въехавшую во двор незнакомую выученицу ратоборца. Сразу видно, из старших: лицо жесткое, в глазах ледяное спокойствие. Такую ножом пырни, она и не вздрогнет.
Направляя лошадь через двор к конюшням, девушка смотрела по сторонам. Все казалось забытым и хорошо знакомым одновременно, близким и невыразимо далеким. Так бывает во снах, когда ты оказываешься там, где отродясь не бывал, но при этом знаешь, куда идти, и будто бы уже видел все это, просто не помнишь когда.
У конюшен суетилось порядком народу: двое выучеников из молодших чистили лошадей, один чинил старую повозку, другой, обходя новоприбывших, тащил мешок с овсом.
Клесх уже спешился, когда Лесана обернулась и увидела, что у дверей стойла стоит к ней спиной высокий мужчина в сером облачении колдуна. Широкие плечи, в волосах проблескивает седина, движения выверенные, скупые.
Девушка тронула пятками свою кобылку и направилась к нему, зная, чье лицо сейчас увидит, собираясь с духом и понимая, что не дрогнет, нет.
– Эй… – негромко позвала она.
Мужчина обернулся. Скуластое худое лицо. Темная щетина на подбородке и скулах. Тяжелый взгляд. Бледная кожа.
Обозналась.
Незнакомый ей молодой обережник поставил ногу в стремя, одним движением забросил себя на спину коню и сказал, проезжая мимо новоприбывшей:
– Поэйкай мне.
Она хмыкнула и заставила свою кобылицу переступить с ноги на ногу, давая дорогу. А не то бы чиркнули стремя о стремя.
Лесана спешилась, думая о том, что ей, видно, на роду написано не ладить с колдунами.
Впрочем, он уехал, и она тут же о нем позабыла. Были дела поважнее.
…Через пол-оборота, поднимаясь из мыльни, переодетая в чистое, с еще сырыми волосами, девушка торопилась по коридору к наставнику. Он велел время попусту не терять, смыть с себя дорожную пыль и сразу идти к нему. Нэд и другие креффы ожидали. Все старшие послушники, одногодки Лесаны, уже были опоясаны и разъехались кто куда. Ныне же станет ясно, опояшут ли выученицу Клесха. Получит она облачение ратоборца или так и запомнится здешним стенам Счетоводом Дур.
Девушка почти бежала по коридору, когда…
Он вышел ей навстречу. Один. И тоже, как видно, спешил, потому что Нэд не любил ждать.
Гулко стучали каблуки сапог по каменному полу. В этом переходе всегда было мрачно. Тишина и холод крепости тут казались почти осязаемыми. Лишь подумаешь, сколько камня над тобою, вмиг не по себе становится.
Колдун торопился в мыльню. Спать хотелось… Но дернул же Встрешник Клесха возвратиться нынче утром – ни раньше, ни позже. Теперь сиди на совете, слушай кудахтанье и всеми силами сдерживайся, проглатывая зевоту.
Тускло горел чадящий факел. И в этом неверном мерцании навстречу Донатосу торопливо шагал молодой обережник. Не шибко высокий, не сильно дюжий, рожу впотьмах особо не разглядишь, да не больно и надо. Видать, кто-то из заезжих, остальные все примелькались уже.
Они бы так и разошлись в узком переходе, слегка посторонившись, чтобы не задеть друг друга плечами. Донатос бы и в лицо не заглянул. Но парень остановился, преграждая наузнику путь.
Крефф вскинулся, дивясь такой наглости, и в полумраке разглядел-таки ратника.
Лесана спокойно смотрела в лицо своему давнему обидчику.
Сколько раз она представляла, как произойдет их встреча. Как мечтала голыми руками вырвать у колдуна сердце, отомстить, отплатить! За поруганную юность, за болящую и по сей день рану в душе, за страшные ночи, когда она просыпалась в слезах. Как ей хотелось поквитаться с ним! Много чего все эти годы мерещилось, много о чем думалось, а теперь вот встретились, а в душе ни страха, ни ярости.
Она-то думала, он замрет. Не испугается, нет – чего ему ее бояться? – но хоть опешит. Вспомнит, что учинил над ней и, может, растеряется, смешается. Но он скользнул по ее лицу равнодушным взглядом и собирался уже пройти мимо…
В этот миг девушка поняла страшное: он забыл. За три долгих года просто забыл и о ней, и о том, что с ней сотворил. Ее непреходящий ужас и пытка для него оказались не стоящей памяти мелочью. Пока выученица обмирала от ужаса, тряслась, боялась, каждую ночь видела кошмары и захлебывалась от стыда и бессилия, он вообще не думал о случившемся. Ни единого дня. Сделал и вычеркнул из памяти. Отвел душу, выплеснул злобу да с той поры более не вспоминал. Зачем?
– Не узнаёшь? – негромко спросила Лесана.
Конечно, узнал. Теперь узнал.
– Мне к ногам пасть? – поинтересовался Донатос.
– Можешь, – кивнула она.
– Дерзости, как я погляжу, в тебе не убавилось. Если и дерешься так же, как языком метешь, Нэд будет доволен.
И он хотел ее оттолкнуть, чтобы идти дальше, но выученица удержала креффа за плечо. Тонкие пальцы сомкнулись с такой силой, что показалось – могут раздробить ключицу, как стальные клещи. Синие глаза прожгли колдуна.
Донатос смотрел спокойно, без испуга, без насмешки. Ждал, что последует. Девушка не двигалась. Наузник молчал, глядя ей в глаза.
– Как долго мы будем стоять? – спросил он. – Пока я не умру от старости?
Лесана усмехнулась:
– Я не собираюсь тебя убивать. Ты ведь смерти не боишься.
Обережник дернул плечом, стряхивая с себя руку послушницы, и вздохнул:
– Да ты никак мстить мне собралась.
Она покачала головой.
– Нет. Но я знаю, как сделать тебе больно.
Мужчина присвистнул.
– Ишь ты! Она знает… А я знаю, как сделать больно тебе. Опять померяемся?
И он повел бровью.
Странно, но больше от этого незатейливого движения, чем от слов Донатоса, ярость всколыхнулась в груди девушки. Он не сожалел. Считал себя правым. И в поступке своем не видел ничего постыдного.
