Амулетчица – это никаких сомнений. Дирвен задним числом понял, что она сделала: воспользовалась моментом, когда он блаженно расслабился, и вырубила подлым ударом, после чего сразу же взяла под контроль его артефакты и позвала сообщников.
Почему ей, гадине, и хотелось «лицом к лицу»: не ради удовольствия, а чтобы врезать наверняка. Если «по-собачьи», она не успевала, упуская то единственное мгновение, когда он был беззащитен. К тому же, пока хоронились по каретным и дровяным пристройкам, Дирвен ни на секунду не терял бдительности, а то еще не хватало, чтобы какие-нибудь придурки застукали их у себя в сарае! То-то эта дрянь так настаивала снять комнату, «чтобы все по-людски».
Шлюха. Еще хуже шлюхи.
Когда предательница вошла в каюту, Дирвен презрительно сощурился и ничего не сказал.
На ней было глухое темное платье с воротничком-стойкой, волосы зачесаны, зализаны, туго заплетены в косу, никаких легкомысленных кудряшек. Девица-службистка. Тьфу.
После того как он наглядно изобразил это «тьфу», в ее застывшем, как будто одеревеневшем лице что-то дрогнуло, и она процедила:
– Я к тебе отношусь с полной взаимностью. Думаешь, ты пуп мира, а на самом деле ты просто надутый зазнайка! Смотри, не лопни от самомнения, чтобы кишки по всей каюте собирать не пришлось.
– Что ж ты не явилась сюда со своими амулетами, если я просто зазнайка? – скривился Дирвен.
К злопыхательству тех, кому выше него не прыгнуть, он давно привык.
– Подумаешь, амулеты! Зато во всех остальных отношениях тебе грош цена.
– То-то ты под меня стелилась!
Тамрила кинулась вперед, влепила ему звонкую пощечину и тут же отскочила к порогу. Дирвену буквально пяди не хватило, чтобы дотянуться до этой дряни – не пустила цепь, соединенная замком с железным браслетом на лодыжке.
– Предательница! Все вы такие…
– Это ты предатель! Я служу своей родине – великой и счастливой Овдейской державе, а ты даже слов таких не знаешь. Сбежал в Ларвезу, словно нашкодивший мальчишка. И как мужчина ты пустое место, тебе об этом ни одна из твоих алендийских девок не говорила? Ну да, им же твоя гнилая Ложа деньги платила, чтоб они тебя ублажали и не болтали вслух, что думают.
– То-то ты подо мной стонала!
В этот раз он был начеку, чтобы вмазать ей, гадине, если опять замахнется, но она это учла и не полезла. Ни шагу от двери. Только изобразила брезгливую мину, сделавшую ее строгое лицо неприглядно гротескным.
– Стонать – дело нехитрое. Я выполняла задание для своей родины, а то б на дюжину шагов к такому, как ты, не подошла.
– Ага, у вас у всех только выгода на уме – или за деньги, или за безопасность, или еще за что, а любовь ради любви – так у вас не бывает, и все вы последние девки, даже самые гордые. Иногда исключения подтверждают правила, ну там святые женщины бывают, а кроме этого все вы только и делаете, что продаетесь, каждая за свою цену!
– Ах ты, прыщ на ровном месте… – ее прозрачно-серые глаза негодующе сверкнули.
– Хенгеда, выходи уже, – донесся из-за двери рассудительный и слегка недовольный бас. – Нашла с кем спорить – с этим ларвезийским поросенком-попрыгунчиком! Дала по роже – и молодец, хватит лясы точить.
– Погоди, Нейвурт, – бросила девушка.
– Чего годить-то? Ты ж от него теперь отделалась, поблагодари за это богов.
– Да если б отделалась. – Тамрила, которую, как выяснилось, звали Хенгедой, прожгла Дирвена таким обреченно-яростным взглядом, словно ей предстояло с ним жизнь прожить, и это ее вовсе не радовало. – Выслушай меня, ты, прыщ самовлюбленный! Ты меня в самый интересный момент спросил, почему я не Эдмар – не забыл об этом?
За дверью изумленно и негодующе выругались, потом смачно харкнули, а у Дирвена вспыхнули уши и щеки. Он же не виноват, он не такой, это же все приворот – и ничего больше, а они что вообразили?!
– Это совсем не то, что ты подумала!
– Да неужто? – Хенгеда злорадно ухмыльнулась, опять став такой отвратительной, что был бы у него «Каменный молот» – на месте бы ее прихлопнул, словно гадкую лягушку ботинком. – А правильный ответ на твой вопрос – потому что. И такие, вроде тебя, еще хают женскую логику! Зато у самих логика – просто светоч во тьме! Ага, спрашивать у девушки, почему у нее талия не как у песчаной ведьмы, или почему грудь не такая, как у статуи Зерл-во-Славе на площади Генералов, или почему твоя девушка не Эдмар – куда как логично!
– Я же про талию и грудь ничего не сказал… – Дирвен был так обескуражен этой неожиданной вспышкой, что сам не заметил, как начал оправдываться.
– Не важно, другие индивиды говорили другим девушкам, – она хмыкнула, явно чувствуя себя победительницей.
Он только собрался объяснить, что насчет Эдмара у него вырвалось, потому что Эдмар маг, и он имел в виду, что, если б Тамрила тоже была магичкой, они могли бы не опасаться, что их выследят, – в общем, наплести чего-нибудь в этом роде, чтобы не считала его таким, – но дверь за ней уже захлопнулась.
Хвала Зерл и Хитроумному, причудливая зубчатая тень, темная на фоне меркнущего шафранного неба, оказалась не руиной, от которой добра не жди, а еще одним Зубом Ланки. Обливаясь потом и откашливаясь от пыли, шестеро странников успели туда раньше, чем солнце село, а прозрачная вечерняя луна налилась угрожающей желтизной.
Суно заканчивал защитный круг – в этот раз тройной, потому и ушло на него больше времени, вдобавок окропленный зельем, полученным от коллег через кладовку, – когда бескрайнюю сумеречную тишину нарушили далекие звуки: шелест, стоны, выкрики… С юга.
Сабил и Онсур безропотно позволили себя связать. Начелдон пытался возражать – мол-де у него сильная воля и есть оберег, но Орвехт отправил его в беспамятство коротким ударом-касанием, усиленным магическим импульсом, и отставной капитан разделил участь попутчиков.
Надо заметить, раньше он не производил впечатления дурака. Сила воли и самолюбие – оно, конечно, ларвезийскому офицеру приличествует, но не когда речь идет о рое флирий в ночь гона. Человек рассудительный и солидный, хотя и плут, а вот же уперся, как заносчивый юнец. Суно рассеянно вертел в руках его свалившуюся в пыль шляпу, которую тот не пожелал сменить на тюрбан, – выгоревшую, порыжелую, впитавшую запах давно не мытых волос. За ремешком пара оберегов – от солнечного удара и от волшебного народца, да еще что-то мелкое, то ли бусина, то ли застрявший камешек… Бывалый человек, а свалял дурака.
Положив головной убор рядом с Начелдоном, который уже начал приходить в себя, Орвехт присоединился к амулетчикам. Их защищали артефакты, его – заклинание. Остальных троих, теоретически, тоже можно было оградить от чар с помощью магии, и это, опять же теоретически, вполне могло оказаться эффективным, но он решил не рисковать.
Рой приближался не слишком быстро. Флирии носились в безумной пляске, взмывали к луне, камнем падали вниз, описывали круги – то громадным хороводом, то перемешиваясь в охваченный хаотичным брожением сонм крылатых созданий. Издали они напоминали мотыльков, которые вьются в свете фонаря, вблизи было видно, что светятся сами их стрекозиные крылья, вспыхивающие радужными узорами.
В этом мерцающем разноцветном сиянии можно было разглядеть маленькие иссиня-бледные лица, разметавшиеся волосы, тонкие руки, а также брюшки и суставчатые ноги: ниже пояса эти летучие девы подобны насекомым.
Говорить по-людски они не умеют и во всякую пору кроме гона молчат, а когда в полнолуние сбиваются в рой и пускаются в сумасшедшую пляску, издают негромкие ноющие крики. Чарующими эти возгласы не назовешь, однако зачаровать они могут – в сугубо магическом, а не эстетическом смысле. Есть в их немелодичном гомоне рваный ритм, назойливо манящий за собой.
Суно, Зомар и Кебрехт прятались за камнями. Тройной круг, усиленный зельем, делал их невидимыми для волшебного народца.
Флирии не опасны, им ни до кого нет дела, но следом за танцующим роем бегут, щелкая длинными костяными хвостами, острозубые стиги, и темными шарами в ночной темноте катятся скумоны-упыри, и скачут, бренча браслетами, сойгруны, и шагают похожие на долговязые огородные пугала амуши, которые стократ хуже тех, других и третьих. Кто увяжется за флириями, околдованный радужным мерцанием их крыльев, безумием их воздушного танца и зовущими воплями, станет добычей этих страшных нахлебников.
Тем уже что-то перепало: когда процессия проходила мимо, можно было расслышать довольные смешки амуши и чавканье, слабо пахнуло кровью.
После того как эти твари затерялись на потаенных просторах ночи, Кебрехт, не таясь, вытер со лба пот, да и Суно мысленно возблагодарил Госпожу Вероятностей. Разминулись. А могло обернуться иначе.
– Если вы, чтобы сломить меня, в своей подлости зложительской станете угрожать, что причините какой вред или просто боль хоть человеку, хоть животному, хоть кому-то из нелюдских рас, хоть какому другому живому существу, хоть духу мертвеца, да будете вы тогда во всем лишены милосердия от кого угодно до конца этой жизни, что бы с вами ни случилось. Я об этом прошу, и госпожа моя Тавше меня слышит! – Воцарилась звенящая тишина, после чего Зинта, сбавив тон, добавила: – Это проклятие, ежели сами не поняли. И если приметесь за то, о чем я сказала, – оно осуществится, я у Госпожи в милости. На Дирвена-то она за меня прогневалась, после того как этот балбес прирезал сдуру моего пациента. Вот и вам несдобровать. Поэтому лучше разузнайте заранее адресок того мастера шляпных дел, которому ваши коллеги шляпу с кармашком для Дирвена заказывали. А ну как вам пригодится, если вдруг тоже чего отрастет? Или, может, не отрастет – наоборот, что-нибудь отвалится…
