Якзан слабо улыбнулся:
– Змей шел за ней давно. Теперь настал его час. Нельзя нарушать законы гостеприимства, нельзя убивать тех, с кем делил хлеб, воду и огонь. А госпожа Мараджил велела убить семью рыбака. Не стоило ей отдавать этот приказ, она осталась беззащитной перед змеем, и змей этим воспользовался. Иногда возмездие настигает вас, смертных, еще в этой жизни…
Ситт-Зубейда молча поднялась и пошла к воротам, не обращая внимания на жалобные вскрики детей и старой Зайнаб.
И что же она увидела…
Над местом, где глаза привычно находили деревянные мостки, клубился дым. Мостки выгорели дотла, словно сухой камыш в поле.
Осознав, что торчащие повсюду из земли черные обрубки – это не корни и не стебли травы, Ситт-Зубейда перегнулась и извергла из себя съеденное.
Занавесив рукавом абайи нос и рот, она поплелась обратно. Во рту смердил вкус желчи и рвоты. Вонь горелой человеческой плоти пропитала кожу, одежду и волосы. Из глаз, оказывается, текли слезы.
Якзан сидел на ступеньках крыльца, все так же растирая кроваво-фиолетовые запястья. Ситт-Зубейда села рядом и запустила пальцы в волосы: оказывается, она выбежала за ворота без покрывала.
– Где семья рыбака?.. На острове? – вдруг поинтересовалась Зубейда.
Лаонец молча покивал мокрой облипшей головой.
– Куда же нам теперь идти… – подивилась в смрадный воздух она.
– Навстречу халифу, – устало отозвался Якзан.
– Но… путь лежит мимо столицы… Там же Ибрахим?
– Ненадолго, – отмахнулся ладонью сумеречник и поплелся к колодцу – напиться.
– Где Фазлуи?
Якзан равнодушно отмахнулся: какая, мол, разница, мы его больше не встретим.
– А что ты видишь в будущем? – с дрожью в голосе спросила Ситт-Зубейда.
– Оно еще не определено, – мрачно ответил лаонец и отвернулся.
* * *Бормоча под нос и хихикая, Фазлуи пробирался среди огромного, в два человеческих роста, камыша. Метелки на верхушках тростин шелестели под ветром, словно разговаривали о бегущем у самых корней смертном.
Наконец, сабеец замедлил шаг, огляделся, подержался за грудь – старость, старость, – и присел на корточки отдышаться.
Подуспокоившись, старый маг усмехнулся, стряхнул с плеча сумку и выудил запечатанный кувшинчик. А следом – зачем-то – зеркальце. Вскрыв посудинку, Фазлуи опрокинул в нее содержимое стеклянной колбы. Внутри зашипело, зашкворчало – и сабеец расплылся в довольной улыбке. Осторожно взболтал получившуюся жидкость, глубоко вздохнул – и опрокинул в себя. Зажав рот руками, упал ничком, замолотил по земле грязными ступнями. Потом затих. Надолго.
А затем дрожащими руками, почему-то не открывая глаз, на ощупь обхватил и поднял к лицу зеркальце.
И посмотрел туда.
В тусклом металлическом диске отражалось лицо молодого мужчины с черной короткой бородой и черными же курчавыми волосами. Фазлуи поднял к глазам ладонь. На руке его больше не было морщин и пигментных пятен. Сабеец пощупал густые жесткие волосы на макушке и заплакал крупными слезами радости и разрешения от страха смерти:
– О Син! О бог звезд, владыка судьбы! Хвала тебе, о Син! Я снова молод…
Он поднялся и разогнулся, как некогда в молодости: тело беспрекословно слушалось острого, более не замутненного старостью разума. Горячая бодрость, мощный кровоток чувствовались, как всплеск удовольствия и счастья, – такие обычно приходят после выкуривания кальяна с отборным гашишем.
Все еще всхлипывая и вытирая текущие слезами глаза, Фазлуи навьючил на себя ставшую легкой сумку.
На шорох, донесшийся со спины, он не обернулся.
А зря.
Между толстых, членистых стеблей протек светлый дымок и склубился в тучку прямо за затылком мага. Обладающий вторым зрением смертный или сумеречник увидели бы, как марид злорадно скалится, – огневушки брезговали человеческим обликом и даже в призрачном мире предпочитали видеться язычком чистого пламени. Но сейчас Яман торжествовал пьяную, нежданную свободу, наслаждался близостью мести – и представал второму зрению одной большой, зубастою пастью. Без глаз. Без носа. Без дыхания.
Только пастью.
В предвкушении обладания желанной для всякого алхимика субстанцией маг забыл об одной важной вещи. Отпуская Ямана на свободу, он запамятовал взять с джинна обещание не вредить бывшему хозяину.
Своего господина марид ненавидел настолько сильно, что не стал даже размениваться на мучительное убийство. Он просто разинулся пошире – и клацнул зубами на уровне плеч.
Голова сабейца вспыхнула – разом и быстро. Человек даже не успел крикнуть, задохнувшись в мгновенном адском жаре.
Тело некоторое время удерживалось на ногах, а потом упало назвничь, плашмя. Халат начал тлеть на плечах, но так и не занялся. Опрокинувшись во влажную, с отпечатками следов-лужиц грязь, черный прогоревший череп скалился в небо закопчеными ровными зубами. В судорожно сжавшихся пальцах все еще блестело зеркальце.
Марид удовлетворенно заглянул в провалы выжженных глаз, ярко вспыхнул радостью – и улетучился прочь.
Где-то неподалеку послышался короткий лай лисицы. Звери чувствовали запах смерти и не собирались уступать муравьям и коршунам добычу.
* * *Диар-Бекр, лагерь войск Тарика
Под деревянным полом террасы качалась вода, с шумом поплескивала о сваи. От мутного, заросшего водорослями ложа реки поднимался густой запах тины.
Темная глубина начиналась совсем близко от края настила. Над стоячей зеленоватой водой широкого омута слюденисто дрожали стрекозы. Чуть дальше от берега, где Большой Заб начинал течь быстрее, качались лодки – то ли рыбаков, то ли любопытствующих.
Нерегиль опустил в воду кисть и поболтал пальцами. На ярком солнце поверхность вспыхивала змейками, текла черными извивами. Руки коснулось склизкое и скользкое, протянуло вдоль запястья упругими листиками – водоросль.
Брезгливо сморщившись, Тарег вытащил руку из воды.
– Как ладонь? – тихо поинтересовался Имруулькайс.
– У меня полно времени до конца лета, – прижмурился на бликующую воду нерегиль.
– Чем больше Силы, тем больше боли, – пробормотал джинн.
– Там, откуда я родом, рассказывают легенду о русалочке, – усмехнулся Тарег. – Она влюбилась в человека и попросила морскую колдунью изменить ее облик. Ей захотелось обзавестись парой стройных ножек…
Кот настороженно поднял уши:
– И?..
– Русалочка обменяла красивый чешуйчатый хвост на пару приятных смертному глазу конечностей. Но каждый шаг причинял ей невыносимую боль. А люди смотрели и говорили: ах, какая легкая походка! Эта девушка словно не касается земли! А русалке просто было очень больно.
– Это ты к чему, Полдореа? – мрачно поинтересовался джинн.
– К тому, что за все, Имру, нужно платить. Два последних года Сила не баловала меня посещениями, и в ту самую ночь я отделывался легкими царапинами. В этот раз, я полагаю, все будет иначе. Однако, я думаю, что Сила стоит болей русалочки.
– Она заполучила своего смертного?
– Нет. Он предпочел ей другую, бедняжка зачахла и после смерти превратилась в пену.
– Тьфу, ну и сказочки у вас рассказывают…
– А это не сказка, Имруулькайс. Это правда жизни. Ты хотел мне что-то сказать?
– Затея Меамори удалась. Он здесь, ждет приказа и скребется в дверь, как голодная кошка.
– Зови сюда, пусть не мяучит.
Меамори но-Нейи обладал отменными манерами и потому начал кланяться от самого входа на террасу.
Поглядев на обтянутую шелком спину аураннца, Тарег тоже вспомнил о манерах и благосклонно кивнул:
– Приблизься.
Меамори, не поднимаясь с колен, приблизился – примерно на шаг.
– Не будем затягивать приветственные церемонии. – Тарег почему-то решил, что такие слова помогут быстрее услышать от аураннца новости.
Возможно, это помогло, потому что всего через несколько поклонов но-Нейи действительно разродился известиями:
– У нас все получилось, Тарег-сама. Глава охраны привез харим принца Ибрахима прямо к нам в руки. Правда, этот смертный повел себя, как и подобает смертному, – подло и вероломно. Берберский наглец теперь требует отвесить не три, как договаривались, а пять тысяч золотых динаров.
– Где его подопечные?
– Наглец их прячет в караван-сарае у Ибрахимова вольноотпущенника. Здесь, в соседнем квартале.
– Они о чем-либо догадываются?
– Нет, Тарег-сама. Женщины и дети уверены, что их вскоре вывезут в Хулван.
– Очень хорошо. Ну что ж, пять тысяч, так пять тысяч. Где он, этот бербер?
– Пусть Тарег-сама простит этого ничтожного, но есть еще одна новость.
– Какая? – удивленно поднял бровь нерегиль.
– Фирман от халифа, – коротко проговорил Меамори и быстро упал лицом на ладони.
На террасе повисло молчание. В золотистом мареве над омутом хрустально дрожали стрекозы.
– Вот как… – пробормотал, наконец, Тарег.
