Юрий Нестеренко
Лекарство от любви
…Но с детства я выбрал тропку от общей тропы вдали,
И мне задавали трепку, но выправить не могли.
«Ах, как это все некстати!» — вздыхает моя родня,
Но я не желаю — в стаде. И стая — не для меня.
Но я не желаю власти — своей или над собой,
Мне чужды восторги части, сливающейся с толпой.
Не часть и не половина — я целый, и в этом суть!
Мне горы прикроют спину, мне звезды укажут путь.
И я выхожу из круга, и я удаляюсь прочь.
Одна у меня подруга — холодная злая ночь.
Одна у меня морока — достойно встречать зарю.
Одна у меня дорога — которую сам торю.
Кай Бенедикт отложил перо и с довольной улыбкой откинулся на стуле. На этот раз вышло действительно хорошо. Это не злые сатирические куплеты, которые чернь поет в кабаках, когда все уже настолько пьяны, что не боятся шпионов. Это искусство, настоящая поэзия. «Одинокий волк» — возможно, лучшее его стихотворение.
Которое, конечно же, никогда не будет опубликовано, как и прочие его стихи. Никто в Империи не рискнет печатать Кая Бенедикта — даже те его произведения, что как будто не содержат явной крамолы. Хотя при желании, разумеется, крамолу можно усмотреть, где угодно — даже в стихотворении о безнадежно-тоскливом осеннем утре или, напротив, о цветах, пробивающихся сквозь камень. Но столь глубоко смотрят лишь глаза имперских цензоров. Для простого народа все, что не содержит прямых насмешек над Императором или выпадов в адрес Светлого Совета — ну или, разумеется, скабрезностей и пошлостей, до коих Кай никогда не опускался — все это слишком заумно и уныло. Его сатиры распевают и цитируют повсюду — часто при этом безобразно перевирая его идеальные рифмы и ломая его безупречный размер, и даже не понимая этого — но его истинные, его настоящие стихи переписывает от руки какой-нибудь десяток-другой ценителей…
Впрочем, не сам ли он только написал, что следует собственным путем и не зависит от мнения толпы? Да, разумеется. Он никогда не старался и не будет стараться угодить чьим-либо вкусам, кроме своих собственных. Поэт и писатель заканчивается, как только начинает думать не о том, что он хочет сказать, а о том, что от него хотят услышать; угождать клиентам — удел шлюхи, а не творца. Но, демоны, это не значит, что ему никогда не бывает обидно…
В дверь постучали.
Кай Бенедикт вздрогнул и почувствовал, как учащается пульс. Он ненавидел этот звук. Ненавидел еще в те времена, когда самым худшим, что могло ему грозить, было известие о грядущем повышении арендной платы или жалоба соседей снизу, что он ходит по комнате по ночам, и скрипящие половицы мешают им спать. Но даже если соседи приходили не с жалобой, а, напротив, с предложением дружески распить бутылочку, это было немногим лучше. Кай не желал им зла, пусть себе веселятся, сколько влезет, лишь бы где-нибудь подальше от него. Он не терпел вторжений в свое личное пространство. Почему вообще люди считают, что, когда они стучат, им обязаны открыть? Увы, его дом — те несколько десятков разной степени паршивости подвалов, чердаков и мансард, которые он называл этим словом на протяжении своей сознательной жизни — никогда не был ему достаточно надежной крепостью.
И уж тем более теперь.
— Господин Бенедикт, откройте. Я знаю, что вы дома.
Ну разумеется, они знают. Как бы тщательно он ни занавешивал окно мансарды, свет свечи можно заметить снаружи. И гасить ее, понятное дело, поздно. Дверь заперта, но на то, чтобы ее высадить, у стражников едва ли уйдет больше минуты. Успеет ли он за это время выбраться через окно на крышу? Скат довольно крутой, но если съехать по нему до карниза… Ему уже доводилось уходить от погони, перепрыгивая с крыши на крышу, и, хотя ему совсем не нравились подобные приключения, холодный каземат без права читать и писать нравился ему гораздо меньше.
Он поспешно сложил листок со свеженаписанным стихотворением и сунул его за пазуху — чернила еще не просохли, но это сейчас не главная проблема — затем метнулся к стене, где стояла, прислоненная, словно трость, шпага в ножнах, подхватил ее, вскочил на стол, распахивая окно в сырую холодную ночь (пламя свечи заметалось и затрещало, но не погасло)…
— Господин Бенедикт. Не стоит.
Голос звучал уже внутри комнаты, и Кай обреченно обернулся.
У двери стоял вовсе не капрал городской стражи и даже не офицер имперской гвардии, а не слишком высокий старик в сером плаще с капюшоном. Длинное худое лицо, длинная, но довольно жидкая сивая борода, нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза под сросшимися бровями. Но вовсе не эти детали привлекли внимание Кая. Он смотрел на дверь за спиной визитера. Она была в полном порядке, и засов оставался на месте.
— Я Игнус, — любезно представился незваный гость. — Тот самый. Глава Светлого Совета. Поговорим?
Кай закрыл окно и нехотя спрыгнул на пол. Он впервые видел этого человека, в адрес которого выпустил столько поэтических стрел. В отличие от Императора, чьи портреты висели на каждом углу, члены Светлого Совета не стремились к публичности. Кажется, их изображений не существовало вовсе, ибо говорят, что в умелых руках портрет мага может стать оружием против него… Тем не менее, у Кая не возникло сомнений, что старик говорит правду. Способ, которым он вошел, свидетельствовал об этом лучше любых верительных грамот.
— Насколько я понимаю, заклинание прохождения сквозь стену весьма трудное, — проворчал Кай, — и вам теперь потребуется время, чтобы восстановить силы.
— Примерно час, — уточнил гость столь же любезным тоном.
— И в течение этого часа вы будете самым обычным человеком. Немолодым, не очень сильным… и, кажется, безоружным. Что помешает мне, к примеру, проткнуть вас шпагой прямо сейчас?
— Три обстоятельства, — спокойно ответил Игнус. — Во-первых, дом окружен стражей. И на единственной крыше, куда вы можете отсюда допрыгнуть, вас тоже уже ждут.
— Вот как, — буркнул Кай. — Ну что ж, вы, по крайней мере, учитесь на своих ошибках, — он опустился на стул с видом человека, умеющего проигрывать с достоинством. — Тем не менее, я все еще могу взять вас в заложники и диктовать условия.
— Второе обстоятельство, — невозмутимо продолжал Игнус, — состоит в том, что за ваши стихи, подрывающие государственные устои, вам грозит всего пять лет тюрьмы. Мы же просвещенные, цивилизованные люди. А вот убийство или покушение на убийство караются смертной казнью. И вы, как человек разумный, не станете отягощать свое положение.
— На вашем месте я бы не был так самонадеян, полагаясь на чужую разумность, — усмехнулся Кай. — Хотя, конечно, я…
— Третье обстоятельство, — продолжал гость, игнорируя его реплику, — заключается в том, что вам любопытно, зачем я явился к вам лично, подвергая себя упомянутому вами риску, хотя мог бы просто приказать, чтобы вас доставили ко мне в кандалах, при этом не тратя ни грана магической силы. Или, что еще более вероятно, просто удовольствоваться докладом, что смутьян пойман и водворен в узилище. Не выслушав меня, вы не станете предпринимать ничего непоправимого. А выслушав — тем более.
— Хорошо, — сказал Кай. — Итак, у сильнейших магов Империи и повелителей мира возникла проблема, решить которую может только простой смертный Кай Бенедикт. Надеюсь, дело не в том, что у вас закончились лизоблюды, готовые слагать патриотические оды, и вы намерены предложить эту малопочтенную работу мне?
— Нет, господин Бенедикт, проблема гораздо серьезнее, и мы сэкономим время, если вы не будете ерничать. Давайте сразу договоримся, что я отдаю должное вашей язвительности, а других слушателей здесь все равно нет… Вы не предложите мне сесть?
