— Мы ознакомились, — кивнул Игнус. — С творчеством… и не только. У вас тоже уникальный дар, Кай… хотя многие назвали бы его проклятием. Вы совершенно не способны любить.
— Разумеется, — усмехнулся Бенедикт, — с точки зрения большинства здравый рассудок — это проклятье. В стране слепых зрение считается болезнью. Особенно когда оно открывает неприглядные истины, которые можно игнорировать, обманывая себя в темноте. Например — что эта ваша любовь ничуть не более возвышенна, чем понос. Та же болезненная жажда удовлетворить некую неприглядную потребность ниже пояса, затмевающая все прочие мысли… но понос люди почему-то не идеализируют и не провозглашают смыслом жизни. Хотя из-за поноса не совершено и миллионной доли всех глупостей, гнусностей и преступлений, которые совершаются из-за любви.
— Да, да. Теперь нам уже известны ваши взгляды. Точнее говоря, теперь нам известно, что вы придерживаетесь их на самом деле, а не как те светские циники, которых я помянул раньше. Хотя бы это мы делать научились — определять, насколько человек способен любить, до того, как пошлем его к Изольде. Как я уже сказал, вы — только второй, кто не способен. Первым был отказавшийся философ, и взгляды его таковы, что его нельзя ни купить, ни запугать, к тому же ему уже за семьдесят, и он не в лучшей физической форме.
— А меня, стало быть, купить и запугать можно.
— Вам можно предложить взаимовыгодную сделку. Ничуть не противоречащую вашим принципам. Разве вы не ненавидите любовь? Не считаете ее худшим из человеческих безумий?
Любовь — не просто злейший враг ума,
Она — вершина несвободы.
Приносят беды голод и чума,
Но с ними борются народы;
Когда ж рабу мила его тюрьма,
То будут вечными невзгоды.
— процитировал Игнус. — Ваши стихи.
— Ранние. Хотя и неизменно справедливые.
— А сейчас — чрезвычайно актуальные.
— А ничего, что я вообще-то способен любить многие вещи? Например, груши или дыни. Или вечерние пейзажи. Или, кстати, хорошую поэзию. Вы будете смеяться, но есть даже парочка стихов про любовь, которые мне нравятся. Я не разделяю чувств их авторов, но не могу не восхищаться совершенством формы. Правда, таких всего парочка. А больше всего я, пожалуй, люблю одиночество.
— Кай, ну мы же с вами взрослые серьезные люди. К чему эта игра словами? Вы прекрасно понимаете, о какой любви речь.
— И вы хотите, чтобы я убил для вас Изольду.
— Не только для нас. Для всех. Для спасения мира от того самого рабства, которое вас всегда так возмущало.
— Не переубедил ее, скажем. Не обезопасил каким-то другим способом. А убил.
— Увы, но только ее смерть дает гарантию, и вы это понимаете. Вы разумный человек, так что обойдемся без пафосных слов.
— Я, конечно, почти вдвое моложе этого вашего философа и в лучшей форме. Но я не солдат и не секретный агент. Я никогда никого не убивал.
— Только не говорите, что вам претит сама идея убить безоружную женщину. Вы только что грозили шпагой безоружному старику.
— Грозить не значит убить, и вы, на самом деле, далеко не беззащитны…
— Она тоже.
— Вот это-то меня и волнует. По-вашему, я должен как-то пробраться через тысячи охраняющих ее преданных фанатиков в ее лагерь или что там у нее…
— Замок. В Беллиандских горах.
— Тем более.
— Но вам не придется прокрадываться туда тайно. Вы явитесь открыто. И она вас примет. Какая женщина откажется заполучить в число своих рабов лучшего поэта Империи?
— За комплимент спасибо, но я не падок на лесть. Хотя и знаю себе цену. Допустим, я явлюсь пред ее светлые очи… или какие там они у нее?
— Черные.
— Прелестно, как в пошлой песенке… Она знает о существовании людей, неподвластных любви?
— Об этом надо спрашивать не у меня, — пожал плечами Игнус.
— Думаю, что знает. Если у нее уже тысячи поклонников, не думаю, что ни разу не случалось осечки. А если даже беспечна она сама, наверняка не беспечны те, кому она поручила свою охрану. Ну или не охрану, почетный эскорт, неважно. Какие-нибудь крепкие парни с мечами вокруг нее наверняка обретаются. Хотя бы из чисто эстетических соображений — как вы только что сказали, какая женщина откажется… И изнывают от невозможности послужить своей госпоже делом, а не одним лишь молодецким видом. Так что меня наверняка тщательно обыщут.
— Это не имеет значения. Вам не понадобится оружие, чтобы убить ее.
— Вы надеетесь, что я сделаю это голыми руками?
— Не обязательно руками. Чем угодно. Видите ли, это новейшее достижение имперских алхимиков. О такой возможности она и ее люди совершенно точно не знают. Вы выпьете одну субстанцию… после чего ваше тело начнет вырабатывать яд. Безвредный для вас, — поспешно добавил Игнус. — И для любого мужчины, в том числе, разумеется, и для тех, что будут вас обыскивать. Но смертельный для любой женщины. Любая жидкость вашего тела убьет ее.
— Вы хотите, — брезгливо поморщился Кай, — чтобы я все-таки притворился влюбленным в нее и…
— Нет. Я же сказал — мы не требуем ничего, что противоречит вашим принципам. Вам не придется с ней совокупляться или даже целоваться, если на то пошло. Достаточно простого прикосновения, если кожа будет хоть немного влажной. Или, скажем, плевка, если вам все же не дадут до нее дотронуться.
— Убить любовь, наплевав на нее, — усмехнулся Кай. — В этом что-то есть. Но что потом? Меня же растерзают.
— Нет. Со смертью мага его чары развеиваются.
— А действие этой вашей субстанции… обратимо?
— К сожалению, нет, — признал Игнус. — Во всяком случае, пока мы не знаем, как это сделать. Но вас ведь это не должно смущать. Вам же не нужны прикосновения женщин.
— Я не женоненавистник. Мне просто не нужна любовь. Но я не хочу случайно стать убийцей, если, к примеру, какая-нибудь портниха попытается снять с меня мерку.
— Обращайтесь только к портным-мужчинам, — пожал плечами маг. — Это не такое большое неудобство, учитывая все, что вы получите за выполнение миссии.
— Да, да. Самое интересное.
— Прежде всего, разумеется, полная амнистия за все, что вы написали… и когда-либо напишете в будущем. Более того — полное собрание ваших сочинений будет издано за государственный счет. Таким тиражом, что хватит на все книжные лавки и библиотеки Империи.
— Полное собрание издают после смерти, — мрачно заметил Кай.
— Извините, неудачно выразился. Будет издано все, что вами написано на данный момент, а по мере новых творческих достижений будут публиковаться переиздания.
— Звучит заманчиво. Даже слишком. Учитывая, что только что вы считали, что мои стихи достойны тюрьмы.
— Лично я, замечу, так не считал, но даже глава Светлого Совета не всесилен. С моей точки зрения, в ореоле гонимого вы гораздо опаснее для государства, чем в качестве официально признанного классика. Пусть даже ваши тексты останутся теми же самыми — и даже более критичными. Любая критика власти, опубликованная при ее же содействии в книге с золотым обрезом, воспринимается совсем не так, как рукописная листовка, приколотая к стене кабака. Как видите, я с вами вполне откровенен.
— Да уж. Настолько, что мне впору отказаться от вашего любезного предложения и сохранить венец мученика.
— Думаю, что золотой венец пойдет вам все-таки больше.
— В каком смысле? — приподнял бровь Кай.
— В переносном. Я, кажется, опять неудачно выразился. Разумеется, корону Империи вам никто не предлагает…
— Я бы и не взял. Быть церемониальной марионеткой при Светлом Совете — спасибо, ищите другого дурака. Впрочем, одного вы уже нашли.
— Кай, я ведь просил вас не тратить время на упражнения в остроумии, — поморщился Игнус. — Тем более что вы не дослушали. Я имел в виду, что вы получите столько золота, сколько пожелаете… в реалистичных, конечно, пределах, но эти пределы достаточно широки. Вы сможете купить собственный замок, или даже парочку таковых… скажем, один — в горах, другой — на берегу моря… собственный парусник с экипажем… лучших лошадей в Империи… если в этом списке чего-то не хватает, только назовите.
